Крепы - Александр Бородыня

— В заблуждение?

— Да… — сказала Анна. — Я думала, все это во благо. Я думала, что пути живых и мертвых должны навсегда разойтись и единственный вариант… Новые крепы…

— Теперь вы тоже так думаете?

— Нет! Я не знаю.

Нужно было сказать, я хотела даже сказать, но все-таки не стала. Столько лет ни слова — почему же теперь я должна проговориться? Конечно, пути живых и мертвых разойдутся, конечно, это произойдет совсем уже скоро, и двести лет назад я знала: так будет; я чувствовала, когда это произойдет, не могла только с точностью назвать минуту. Зачем бояться естественного? Не стану я говорить им о неизбежном, если они так этого боятся. Пусть надеются до конца. А когда случится, им придется сразу приспосабливаться к новому миру, миру, где мертвые будут отделены от живых, а живые — от мертвых; к миру, в котором я буду вместе с Тимуром. Только бы он остался жив. И совсем не обязательно становиться для этого крепом. Потому что он — человек, а я — робот. Мы — исключение из правил. Все должны расставаться, а мы нет!

— Тот грузовик, что я видел час назад, вез мертвецов для оплодотворения этих костюмов? — спросил Тимур.

Анна покивала.

— Знак успешного завершения операции — красная ракета, — сказала она после долгой паузы и добавила: — Я думаю, они хотят заполучить еще одного крепа. Взамен уничтоженного тобой робота они хотят… — Взгляд Анны указал на меня. — В общем, я думаю, они не будут спрашивать разрешения. Может быть, вам лучше самим?..

— Что самим? — спросил Тимур.

— Самим, — повторила Анна. — Необходима добрая воля, но, мне кажется, в каких-то случаях можно обойтись и без доброй воли. Если вы не хотите… Майя, — теперь она уже обращалась ко мне, говорить ей было совсем трудно, зубы ее стучали, как от сильного холода, — если ты не захочешь, они просто тебя изнасилуют. Вся идея председателя ГКАЯ в том и заключалась, чтобы новый креп появлялся на свет не как акт взаимной любви нескольких душ, а чисто механически. И будь уверена, они с тобой это сделают. Роботов больше нет. Ты — единственный объект желания. Я умоляю тебя, отдайся лучше любимому человеку. Или окажешься в руках полуроты голодных мертвецов!.. Они грубы и жестоки, они будут издеваться над тобой и не посмотрят на то, что ты шедевр механики семнадцатого века. Трудно сказать, какое дитя может появиться в подобном кошмарном соитии…

— Не лучше! — сказала я. — Я знаю, что произойдет… Я знаю будущее. И вы знаете… Вы же знаете?

— Нет, не знаю! — крикнула Анна. — Я вижу будущее лишь краткими проблесками… Но я слишком много раз ошибалась!.. — Она вопросительно смотрела на меня. — А ты уверена в том, что видишь?

— Я вижу это уже двести лет! — отрезала я. — И всегда одно и то же. Мое будущее неизменно. Так зачем же я буду? Скажи, зачем?

Звуки похоронного марша, удалившегося, казалось, уже в другой конец улицы, почему-то снова сделались громче. Процессия слепых развернулась, не добравшись до кладбища, и по неясной причине возвращалась к дому.

— Ты не хочешь, Майя? — спросил Тимур. — Ты совсем не хочешь стать со мной одним целым?

Мастер не научил меня плакать, но он научил меня чувствовать. У меня никогда не было сердца, но оно болело в груди при сильном волнении. Я смотрела на моего мальчика, на моего Тимура. Взять его за руку, поднести к губам эти длинные, грубоватые, но чуткие пальцы, поцеловать их по одному. У меня нет дыхания, но я знала: он почувствует мое дыхание на своей руке.

— Я тебя люблю! — сказал Тимур. Кажется, он услышал, только глядя на меня. — Мы отобьемся!

— Это вряд ли! — сказал Алан, запирая входную дверь. — Идут… Всем приготовиться! — скомандовал он. — Патронов мало. Стреляйте, ребята, поаккуратнее.

Олег шагнул к окну и приподнял занавеску.

— Будет как в тире! — сказал он.

Все-таки это был поразительно умный мальчик. И хорошо, что после разъединения путей он останется по эту сторону мира. Хотя и не сразу. Как и многое другое, я ясно видела в нем часть будущего крепа — последнего из крепов. Крепа, зачатого еще в эпоху проникновения. Крепа, которому предстоит родиться, когда мир живых будет уже совершенно разделен с миром теней.

— Будем бить по мертвым мишеням! — Так же как и его отец, Олег проверял винтовку. — Можно получить массу призовых очков…

«И потерять жизнь», — хотела добавить я.

— И потерять жизнь! — добавил Тимур.

Кромвель вспорхнул со стола, запищал, протестующе забил крыльями.

— Кажется, их наркотиками… Героином можно! — сказала Анна.

Похоронная процессия приблизилась. Неужели Свирид Михайлович все-таки что-то видит, неужели он все-таки хочет нам помочь? На этот раз атака предполагалась массированная, общая. Я знала: одновременно орудийный шквал, штурм пехоты — и разом ударят прямо сквозь ряды собственных пьяных солдат все медные стволы. По запаху я догадалась: запалили паклю. После залпа нас подожгут с четырех концов. Бежать некуда. После того как солдаты вступят во двор, проволочная ограда будет замкнута и по ней пустят электрический ток.

— Как в тире!

Алан Маркович пристроился на одно колено рядом с окном, навел свою винтовку. Занавеска отлетела, как при сильном порыве ветра. Бегущий с факелом солдат в зеленой форме, налетев грудью на пулю, повалился рядом с колодцем. Но другому такому же солдату удалось донести пылающую паклю почти до крыльца. Дрогнули медные стволы — как я и предположила, все разом. Через двор волной шли мертвые, густо, плечо к плечу, — они, казалось, смешивались в единое целое. Блестели штыки. Такой массой они, ворвавшись в дом, легко скрутили бы мертвых и задушили живых. Я видела, как настоящая пуля прошла сквозь тело мальчика и, отрикошетив от бревенчатой стены, разбила кружку. Глиняные осколки полетели на пол. Но это было последнее, что я видела, потому что другая, настоящая, пуля угодила мне прямо в грудь.

II

Та энергия… нет, скорее, вещество — я ощущала это как вещество, — подобно тонкому порошку въелось в руки и в ноги, комочками застряло в груди, это присутствовало во всем моем теле. Мастер Иван Прокофьевич Саморыга-старший однажды сказал, что нет ничего такого, что вся эта кукольная чесотка — иллюзия, но потом подумал и присовокупил, что, по всей вероятности, если у фарфоровой дурочки есть какая-то душа, то она, душа, должна ощущаться именно так.

Пуля попала в грудь. Меня замкнуло, и я перестала видеть. Только чернота. Я перестала чувствовать мир вокруг, но это вещество, эта пыль, будто сохраняло мои очертания, я будто была сотворена из тоненькой металлической пленочки. Все исчезло, а пленочка осталась, и этот металлический налет удерживал ощущение жизни, понимание себя в разверзшейся пустоте короткого замыкания.

Такое уже несколько раз случалось. И в каждом случае меня восстанавливал Мастер.

Впервые я открыла глаза более трехсот лет назад, в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. Когда Иван Прокофьевич Саморыга закончил работу, я могла произнести лишь несколько простых фраз, я могла сделать по зале лишь несколько неуверенных шагов. Чувства проснулись позже, и очень долго я была совсем дурочкой, совсем куклой.

Однажды осознать себя говорящим часовым механизмом на двухстах камнях — как это было печально! Шедевр механики с фарфоровыми руками и фарфоровой головой. Только прожив на свете сто лет, я поняла, что я механизм. Поднявшись на башню, я бросилась вниз. Откуда мне было знать тогда, что свойства фарфора из лаборатории гениального алхимика не дадут мне умереть? Сын Мастера, прапрадедушка Тимура, Петр Саморыга восстановил шедевр механики после неудачной попытки самоуничтожения. Мне было сказано, что я не просто кукла, что я живой механический портрет настоящей девушки, жившей когда-то, — девушки, в которую был влюблен Мастер.

Много лет спустя вернувшийся из смерти Иван Прокофьевич Саморыга ждал, что вернется и она, Майя, но она не вернулась, потому что она всегда находилась рядом с ним, она была мной.

За долгую свою жизнь я постепенно научилась чувствовать и видеть; тайна моего фарфора — давно утерянная формула гениального алхимика — позволяла мне испытывать любые оттенки человеческих чувств, но движения моих рук и ног оставались неестественными и угловатыми почти до последнего времени. Только с возвращением в город Саморыги-младшего в мое совершенное тело проникли электронные кристаллы и новейшие процессоры. Тогда шедевр механики перестал отличаться от обычной девушки.

Однажды Тимур предложил мне сбросить белые шикарные платья, оставить на столике в музее фамильные драгоценности и, нарядившись в джинсы и свитер, просто выйти на улицу. Я испугалась. Но прошла всего неделя, и я уже не мыслила себе иного существования. Мой мастер был молод и горяч. Он записался в городскую добровольную дружину, и я вслед за ним. Должен же кто-то следить за порядком в перенаселенном городе. У нас ведь был только один милиционер. Почему кукла на двухстах драгоценных камнях не могла ему помогать?