Крепы - Александр Бородыня

Было кое-что, отличающее меня от людей — как от живых, так и от мертвых. Кое-что, о чем я никогда никому не говорила. Я видела, как возвращались в свои дома с кладбища первые покойники, я видела удивление и радость живых. Но они думали, что все это происходит лишь у нас в городе, в абсолютно чистой исторической нише, где за всю историю не было снесено ни одного здания, а я понимала, что это вовсе не так.

Я знала: в какой-то момент что-то сдвинулось в законах природы и мертвые во всем мире стали потихонечку проявляться. Знала и молчала, потому что видела, как все это ненадолго. Мертвые расстанутся с живыми так же неожиданно, как и столкнулись с ними. Два мира будут существовать отдельно один от другого, как и раньше. Между ними лишь тоненькая мигающая диафрагма СМЕРТЬ. Больше ничего, никакого общения.

С возвращением мертвых город расцвел. К хорошему привыкаешь быстро. Прожив триста спокойных лет, когда за окошком все постепенно менялось, я вдруг окунулась одновременно во все свое мыслимое прошлое. Город расцвел, а я, шедевр механики семнадцатого века… Я влюбилась. Влюбилась в своего молодого мастера, и это было почти как у людей.

III

Когда-нибудь Тимур умрет, и единственным способом сохранить нашу любовь будет соединение. Но пока спешить было некуда, пока можно было и подождать. Я все равно боялась превратиться в крепа. Я боялась этого даже теперь, погруженная во мрак, не уверенная в том, что меня восстановят. Одно дело вернуть к жизни даже полностью разбитый механизм в условиях лаборатории, когда все заводы прошлого и настоящего в руках мастера, а другое — восстановить его в деревне, когда ни инструментов нет, ни времени, когда дом атакует мертвая армия, а горстка живых в пьяном ослеплении пытается под хрип магнитофона завершить примитивный похоронный обряд.

Почему я не хотела стать крепом? В первую очередь, наверное, потому, что столько лет прожила в одном музее с Эльвирой. Эльвира не была шедевром механики. Ее изготовили в середине прошлого века. Эльвира была предмет, восковая кукла. Художник, создавший женщину-трубочиста, вернувшись из смерти, овладел макетом, вошел в него. Я хорошо помнила этого неудачника в мятом костюме, с темным дрожащим лицом и потными ладонями, помнила его неопрятную горбатую жену. Все в городе насмехались над ними.

Соединение произошло в помещении музея под утро. Эльвира вышла из своей ниши, поправила на плече веревку, и в утренней полутьме я увидела ее страшные черные глаза. Пробило шесть, механические мальчики в часах запели псалом. По улице за окном с грохотом прокатила какая-то карета на железных шинах. Соединившись в одно целое, художник с потными ладонями, его горбатая жена и восковая кукла обрели и голос и материальность, и это существо протягивало мне испачканную угольной пылью руку. Оно не имело памяти — ни памяти художника, ни памяти куклы. Это было новое существо. Тогда я поклялась себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах не поступлю подобным образом.

Другие крепы не были столь омерзительны. Школьный учитель, позже соединившийся с несчастною Анной, часто бывал в музее. А полосатый Тим, например, был мне откровенно симпатичен.

Крепы меня пугали, ими двигал какой-то неясный инстинкт. Креп сохранял, по сути дела, все три своих сущности: сущность живого, сущность мертвого и сущность послужившего им основой бездуховного предмета. Отсюда возникала и внешняя алогичность. Хотя логика присутствовала. Как и любой новый вид, в борьбе за существование они шли на любые преступления. Но преступлением-то это было лишь с точки зрения людей, всех — и живых, и мертвых. С другой стороны, крепы просто обожали детей. Их странное триединство порождало логику и чувственность, сходную с детской.

Тимуру я никогда ничего не скажу. Жизнь девушки в свитере и джинсах настолько увлекла меня, что на какое то время я даже умудрялась забыть, что сделана из фарфора и дерева, что у меня нет сердца, а плавность движений обеспечена новейшим процессором. Я не хотела никому ничего объяснять. К тому же теперь, имея телефонную сеть, они и сами могли узнать свое будущее.

Со всею ясностью разделение пути наметилось лишь несколько месяцев назад. Никто не замечал, а я уже видела несколько раз отдаление мертвых. Мертвые становились на мгновение прозрачными и почти пропадали. Интересно, что сами они этого не видели. Живые, не обладая особым зрением, уж тем более не видели. Я поняла: ничего не изменишь, процесс пошел. Через некоторое время планета окончательно избавится от своего прошлого.

Но не я одна заметила приближение катастрофы.

Впервые Эльвира открытым текстом велела мне соединиться с Тимуром месяц назад. Она сказала, что сейчас в другом месте, далеко от города, готовят новых крепов. Они будут созданы из роботов, подобных Ипполиту, и подневольных мертвых солдат. Она сказала, что после того, как пути живых и мертвых разойдутся, крепы окончательно обретут свою силу, и чем больше их будет в нужный момент, тем эта сила, соответственно, будет больше.

На нас с Тимуром давили с двух сторон. Как городское начальство узнало о моем разговоре с Эльвирой, понять трудно, но сначала с нами по очереди вежливо поговорили — я хорошо запомнила грустное пьяненькое лицо монаха Иннокентия, целую ночь посвятившего спасению наших душ, — а потом Тимура просто стали гнать из города. Тогда мы и бежали с ним. Мы не хотели становиться одним существом, но мы не хотели и терять друг друга.

IV

Первое из чувств, вернувшихся ко мне, было обоняние. Тимур когда-то запустил этот механизм.

Пребывая без зрения и без слуха, не в состоянии ничего нащупать, не в состоянии двинуться, я ясно ощутила легкий запах гари. Я поняла, что каким-то образом атаку отбили и мастер занят своей куклой. Оценивая запах, я догадалась, что пожар был небольшой и огонь уже погашен. Вонь горелых тряпок смешивалась с запахом духов; это были духи Анны, и по тому, как усиливается и ослабевает этот запах, я могла бы определить, на каком расстоянии от меня она находится. Чуть позже я ощутила запах рук. Будто сердце забилось. Тимур опять прикасался ко мне — он был совсем рядом, я могла уловить запах его дыхания.

«Хотели поджечь! — подумала я. — Для живых — электрический ток, а для мертвых — обыкновенное пламя. Они не знают, что мертвые не горят…»

После пожара, устроенного крепами в стационаре, многие не вернулись, но они не исчезли, не погибли совсем, и об этом знала лишь я одна. Пламя навсегда разъединило их с этим миром, и они замыкались в том, другом мире, куда, может быть, уже через несколько минут уйдет все невидимое.

Что происходит с мертвым потом? Мертвый так же материален, как и живой, но материя, из которой он состоит, в сотни тысяч раз легче. В плотном мире это даже не материя — просто пучок света, колебание электронов. Наверное, и они не вечны, наверное, они так же, как и живые, уйдут, сменят форму, истончившись до логического нуля. Ту пыль, тот тончайший металлический кокон, который заменил мне теперь все прочие ощущения, наверное, можно было сравнить с каким-то чисто человеческим состоянием. Я испугалась и не стала об этом думать.

Вслед за обонянием ко мне вернулся слух. Несомненно, Тимур скоро вытащит меня из этого мрака. Поскрипывали полы. Я догадалась: это Алан Маркович нервно расхаживает из угла в угол.

— Куда они все исчезли? — спросил он.

— Если бы они еще и не появились больше! — отозвался Тимур. Голос мастера прозвучал совсем рядом, в нескольких сантиметров от моего уха.

— И я бы тогда не вернулся… — сказал мальчик, сказал очень-очень тихо. Он всхлипнул и добавил: — Там… — еще один всхлип, — там…

— Что там? — напряженным голосом спросила Анна. — Ты видел, что там? Ты запомнил?

— А вы не видели?

— Нет… Я была без сознания.

— Там то же самое, — сказал, немного подумав, мальчик. — Только там нет живых. Та же самая деревня… Для вас разом исчезли все солдаты, и вы исчезли для них. — Голос его звучал совсем уже испуганно. — Папа, — сказал он, — папа, я не хочу!

«Не отбили они атаку… Просто началось расслоение. В следующий раз мальчик может не вернуться сюда, может не увидеть своего отца. Ни один солдат не вернется».

Прислушавшись, я уловила множащиеся за окном голоса, команды, смешки, лязг оружия… И вдруг — треск крыла и птичий голос… Рядом запищал Кромвель, порхнул через комнату.

— Да тише ты, — зло сказал Тимур. — Тише… Если вы мне будете мешать, я никогда ее не восстановлю.

Сколько лет я знаю Кромвеля, но так ничего и не поняла: то воробей прикипит к живым, то он неделями общается только с мертвыми, то предупреждает об опасности, когда крепы поджигают город, то бежит вместе со мной и Тимуром, добровольно впорхнув в клетку.

— Не знаю… Не знаю, что это было! — сказал Алан. — Хотя догадаться, наверное, можно.