Ласковый дождь - Роберта Лэтоу

– Ты представить себе не можешь, как мне важно и приятно слышать от тебя эти слова, – улыбнулась она. – Я уже решила, что полученные деньги я смогу вложить с пользой в то, что у меня осталось. Всю землю, дома, музеи, археологические раскопки я передам государству, если оно останется демократическим, пользуясь посредничеством доверенных лиц, например Бриндли – ведь вы согласны? – и некоторых надежных людей из числа турецких и американских представителей музейного бизнеса.

Бриндли тут же напыжился как индюк. На лице Адама отразилось недоумение.

– Пожалуйста, если я в чем-то не права, не говори мне ничего, – нахмурилась Мирелла.

– Не права? Да ты не могла придумать ничего лучше! – воскликнул Адам. – Поразительно, что за легкомыслием и восторженной необузданностью такой женщины, как ты, кроется столько здравого смысла!

Адам снова наполнил бокалы и предложил Бриндли вернуться на бал, сообщить Рашиду, где находится Мирелла, и передать, что она позвонит ему завтра утром.

Босиком, в одной лишь шелковой пижаме Адам вместе с Миреллой проводил Бриндли до дверей. Он приказал Турхану сопровождать поверенного, пока тот не доберется до места и не передаст послание. Не успели они попрощаться, как зазвонил дверной колокольчик. Турхан открыл дверь и через минуту вернулся к ним с лисьим манто Миреллы, переброшенным через руку, и запиской, прочитав которую Адам расхохотался и передал ее Мирелле.

Предлагаю вместо дуэли на пистолетах позавтракать утром часов в одиннадцать. Рашид.

– Как умен, мерзавец! – восхитился Бриндли, тоже прочитав записку. – Значит, он давно все знал о вас двоих. Но откуда?

– Он дьявольски хитер. И умен, как вы верно заметили. Спокойной ночи. – Адам пожал руку Бриндли и обернулся к Мирелле: – Пойдем в постель и займемся любовью. Я мечтаю об этом с той минуты, как ты переступила порог моего дома.

Этой ночью рухнули последние преграды, существовавшие между ними. Страсть и взаимное обожание были так сильны, что они забыли обо всем на свете. Мирелла призналась, что она влюбилась в него еще в Нью-Йорке, при первой их встрече, и эта влюбленность не проходила все это время, а в саду принцессы Айрин, когда они остались вдвоем под струями теплого летнего ливня, она поняла, что любит его всем сердцем.

Они лежали в объятиях друг друга и обменивались неторопливыми, нежными ласками.

– Твоя любовь пробудила во мне ту часть души, которая долгие годы находилась в летаргическом сне, – говорила ему Мирелла. – Я никогда так сильно не хотела иметь семью, стать женой и матерью, разделить свои чувства с кем-либо, пока не встретила тебя. У меня никогда прежде не было ощущения полного слияния с мужчиной, которого я люблю.

Теплым июньским утром Мирелла в длинном белоснежном платье с огромным шлейфом, тянувшимся до середины церкви, стояла перед алтарем. В церкви яблоку негде было упасть, она не вмещала всех гостей, желающих присутствовать на свадебной церемонии и потому приехавших сюда со всех концов страны.

Мирелла слушала отца, читающего с кафедры, видела Лили, сидящую в первом ряду рядом с Маркусом Уэйнбаумом и Лоуренсом. Мать выглядела неотразимо и казалась особенно умиротворенной и любящей в этот день.

Рашид держал Миреллу под руку, именно он вел ее к алтарю. Она чуть заметно сжала его локоть и благодарно ему улыбнулась. Он сам организовал брачную церемонию, взяв в советчицы Лили – это был его подарок новобрачным.

Адам ждал ее у алтаря вместе с Бриндли, своим свидетелем. Мирелла была счастлива: в этот день ее окружали любимый человек, лучший друг, знакомые, сослуживцы и родственники. Но главное – Адам, любовь, которую она все же нашла посреди своего жизненного пути.

Мирелла оглянулась на Музин и Моузеза, которые поддерживали ее шлейф, на Дину, ожидающую возможности занять свое место рядом с Бриндли.

– Держись, Мирр, ты почти у цели, – шепнула ей Дина.

Рашид сжал руку Миреллы:

– Может быть, замуж ты выходишь за Адама, но помни, дорогая, к алтарю мы ведем тебя оба. Ты покорила нас обоих, и на всю жизнь.

– Не понимаю, как мне это удалось, – пожала она плечами и хитро взглянула на него.

– Ты покорила нас своей тонкой, чувственной душой, как шекспировская Клеопатра, нечестивица, которую в ее порочности благословляли даже первосвященники.