Эоловы арфы - Владимир Бушин

- Ну что ж, - сказал Хили, не заметив раздражения Маркса, - теперь нам остается только одно: посмотрим, какой у вас почерк. Вот вам бумага, перо, садитесь сюда, - он указал рукой на конторку.

Маркс стоял недвижим. Он представил себе, как сядет, словно школьник, за конторку, а этот самодовольный болван станет, возвышаясь, рядом и начнет диктовать своим мерзким голосом какой-нибудь вздор, который надо будет послушно записывать. Он уже хотел послать чиновника к дьяволу, как вдруг тот передумал.

- Впрочем, отложим это, - сказал он. - Ведь мне надо знать не только то, каков ваш почерк сегодня, но и то, как, в какую сторону он изменяется. А если со временем он становится все хуже и хуже? Бюро не может рисковать. Поэтому, доктор, - было заметно, что ему доставляло удовольствие говорить "доктор", - поэтому, доктор Маркс, я попрошу вас прийти в четверг на будущей неделе и принести образцы своего почерка за возможно более длительный промежуток времени. Вы меня поняли? Бюро не может рисковать.

- Но ведь это будет на немецком языке...

- Ничего. Мы найдем возможность разобраться.

- Ну, хорошо...

О требовании представить образцы почерка Маркс тоже ничего не сказал жене. Ему вдруг и самому почему-то стало интересно, захотелось узнать, меняется ли у него с возрастом почерк. Он принялся рыться в старых бумагах, стараясь отыскать рукописи ранние и сравнить их с рукописями последующих лет. В самом дальнем ящике шкафа, на самом дне ему попались какие-то пожелтевшие, уже ломкие от времени страницы. Маркс вгляделся в них и радостно изумился: это был черновик его экзаменационной работы на аттестат зрелости - "Размышления юноши при выборе профессии". Вот уж не думал, что он сохранился! Ведь это написано двадцать семь лет назад... И надо же было ему попасться на глаза именно сейчас, когда Маркс, как и тогда, переполнен размышлениями о будущем, когда стоит на пороге новой работы, новой профессии. Маркс горько улыбнулся: только сейчас он в два с половиной раза старше, чем тогда. Он с любопытством пробежал несколько страниц и две из них, наиболее сохранившиеся, отобрал для "экзаменатора". Затем добавил к ним кое-что из экономическо-философских рукописей 1844 года, более поздних лет, хотел взять что-нибудь из нынешних, но, не сумев ничего выбрать - все было еще слишком горячим и живым, - решил, что потом просто перепишет несколько строк из газеты. Да, почерк - это было видно сразу - с годами делался хуже, неразборчивей. "Но не может же это быть причиной отказа, - думал Маркс. - Не переписчиком же, в конце концов, они возьмут меня на работу".

В четверг утром, никому не сказав ни слова, Маркс вышел из дому. Железнодорожное бюро находилось довольно далеко от дома Марксов, на Графтон-террес, но Карл любил далекие прогулки, а кроме того, в пути он еще раз хотел кое-что обдумать и взвесить. Вначале он все пытался вспомнить, была ли в его жизни пора, когда кошмар безденежья не тяготел над ним, пытался - и долго не мог. Потом его вдруг озарило: а студенческие годы! В одном из писем той поры отец писал ему из Трира в Берлин: "Можно подумать, что мы Крезы: за один год сынок изволил истратить чуть ли не семьсот талеров, тогда как богачи не тратят и пятисот". "Бедный старик, с нежностью подумал Маркс. - Вероятно, я действительно тратил тогда такие деньги, но разве молодой человек, который каждую неделю изыскивает все более и более эффективные способы разрушить старую систему мира и каждую неделю изобретает системы новые, - разве может он замечать подобные пустяки! И ведь к тому же я был тогда не женат. Очень многие неженатые молодые люди не знают цену деньгам..."

Когда еще у него были деньги? В 1848 году в Брюсселе. Он получил тогда причитавшуюся ему часть наследства. И куда же они пошли? Что было куплено? Несколько тысяч талеров было отдано на нужды бельгийских рабочих, на их революционную борьбу. Остальные, уже в Кёльне, были потрачены на финансовое спасение "Новой Рейнской газеты".

"А ведь ты тогда был уже женат, имел троих детей", - упрекнул Маркса какой-то сторонний практический голос. "Да, да, женат и дети! - зло воскликнул в душе Маркс в ответ на этот упрек. - Плевал я на так называемых "практических" людей и их премудрость. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы не помог бельгийским рабочим, если бы не поддержал "Новую Рейнскую", если бы, наконец, подох, не закончив "Капитала". Ради окончания этой работы я пойду теперь служить в контору. Я не имею права подохнуть. Это было бы глупейшее расточительство!"

...В железнодорожном бюро Маркса ждал сюрприз. Мистера Хили не было на месте. Он оставил записку, в которой приносил свои извинения доктору Марксу за непредвиденную отлучку, просил его, доктора Маркса, оставить образцы своего почерка в бюро и писал, что он надеется на встречу с ним, с доктором Марксом, ровно через неделю. Маркс оставил отобранные страницы и ушел - ничего другого не оставалось. В душе он отчасти был рад, надеясь, что, может быть, за неделю хоть что-то изменится и необходимость в этой работе отпадет.

...Неделя прошла, но ничего не изменилось. Наоборот, положение семьи стало еще тяжелей и безнадежней. Поэтому в назначенный день Маркс вновь появился на пороге железнодорожного бюро.

Мистер Хили встретил его уж слишком любезно, и это, конечно, сразу настораживало. Прочитав с помощью двоюродного брата, знавшего немецкий язык, разрозненные страницы Маркса, Хили сразу понял, кто перед ним враг, непримиримый, сильный враг всего состоятельного сословия и его самого. Он навел справки, и ему удалось установить, что кандидат на должность - тот самый знаменитый Карл Маркс, "красный доктор", которого, как чумы, боятся правительства всех государств Европы. Тогда желание Хили иметь Маркса служащим в своем бюро еще более возросло. Не только потому, что это льстило бы его самолюбию, - он понимал, что такого могучего и лютого врага лучше всего иметь на виду, держать на привязи, чем дать ему делать что угодно и где угодно. Хили поразился тупости и близорукому эгоизму правительств Пруссии, Франции и Бельгии, которые, как он узнал, поочередно выпроваживали Маркса из своих пределов. "Шкурники! Предатели! возмущался Хили. - Все правительства мира, все состоятельные люди на свете должны быть солидарны между собой, должны помогать друг другу в борьбе против таких, как Маркс!"

Однако, когда пришлось окончательно решать, брать ли Маркса на службу или нет, Хили забыл слова о солидарности и пересилил страстное желание иметь "красного доктора" у себя в бюро на привязи: почерк Маркса был так ужасен, что его невозможно было взять на службу, это принесло бы материальный ущерб Хили. "Почему, в конце концов, должен страдать я? рассуждал он. - Разве я самый богатый человек в Англии? Есть другие. Пусть они позаботятся".

Понимая, что он не может привязать Маркса, что он вынужден с ним расстаться, Хили решил все-таки позволить себе хоть какое-нибудь удовольствие: видя, как беспомощен сейчас его враг, он захотел поглумиться над ним.

- Доктор Маркс, - начал он, пододвигая гостю кресло, - я эту неделю не только изучал ваш почерк, но и пытался постичь мысли, изложенные вами. Смею вас уверить, ваши мысли очень мне близки. Некоторые из них даже выписал. Я, например, всей душой разделяю вот эти ваши прекрасные слова о всемогуществе денег: "Они превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость... Деньги осуществляют братание невозможностей; они принуждают к поцелую то, что противоречит друг другу". - Хили перевел дыхание, взглянул на Маркса и воскликнул: - Замечательно сказано! Как после этого не понять желание всех людей, вероятно, и вас в том числе, доктор Маркс, иметь денег возможно больше...

Маркс оставался совершенно спокоен, ничем не выдавая своих чувств.

- Или вот вы пишете, - притворно доброжелательным голосом продолжал Хили. - "Если условия нашей жизни позволяют нам избрать любую профессию, тогда мы можем выбрать ту, которая придает нам наибольшее достоинство, выбрать профессию, основанную на идеях, в истинности которых мы совершенно уверены".

Хили подошел вплотную к собеседнику и с ласковой грустью взглянул ему в глаза:

- Доктор Маркс, если бы вы стали работать у нас, то - не сомневайтесь в этом - вы посвятили бы себя именно той профессии, которая придавала бы вам наибольшее достоинство, которая основана на истинах, не подлежащих сомнению.

Он вернулся к столу, на котором лежали разрозненные листы Маркса и его, Хили, выписки. Положил одну, взял другую.

- "Мы можем выбрать профессию, открывающую наиболее широкое поприще для деятельности во имя человечества, - читал он опять, - и для нашего приближения к той общей цели, по отношению к которой всякая профессия является только средством, - для приближения к совершенству".