Дети Бога - Мэри Расселл

— Не отведешь ли меня к своему месту на склоне холма? — весело спросила Суукмел, вставая с неказистой подушки, благоухавшей горным мхом.

Подойдя к выходу из палатки, она подождала, давая глазам время привыкнуть к свету и взирая вверх, на красочные формы, которые она поначалу приняла за причудливо спроектированные городские стены, окружающие долину.

Рукуэи пристально смотрел на нее.

— Все настолько плохо? — спросил он, тоже поднимаясь на ноги.

— Полагаю, со временем я научусь видеть дальние предметы, вместо того чтобы их воображать, — сказала Суукмел, подтверждая его подозрения. — Шетри говорит, что это не крепостной вал, а горы! По его словам, чтобы достичь вершин, потребовалось бы непрерывно взбираться в течение шести дней. А как далеко место, куда ходишь ты?

— Достаточно далеко для секретного разговора, — ответил Рукуэи.

Покинув палатку, они начали подъем, остерегаясь незакрепленных камней, превращавших восхождение в карабканье, Суукмел пыталась сориентироваться, глядя под ноги, — не в знак подчинения, но чтобы сфокусировать взгляд на сравнительно твердом и близком грунте; Поднимая глаза каждые несколько минут, она пыталась оценить размеры предметов, но всякий раз удивлялась, обнаруживая, что какое-нибудь «дерево» — всего лишь кует, растущий гораздо ближе, чем она полагала, или когда яркое цветное пятно, принимаемое ею за плащ человека, находящегося довольно далеко, внезапно обращалось в бегство, взмывая в разреженный воздух.

— Вещи не всегда такие, какими кажутся, — сказала Суукмел вслух, когда Рукуэи помог ей сесть на ствол рухнувшей тупы.

Переведя дух, она оглядела долину, пытаясь привести в согласие то, что говорили ей глаза, с тем, что, как она знала, было на самом деле.

— В этом свете палатки смотрятся восхитительно, не правда ли? Словно драгоценные камни, искрящиеся на солнце. Интересно, что тут истинное? Красота палаток, наблюдаемых издали, или…

— Бедность, которую они скрывают, — закончил за нее Рукуэи, устраиваясь поудобнее. — Скажи, моя госпожа, что является настолько ужасным, чтобы о нем следовало говорить здесь.

Поначалу эта история казалась эпической поэмой о героях и чудовищах, тюрьмах и побегах, триумфе и трагедии. Суукмел рассказывала о сокрушающем единообразии неизменной традиции, о мире, в котором ничто не значимо, кроме того, что было установлено бесчисленные поколения назад. И она пыталась объяснить отчаяние, происходившее от знания, что ничего не изменить, и страх, что какое-то изменение случится: ужас перед неведомым и затаенное стремление к нему, боровшиеся в сердцах столь многих.

Захваченный этой повестью, Рукуэи далеко не сразу понял, что безымянный — это Супаари ВаГайджур; что сей изменник был его дядей — по браку с Джхолаа Китери, родившей ему дочь; что эта дочь ныне взрослая и беременна от Шетри Лаакса вторым ребенком; что глаза Ха'аналы похожи на его собственные, потому что у них общий дед. И прошло еще больше времени, прежде чем он уразумел, что Суукмел повествует о том, как Хлавин Китери сделался Верховным…

— Ты говоришь, что их убил мой отец? — вскричал Рукуэи. — Убил их всех? Собственную родню?

Он встал и шагнул в сторону — не высокий, но тощий и нескладный. Такой юный, подумала Суукмел. Такой юный…

— Я не верю! — настаивал Рукуэи, хвостом очерчивая вокруг себя круг защиты. — Это невозможно. Он бы никогда…

— Он сделал это. Сделал, мой родной! Постарайся понять! — я в таком же отчаянии воскликнула Суукмел. — Твой отец был точно молния в ночи: прекрасный, опасный, внезапный. Его вынудили! Они убивали его! Его упрятали за стены, более высокие, чем эти горы, — сказала она, махнув рукой на огромные скалы, понятные ей лишь наполовину. — Они заставили его умолкнуть, и он умирал! Умирал от молчания! Думай о музыке, которую он сочинял для тебя и других своих детей! Слушай ее в своем сердце! И знай, что она бы в нем погибла, если бы не…

Рукуэи осел на землю, точно ребенок, которым он, собственно, и был. Не стихавший в долине ветер гудел в его ушах, принося с собой пронзительный смех детей, гонявшихся друг за другом среди палаток, крики женщин, песни мужчин — обычный гвалт деревни, живущей повседневной жизнью. Глухой к этому веселому шуму, Рукуэи издали видел то, к чему была слепа Суукмел: нищету, скудость средств существования, неприкрашенную бедность, для которых пока не существовало слов ни в одном из рунских наречий, потому что никогда прежде на Ракхате не жили в таких условиях. — Как? — воскликнул он. — Как могло дойти до такого?

Подойдя к нему, Суукмел опустилась рядом на колени. Ощущая стыд и злость, Рукуэи вырвался из ее рук, затем опять вскочил на ноги, все еще гневаясь и страдая, и оставил мачеху, даже не посмотрев на нее, ибо был сыном своего отца и, ощущая в себе такой же заряд, искал сейчас, кого бы ударить. Сбегая вниз по склону, усыпанному каменными обломками, не обращая внимания на падения и порезы, он спешил на голос своей кузины, к маленькой толпе, состоявшей из руна и джана'ата. Ха'анала помогала им возводить — неведомо зачем — преграду через узкую быструю реку, протекавшую по центру долины, и ее странная речь отчетливо звучала сквозь общий гомон.

— Не надо поднимать! Просто пинай камни перед собой! — весело кричала она своему мужу, Шетри, неуклюже ковыляющему с валуном в руках. — Посмотри на Софи'алу! Кати!

Их перворожденная дочь именно это и делала с небольшим камнем, потешно согнувшись пополам, — короткий хвост вздернут в воздух, крошечное лицо сосредоточенно застыло.

— Гляньте, как трудится моя милая! — воскликнула Ха'анала, нагая и фыркающая, точно портовый грузчик, — Хорошая девочка — помогает нам!

Разъярившись, Рукуэи подступил к ней сзади и, ухватив за лодыжку, развернул женщину к себе — так, что она едва устояла на ногах.

— Ты же Китери! — заорал он на нее, на своего отца, на самого себя. — Как смеешь ты унижаться? Ты губишь собственного ребенка! Как ты можешь…

В мгновение ока плохой солдат Шетри Лаакс подмял мальчика под себя и разорвал бы ему горло, если бы Ха'анала криком не остановила его. Взяв мужа за плечи, она отодвинула его в сторону и, опустившись на колени, вопросительно уперлась в Рукуэи глазами, которыми она не имела права… глазами, которым следовало быть мертвыми.

— Мы близкие родичи, — сердито пробурчал Рукуэи, свирепо глядя на нее с каменистого грунта, на который рухнул под весом Шетри. — Твоя мать была сестрой моего отца!

Ее лицо просветлело, сделавшись растерянным, но счастливым. Больше всего на свете Рукуэи хотелось разбить это счастье.

— Мой отец убил твоего, — с жестокой прямотой сказал он, — дважды двенадцать дней назад.

И был рад молчанию, наступившему после его слов, рад, что заставил еще кого-то задохнуться от утраты, рад, что ее лицо обмякло от боли.

— Твой отец умер не один. Равнина Инброкара завалена мертвыми, и когда я в последний раз его видел, мой отец лежал рядом с твоим. Убитый такими, как эти! — закричал он, широко разбросав руки, словно бы обвинял всех руна, окруживших их. — Ты говоришь о выборе. Так выбирай, женщина! Кто умрет, чтобы возродить честь мертвых?

Вокруг не было звуков, кроме их дыхания, гула ветра, далекого рева какого-то горного животного, которому не было дела до важности момента, и тонкого воя Исаака, безостановочно кружившегося на краю толпы.

Положив руку на живот, Ха'анала поднялась на ноги, и при ярком свете дня Рукуэи увидел, что она не полная и лоснящаяся, как полагалось бы при беременности, но костлявая и измученная. Усталым взором она оглядела джана'ата, выбравших остаться в долине Н'Джарр.

— Вариантов не много, — сказала она им. — Выживание или месть. Я выбрала жизнь.

Опустив глаза на Рукуэи, Ха'анала указала на каменистую тропу, уводившую на восток, к проходу между двумя вершинами.

— Там живут другие, кто, подобно тебе, выбрал смерть. Три дня пешего хода по этой дороге. Спроси племянника моего мужа, Атаанси Эрата. В своем лагере они едят хорошо, — сказала она, повышая голос, чтобы все могли ее слышать. — Следовало бы сказать, объедаются. Они выбрали смерть. Они мстят за свои потери и за смерть платят смертью, и они умрут окровавленными, но с полными животами. Тебя там охотно примут, кузен. А я буду чтить наших мертвых, продолжая жить и уча тех, кто захочет слушать, что доблесть именно в таком выборе.

Вой Исаака опустился до стона, к которому добавилось поскуливание младенца-джана'ата, отнятого от груди. Присев рядом с Рукуэи, Ха'анала прижалась к его голове своей и, обхватив тонкой рукой его плечи, притянула к себе.

— Наши отцы мертвы, — прошептала она, когда мальчик заплакал. — Мы — нет. Живи со мной, кузен. Живи…

Завороженные этой драмой, жители поселка стояли, раскачиваясь или просто глазея, пока Шетри не увел их прочь. В конце концов здесь не осталось никого, кроме двух родичей и Исаака, постепенно замедлявшего свое кружение.