Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

Посетив лагерь на Дриссе, Царь остался вполне доволен увиденным: «…все укрепления окончены, все мосты готовы». По его приказанию, была составлена «Генеральная диспозиция к наступательным действиям», а Багратион извещен об ожидании через несколько дней «решительного сражения». В русском штабе заговорили о предстоящей битве на западном берегу Двины.

Только к концу июня для русского командования стало выясняться подавляющее превосходство неприятельских сил, благодаря которому Наполеон надеялся разъединить обе русские армии, Барклая и Багратиона.

Александр — фельдмаршалу графу Салтыкову, 28 июня (10 июля), из Дриссы:

«До сих пор, благодаря Всевышнего, все наши армии в совершенной целости; но тем мудренее и деликатнее становятся все наши шаги. Одно фальшивое движение может испортить все дело противу неприятеля силами нас превосходнее, можно сказать смело, на всех пунктах. Противу нашей первой армии, составленной из 12-ти дивизий, у него их 16 или 17, кроме трех, направленных в Курляндию и на Ригу. Противу Багратиона, имеющего 6 дивизий, у неприятеля их 11. Противу Тормасова одного силы довольно равны. Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться. В том и другом случае можно легко открыть дорогу на Петербург, но, потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании».

При таком соотношении сил было понятно, что русские войска могли только отступать, противопоставляя Наполеону время, пространство, климат и тревожа с флангов его растянутые коммуникации. Хваленый лагерь Фуля грозил обернуться ловушкой для 1-й армии, так как французская армия просто обходила его с юга. 1 (13) июля Александр созвал военный совет, на котором было принято решение оставить Дрисский лагерь и отходить в глубь страны, ища место для нового лагеря. «Правда, — замечает в своих воспоминаниях генерал граф Толь, — что с таким предположением должно было пожертвовать некоторыми нашими провинциями, но из двух неизбежных зол надлежало избрать легчайшее, потерять на время часть, нежели навсегда целое».

***

В русском штабе и армии поднялось величайшее ожесточение против «проклятого немца» (Фуля), грозившее перекинуться на самого Александра, который в качестве главнокомандующего принимал ответственность за все неудачи. Сестра Александра, великая княгиня Екатерины, уже в июне писала брату: «Я считаю Вас таким же способным, как Ваши генералы, но Вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из генералов будет дурно делать свое дело, его ждут наказание и порицание, но если ошибку сделаете Вы, вся ответственность падет лично на Вас, и будет уничтожена вера в того, от кого все зависит, кто держит в руках судьбы империи и должен быть единственной силой, перед которой склоняются все. Утрата веры в Государя принесет вреда гораздо больше, чем оставление нескольких губерний. Я знаю Ваш характер: Вы будете страдать из-за одной ошибки и упрекать себя за нее больше, чем другие за тысячу совершенных ошибок…».

В Петербурге ходили слухи, что один из генералов 1-й армии в глаза попрекнул Государя тем, что «необходимо содержать не менее 50 000 войска, чтобы охранять его особу». Наиболее дальновидные головы начали помышлять об удалении царя из армии.

Инициатива в этом щекотливом деле принадлежала государственному секретарю Шишкову. В конце июня он заболел и не мог покидать главной квартиры в Дриссе. «Мысль во время болезни моей о скорой долженствующей на сем месте произойти битве, — вспоминал он, — представлялась мне ежечасно. Безнадежность на успех нашего оружия и худые от того последствия крайне меня устрашали. Несколько дней уже перед сим бродило у меня в голове размышление, что, может быть, положение наше приняло бы совсем иной вид, если бы Государь оставил войска и возвратился через Москву в Петербург».

Все сановники, с которыми Шишков заговаривал о своей идее, соглашались с ним, однако никто не решался взять на себя ее осуществление. Некоторые даже утверждали, что того, кто сделает такое предложение, Государь сочтет «преступником и предателем». В конце концов Шишков сам написал письмо Царю, но медлил с отправкой, не уверенный в том, что Александр прислушается к его мнению.

Этот верноподданнический заговор завершился полным успехом в Полоцке, где к Шишкову явился флигель-адъютант Чернышев, который принес на просмотр приказ Александра войскам. Приказ оканчивался словами: «Я всегда буду с вами и никогда от вас не отлучусь». Прочитав это, Шишков поначалу пришел в полное отчаяние, но вдруг встряхнулся, твердой рукой вычеркнул последнюю фразу и сказал Чернышеву:

— Донесите Государю, что это зависеть будет от обстоятельств, и что он не может сего обещать, не подвергаясь опасности не сдержать данное им слово.

После ухода Чернышева Шишкову пришла в голову счастливая мысль. Он вспомнил, как Александр однажды сказал ему, подразумевая самого Шишкова, Балашова и Аракчеева (последний с началом войны был поставлен управлять военным ведомством): «Вы бы трое сходились иногда и что-нибудь между собой рассуждали». Шишков решил, что его письмо произведет на Царя гораздо более сильное впечатление, если оно будет подписано не одним, а тремя лицами.

Балашов, выслушав Шишкова, сразу согласился с ним. Но Аракчеев колебался. Когда Шишков и Балашов сказали ему, что отъезд Государя в Москву — единственное средство спасти отечество, Аракчеев прервал их:

— Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли Государь, оставаясь далее при армии?

— Конечно, — в голос уверили его Шишков и Балашов, — ибо если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с Государем? А если он победит Барклая, беда еще невелика!

Тогда Аракчеев подписал письмо и с вечера положил на стол Александру. Три высших сановника Империи всеподданнейше умоляли Государя: «Ежели прямой долг царей есть жить для благоденствия вверенных им народов, то едва ли похвально допускать в одном своем лице убить целое царство… Мы отбытие отселе Государя Императора прежде сражения потому почитаем нужным, что во-первых время не терпит, и на каждый день медления здесь делает великий перевес в делах; во-вторых, если неприятель настигнет, и чего Боже сохрани, одержит знатную поверхность, тогда поневоле должно будет сделать то, на что по доброй воле и к общей всех радости и спасению решиться можно».

Царь утром (6 июля) прочитал письмо и раздумывал над ним целый день. Ближе к вечеру велено было заложить коляску, чтобы ехать через Смоленск в Москву. Это решение далось Александру нелегко. «Я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред», — признавался он в письме великой княгине Екатерине Павловне.

В этот же день 1-й армии приказано было отступать к Витебску на соединение с армией Багратиона.