Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

В кожухе гребного колеса молотилка: широкие деревянные плицы с силой ударяют по воде и брызги, разлетаясь во все стороны, проникают на палубу даже сквозь плотно закрытую дверь колесного кожуха. Попади туда — не уцелеешь. Возле двери архиепископа и муллу бросили на настил. «Причастить бы их надо предварительно», — подсказал кто-то. «Причастим, революционным причастием, — согласился Бухер. — Того, кто причастится — до Тюмени мочить не будем. Святых икон у нас нет, но я думаю, задница пролетария ее вполне заменит. «Сучонка», снимай штаны — пусть поп целует тебя в самый интернационал». Под общий смех, Су Чон грязные портки с охотою спустил, заметив опасливо: «Щекотать будут бородами». Уверен был, что не захотят страшную смерть принять, причастятся к революционной заднице. Но мулла на нее только плюнул и изругался по-татарски. Так же и Гермоген, чести своей не потерял и лицом внешне не изменился, сказал лишь: «Дети вы неразумные. Сказано: сеющий зло — пожнет бурю. Не на меня — на господа нечестивую свою длань поднимаете. Вам предрекаю: от злочестия вашего потекут по Руси красные реки и понесут вас в своих волнах. Многие, многие тысячи заблудших сгинут в бездонной пучине, не оставив после себя ни имени, ни звания, ни доброй памяти. И будете вы всюду гонимы, неприютны, завистливы и голодны. А за совершаемый ныне грех, погибнуть вам со всеми сопричастными в этих же водах, на этом же месте. И отродью вашему медленно гибнуть многие годы и маяться между жизнью и смертью. И месту этому быть прокляту на полвека…» Договорить ему не дали: Бухер приказал остановить вращение колес и открыл дверь кожуха: «Крепче к плицам вяжите, чтобы не отвязались. Архиепископа — к правому колесу, он же православный».

Машину провернули сначала на малых оборотах, чтобы полюбоваться через открытую дверь кожуха колеса, как погружаются в воду казнимые. Вскоре зрелище всем наскучило, дверь закрыли, прибавили обороты машины и разбрелись: кто досыпать, кто допивать. Когда прошли Сазоново, самые любопытные решили посмотреть, что стало с казненными и содрогнулись: на колесных плицах не осталось даже веревок. Утонули или, наоборот, вознеслись — никто не знает по наши дни. Искали потом великомучеников и деревенские, и белые — как не искать. Не нашли, однако. Но многие в здешних краях верят, что призрак Гермогена до сих пор является в бурные ночи на нашем кладбище и бродит в поисках своих погубителей. А проклятие Гермогеново вскорости полностью сбылось в этих же самых местах».

- Потекли красные реки? — не удержался я от вопроса.

- Потекли, как не потечь, — Иосиф устроился поудобнее и протянул закопченую кружку. — Плесни-ка мне еще в кружечку, больно у тебя чаек наваристый — не нахлебаешься. Я, может, у вас заночую — в избушке меня никто не ждет, а отсюда способнее бакена объезжать». Я с радостью согласился, и Иосиф продолжил: «Наш пароход «Тобол», когда Гермогена сгубили, в ремонт встал. Страшная весть по реке быстро разнеслась — такое не скроешь. Первым делом, команда с «Социалиста», по приходе в Тюмень, вся разбежалась, а другую набрать не смогли. Бухера же со товарищами штаб отправил на пеший фронт под Голышманово, где белые грозили прорывом. Там часть анархистов в бою слегла, часть пленили, а Бухер живьем сгорел в броневике. Огонь от скверны хорошо очищает. Но некоторые сумели-таки уцелеть и отступили к Тюмени. Дело прошлое ворошить приходится. Как раз в те дни, когда Гермогена из Тобольска отправили, по всей железной дороге чехословацкий мятеж вспыхнул. Из Томска в Тобольск с красными беженцами из Томского Ревкома два парохода: «Ермак» и «Федеративная Республика» с баржей на буксире пришли. Город бывшие военнопленные мадьяры заполонили — везде шатаются и всюду свой нос суют. Пароходы ищут для эвакуации. Наш хозяин смекнул, что дело плохо может повернуться и наш «Тобол» в срочный ремонт поставил: машину и котлы разобрали. Вскоре прибыла красная флотилия и из Омска. Всего пароходов пятнадцать-семнадцать. Самый большой, двухпалубный — «Товарпар», за ним пароходы поменьше: «Террорист», «Народоволец», «Баррикадист», «Социалист», «Революционер», «Коммунист», «Анархист», «Комета», «Кооператор», «Удалой», «Нижегородец» и совсем малые: «Ермак», «Конда», «Ока», «Лида». На пароходах — весь цвет красной гвардии во главе с Эйдеманом и Шлихтером. Комиссаров скопилось столько, что всех не перечтешь. Тобольский Совдеп тоже зашевелился: мобилизовал тринадцать пароходов для эвакуации «не зная куда». То ли на Тюмень по Туре, то ли на Екатеринбург по Тавде. Но скрываться обязательно надо: белая флотилия на подходе и командирами там морские офицеры и орудия имеются в достатке, не нам чета. На устье Тавды красная флотилия разделилась: одни пошли в оперативную неизвестность — на Тюмень, другие, во главе с военврачом Кангелари, — по свободной от белых Тавде, до станции Каратунка, чтобы оттуда к уральским заводам и в Екатеринбург.

В Тюмени флотилию встретил балтийский морячок Павел Хохряков. «Драпаем? — ехидно поинтересовался он. — А об отпоре не думали?» — «Сам и думай, — возразили ему в военно-революционном штабе Западной Сибири, — на то ты и военмор». Хохряков долго не думал: «Создадим вооруженную речную флотилию и разместим на ней карательный отряд тобольского направления под моим началом». Сказано — сделано. Да и немудрено, если в Тюмени почти что весь флот собрался и Жабынский завод под боком. Забронировали суда: брусом, тесом, кипами шерсти и мешками с песком. А вот вооружать особенно нечем, кроме винтовок, пулеметов и одного орудия, старого и без мушки. «Это ничего, — не огорчился Хохряков, — без прицела даже и лучше — я все равно в нем не разбираюсь. Тащите пушку на «Террорист», я сам на нем пойду».

Возле Покровки флотилия Хохрякова напоролась на корабли белых. Орудий у тех оказалось числом поболее, и Хохряков по совету речников отступил на заранее предусмотренную позицию. Дело в том, что в Покровке всегда лоцманы жили, потому что русло возле нее отмелое и перекаты коварные. Лоцманских карт, какие есть на каждом судне теперь, тогда не было и в помине. А если и были, то у пароходчиков и в самом строгом секрете, особенно друг от друга — звериный закон конкуренции. Обстановкой реки тоже никто не занимался: не то, что бакенов — вешек на отмелях не ставили. Лоцманы свое знание никому не разглашали, чтобы кусок хлеба не потерять. Но Хохрякову, пока их флотилия в Покровке стояла, удалось одному из местных лоцманов, тоже бывшему военмору, понравиться. Тот Хохрякова и надоумил: «Наши лоцмана белым офицерам служить не подряжались