Крепы - Александр Бородыня

Таким образом, я зашел в тупик, и оставалось только предполагать, что произошло на борту самолета. Еще большее разочарование ожидало меня в ГКАЯ. Мне удалось по телефону договориться с председателем комиссии о встрече, но, когда я явился в назначенное время, мне сказали, что накануне вечером он скончался от сердечного приступа. У меня к нему было много вопросов. Я был хорошо подготовлен к тому, чтобы прижать его к стенке… И наверное, если бы он не умер, роман мог оказаться более полным.

Когда я пришел на встречу, в моей сумке в папке лежали копии документов, неопровержимо доказывающих, что на счет ГКАЯ со счетов расформированных министерств были переведены очень большие суммы денег. На эти деньги несколько закрытых военных предприятий, так называемых «почтовых ящиков», должны были выполнить никак не обозначенный в бухгалтерских документах заказ на какую-то электронную продукцию. Другие банковские документы подтверждали выполнение заказа и окончательные расчеты заказчика с предприятием-изготовителем.

Удрученный внезапной смертью председателя ГКАЯ, я в поисках человекообразных роботов кинулся на завод-изготовитель. Но, увы, там широко прошла конверсия, и бывший «почтовый ящик» полностью переключился на выпуск сковородок.

IV

На фотографиях, взятых из уголовного дела, была и обгоревшая милицейская машина. Эта машина чуть было не заставила меня заняться следующим расследованием, но как раз в этот момент я наконец вышел на Свирида Темнова. Монтировщик сам в четыре утра позвонил мне домой с работы (из театра) и сказал, что ему дал мой телефон Алан Градов.

— Хочу, чтобы все знали! — говорил он на следующий день за бутылкой водки. — Никто мне не верит, да я и сам себе не верю — может, это белая горячка меня на похоронах охватила?.. Охватила и сразу отпустила… Говорят, так бывает… Но ты понимаешь, — он понижал голос, склоняясь ко мне через стол, — выпил-то я тогда всего ничего, откуда же было белой горячке взяться?!

По моей просьбе он взял через неделю несколько дней отгулов, и мы вместе поехали в деревню. Свирид Михайлович до последней минуты был уверен, что сожженный робот так и лежит где-то у околицы.

— Туда мы вместе с мужиками всех этих сволокли и зарыли…

Автобус, доставивший нас от станции в деревню, был точно такой же, и водитель хоть и неохотно, но подтвердил, что да, он доставлял посылки за отдельную плату — несколько месяцев назад это было, — длинные тяжеленные деревянные ящики, но чтó в этих ящиках, он не знает и знать не хочет. В деревне действительно сгорела единственная почта, но немногочисленные местные жители толком ничего не смогли рассказать ни о времени, ни о причине пожара. Один говорил, что почта сгорела месяц назад, другой — год, третий же сказал, что почта в Гнилой Слободке не работает последние шесть лет и посылать письма надо со станции, туда можно добраться на автобусе.

Здесь еще не побывали коллекционеры ржавого оружия, и за деревней в лесу со всею ясностью просматривались следы минувшей войны. Посетил я и руины немецкого аэродрома. В здании почты я нашел бронзовую часть от старинного пистолета — только ствол; деревянная рукоятка была испорчена. А над руинами аэродрома действительно кружили непонятной породы странные черные птицы.

— Вот они! Вот! — закричал Свирид Михайлович и кинулся по полю, размахивая своими длинными руками. — Я же говорил… Смотри!

Птицы, кружась, уходили в небо и по одной исчезали. Пытаясь представить себе, что же здесь действительно произошло, я закрыл глаза и попробовал сосредоточиться. Но перед глазами против воли возникала совсем другая картинка.

V

Огромные напольные часы, покрытые черным лаком. Как раз пробило четыре, весь музей ожил. Зазвучала клавесинная музыка, зазвенели колокольчики. Можно вычленить щелчки маленьких барабанов, пружинные мелодии. Хор мальчиков запел псалом. Миниатюрная сцена, микроскопические лики икон, на царских вратах — тончайшая резьба. Там ходил маленький священник в белых одеяниях.

— «Днем и ночью ходят они кругом по стенам его… — повторил я за детскими голосами. Голоса были или казались совершенно живыми. — И коварство не сходит с улиц его».

Человечки были вырезаны из дерева, каждый ростом не более спички, но все они открывали маленькие рты, и глаза деревянных мальчиков откровенно поблескивали. Одеты же они были в маленькие платья из настоящей ткани. Звонким эхом голоса отдавались в деревянном футляре часов.

«Днем и ночью ходят они кругом по стенам его; злодеяния и бедствие посреди его.

Посреди его пагуба; обман и коварство не сходят с улиц его.

Ибо не враг поносит меня — это я перенес бы; не ненавистник мой величается надо мною — от него я укрылся бы.

Но ты, который был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой, с которым мы разделяли искренние беседы и ходили вместе в дом Божий.

Да найдет на них смерть; да сойдут они живыми в ад, ибо злодейство их в жилищах их, посреди их».

Я опять увидел себя стоящим на кладбище вблизи провинциального городка, и прямо передо мной была могила: на камне три имени и три даты. Мать, сын и отец. Рядом с именем Марты, как и с именем Олега, стояли дата рождения и дата смерти. Имя Алана Марковича имело пока только дату рождения и прочерк…

А на камне сверху лежал старенький ручной хронометр с поцарапанным стеклышком и короткими черными стрелками.

Я встряхнул головой. Наваждение пропало. Рядом стоял, опустив свои длинные нелепые руки, Свирид Михайлович, ему явно было неловко.

До боли в глазах я смотрел в небо. И кружили, кружили в синеве над лесом, полным ржавчиной прошедшей войны, странные черные птицы.

1984–1995