Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебе Анетту? — спрашивает Рой. За его спиной горит свет, тянет теплом и уютом, пахнет отбивными. Я замечаю, что он поддел шерстяное белье, молния на груди не застегнута. Мимо его колен пытается протиснуться, чтобы обнюхать меня, их овчарка, но он удерживает ее.
— Анетта в хлеву, случка в самом разгаре, — говорит он.
В хлеву непривычно шумно, со всех сторон слышатся блеяние, кудахтанье, стук копыт, здесь смешиваются разные запахи, но преобладает резкий запах овечьей шерсти и куриного помета. Запах от кур влажный, тошнотворный, а от овец исходит какая-то свежесть и острота, пахнет горами, ягелем и ветром. Анетта предлагала мне взять молочного ягненка к весне, он мог бы жить у нас вместе с курами. Я прохожу в правую половину, туда, где столпились овцы. Анетта собирается перевести нескольких животных в другой загон, действует она жестко.
— Сейчас закончу, — кричит она. — Только запущу Карстена к яркам. — Она тянет барана за рог и пытается протолкнуть в небольшой закуток, тот изворачивается и хочет пролезть обратно, но Анетта закрывает калитку и подходит ко мне.
— Карстен предпочитает дам постарше, — говорит она. — В отличие от большинства мужчин. Так что мне нужно отделить ярок и оставить его наедине с ними. Если у него не будет возможности завязать отношения со зрелыми дамочками, то и на молоденьких согласится.
Баран несколько раз бросается на запертую калитку, потом поворачивается вокруг своей оси и принимается обнюхивать ярок под хвостами.
— У него между передними ногами привязан мешочек с мелом, — поясняет Анетта, — так что мы узнаем, каких овец он покрыл. Вон, смотри, — и она показывает на овец в другом загоне. Почти у всех шерсть на спине вымазана чем-то синим.
— Это унизительно! — замечаю я.
Анетта останавливается и смотрит на меня, потом широко улыбается.
— Он переходит от одной к другой, у него получается пять — десять раз подряд, прежде чем ему нужно передохнуть и попить воды или съесть чего-нибудь, — говорит она. — После такой гонки он теряет несколько килограммов.
— Но ему-то это нравится? — спрашиваю я.
Анетта смеется.
— Нравится ли ему? Ну, по крайней мере, выглядит он довольным.
— По-моему, это чистой воды эксплуатация, — говорю я, — раз у него нет другого выбора.
Анетта снова смеется, грубовато и все же несколько сконфуженно. Она стаскивает вниз тюк с сеном и перерезает веревку.
— Природа не задает таких вопросов, — говорит она.
Я рассказываю ей о том, что у меня проблемы с двумя курицами. Начинаю с Сигри.
— О, это она становится наседкой, — поясняет Анетта, — это такой термин из птицеводства. Когда курица непременно хочет сесть в гнездо и высиживать яйца, даже непокрытые. Материнский инстинкт в действии, вот и все.
Она говорит, что я могу взять у нее несколько оплодотворенных яиц и, возможно, моя курица их высидит.
— Бывает, эти особы отказываются быть просто поставщиками яиц и хотят вернуться к природе, — поясняет она. — И внезапно они задаются вопросом, куда подевались все их дети; они не думают о том, что петуха рядом с ними ни разу не было, просто хотят быть мамами, вот и все!
Анетта моложе меня на пару лет, полноватая и коренастая, ее нельзя назвать уродливой, совсем нет, но и женственной ее не назовешь. Детей у нее нет, она училась в школе с Трондом Хенриком, на пару классов старше, но сейчас они не общаются.
Я вспоминаю, как впервые увидела ее. Тронд Хенрик объяснил, как ехать, и я отправилась одна, чтобы разузнать, как обращаться с курами и молочными ягнятами. Анетта собиралась перекусить, достала ланч-бокс, предложила мне посидеть с ней, и мы расположились в старых садовых креслах прямо перед овчарней. На ней был сиреневый флисовый джемпер, длинная коса перекинута через плечо. Она разлила кофе из термоса в две пластиковые чашки до самых краев. Потом открыла ланч-бокс — бутерброды с печеночным паштетом и соленым огурцом, один — с сыром риддер. Их она тоже разделила, но я вежливо отказалась. Волосы ее казались только что вымытыми. Запахи вокруг буквально парализовали меня: паштет, сыр, огурцы и ее шампунь — все вместе, к ним еще примешался запах пустой овчарни прямо у нас за спиной. Анетта рассказала, что выросла здесь, по соседству.
— Коровы и работа в поле, — коротко обрисовала она свою жизнь. Никто не горел желанием продолжать вести хозяйство, кроме нее, но отец этого не одобрил.
— Он уже долгие годы пытается уговорить одного из моих братьев, но это ни к чему не приведет, — сказала она. — Так что пока я работаю здесь и жду.
Я любовалась необычайно густыми волосами Анетты: они спускались низко на лоб, закрывали уши, и коса была очень толстой.
Я рассказываю о Белоснежке. Анетта качает головой.
— Иные особи сильно отличаются от остальных и потому подвергаются травле, — говорит она. — Курицы этой породы, возможно, более уязвимы, я не думаю, что другие курицы любят своих белоснежных товарок, которые выглядят такими прекрасными и невинными.
Анетта не одобряет мою идею изолировать ее от других — если я не собираюсь, конечно, поселить ее у себя в гостиной.
— Курицы вообще плохо переносят одиночество, — объясняет она. — Неизвестно, переживет ли она это.
Ее слова звучат как предостережение, словно я маленькая девочка, которая никак не хочет мириться с реальностью и ее нужно осторожно к этому готовить.
— Это, конечно, обидно, — продолжает Анетта. — Но тогда придется постоянно быть начеку и умертвить ее прежде, чем она испустит дух сама. Куры, которые умирают своей смертью, уже ни для чего не пригодны. А так ты сможешь приготовить из нее что-нибудь вкусное, могу дать тебе рецепт. Курица в кефире — как тебе?
Я смеюсь и надеюсь, что она шутит, но это не так. Я и раньше слышала от нее советы, как умерщвлять куриц, — с ее слов, дело это не такое уж сложное. И я не представляю себе, что мы могли бы съесть хоть какое-нибудь блюдо, приготовленное из наших курочек, но боюсь, что мои объяснения прозвучат излишне мелодраматично.
— Может, тебе приделать все насесты на одной высоте, тогда, по крайней мере, они не будут биться за место на самом высоком, — предлагает Анетта. — Еще можно развесить половинки хлебных буханок на веревках, чтобы им было чем
