Россия и Европа- т.2 - Александр Янов

Императрица ей говорит, что «в Совете, который состоял не только из министров, но также из военных Южной армии и моряков флота, все были того мнения, что продолжение войны невозможно. [За него] не поднялось ни одного голоса».148 А Тютчева отвечает: «Если б они верили в призвание России, они обратились бы с при­зывом к русскому народу, они бы верили в его достоинство, в непо­грешимость нашей церкви... они подняли бы славянские народнос­ти и восторжествовали бы или погибли».149 Не было, как видим, об­щей почвы для спора.

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

распутье... Я не стал бы, право,

снова перебивать себя, когда бы не одно удивительное совпадение. Как увидит сейчас читатель, оно и впрямь из ряда вон. Дело в том, что в началеХХ! века целые полосы «патрио­тических» изданий в России оказались вдруг заполнены гневными мо­нологами по поводу мира с Западом, как две капли воды похожими на причитания, которые мы только что слышали от А.Ф.Тютчевой. Словно

Там же, с. 232.

Там же, с. 232-233.

Там же, с. 234.

Все на том же

Там же, с. 236.

Все на том же 385 распутье...

бы и не прошло с тех пор полтора столетия и все еще стоит во главе России царь, а не президент РФ. Словно бы попрежнему правят в ней бал жгучие проблемы времен Тютчевой, принципиально отделявшие тогда страну от Европы: крепостное право, самодержавие и «высшие классы, проникнутые, — по её же словам, — глубоким растлением».

Но ведь на самом деле со времени её горьких жалоб жизненные реалии изменились поистине драматически. Так откуда же это прон­зительное сходство? Вопрос, согласитесь, замечательно интересный. Присмотримся сначала к ситуации 2001 года. Главным его событием был неслыханный в истории террористический акт. Самолеты, угнан­ные исламскими экстремистами, врезались в башни-близнецы Нью- Йорка, похоронив под горящими обломками тысячи ни в чем непо­винных людей. Кому, спрашивается, должна была втакой трагичес­кий момент протянуть руку Россия — жертвам или убийцам?

Для «патриотических» аналитиков тут и вопроса не было. Раз­умеется, убийцам. Во всяком случае, так рассуждал д-р философ­ских наук А.С. Панарин:

«Америка не должна получить русской помощи, никакой помощи от славян, как бы ни настаивали на этом либеральные компрадоры». И сурово, совсем как Тютчева, предостерегал:

«Те, кто будет сейчас игнорировать национальную точку зрения рус­ских, те рискуют своим политическим будущим»}50 На беду Панарина, одним из таких «либеральных компрадоров», отважившихся рискнуть своим политическим будущим, оказался президент Роесии. «Американцы, мы с вами!» — воскликнул в ми­нуту скорби и выбора Владимир Путин.151 Могли ли «патриоты» не рассматривать этот шаг как акт предательства, как «четвертование России»? Еще за месяц до этого считали они Путина лидером Рус­ского реванша, «новым Иосифом Сталиным, затаившимся до вре­мени в еврейском подполье», по выражению А.А. Проханова. И вот он в тяжкий для Запада час протягивает ему руку. Что случилось? Опять опоили «императора наркотическим зельем», как предполо­жила по поводу Александра Николаевича Тютчева? Проханов, од­нако, уверен в еще худшем:

«Советская Россия», 20 октября, 2001.

Р. Медведев. Владимир Путин — действующий президент, М., 2002, с. 341.

«Цыплячье горлышко Путина все крепче сжимает стальная перчатка Буша. И писк все тоньше, глазки все жалобнее, лапки почти не дерга­ются, желтые крылышки едва трепещут».152 А исламские экстремисты, лишь за неделю до ответного удара аме­риканцев угрожавшие из Афганистана южным границам России, во мгновение ока обратились в таких же романтических, как зару­бежные славяне для Тютчевой, любезных сердцу союзников.

«Общество не желает войны с талибами, — убеждал своих читателей тот же Проханов, — оно скорее симпатизирует им. Афганцы все боль­ше приобретают оттенок мучеников, стоиков, готовых выдержать страшный удар США. А лидер талибов мулла Омар превращается во второго Милошевича»}53 В еще один, иначе говоря, символ сопротивления вечному врагу.

И тут возникает главная интрига сегодняшнего перекрестка, на котором приходится делать свой очередной выбор истории- страннице. В конце концов это ей предстоит решить — мир или пе­ремирие предложил Западу Путин и сентября 2001 года. На первый взгляд ясно, что выбор Проханова с единомышленниками противо­положен выбору Путина. Тем более, что есть на этот счет вполне не­двусмысленное заявление самого президента. Нет, мулла Омар ни при каких обстоятельствах не станет его героем. Не станет и Мило­шевич. Напротив. В интервью варшавской «Газете выборчей» 15 января 2002 он столь же твердо, как в свое время Екатерина, сто­ял на том, что Россия — держава европейская, и ревностно отстаи­вал её внутреннее, интимное родство с Европой.

«Сущностьлюбой страны и существо народа определяется культу­рой, — сказал Путин. — С географической точки зрения Россия, конеч­но, евроазиатская страна. Но несмотря на разный уровень благосо­стояния в её восточной части или, скажем, в Москве, уверяю вас, зто люди одной культуры. В этом смысле Россия без всяких сомнений евро­пейская страна потому, что это страна европейской культуры. Со­мнений быть не может никаких. Это вечный вопрос во внутриполи­тической жизни страны. Я бы, если сказать поточнее, определил это таким образом. Конечно, Россия страна очень своеобразная, со своей

«Завтра», 5 марта, 2002. «Аргументы и факты», № 40, 2001.

Все,^а том же 387 " распутье...

собственной историей, со своими особенностями. Но почти каждая страна имеет такие особенности. Россия в этом смысле ничем не от­личается от любой другой европейской страны. Но это страна евро­пейской культуры, а значит это страна европейская»}™ Даже красноречивая Екатерина не выразила свою приверженность Европе яснее. Более того, если она еще ссылалась, как мы помним, в подтверждение европейского родства России на географию, то Путин совершенно свободен от примитивного геополитического объяснения истории, ставшего через столетие после Екатерины од­ним из трех фундаментальных аргументов в «патриотическом» ар­сенале. С такой же легкостью отверг русский президент и второй «патриотический» аргумент — об особенностях российской исто­рии, «альтернативном Западу историческом опыте», по выражению И.А. Нарочницкой, якобы делающим Европу непримиримым вра­гом России. Точная фраза Путина, что «почти каждая европейская страна имеет такие особенности», звучит беспощадным пригово­ром и аргументу Нарочницкой.

Это правда, что Путин не упомянул последний из «патриотичес­ких» аргументов, религиозный, особенно близкий сердцу Тютчевой и современных православных фундаменталистов. Но, как совер­шенно очевидно из всего контекста интервью, не упомянул он его лишь потому, что не считает религиозные различия основанием для «особого пути России».

Короче говоря, камня на камне не оставил Путин от всей идео­логической инфраструктуры «патриотов». В сочетании с его полити­ческой позицией после и сентября сомнения были бы, казалось, неуместны: президент сделал для России тот же выбор, что Екатери­на и Александр I. И страна, заплатившая столь страшную цену за от­каз от их европейского выбора, на этот раз последует за ним, а не за Прохановым или Нарочницкой.

И тем не менее, по свидетельству Роя Медведева, элита страны, на глазах становящаяся, как при Александре I, почти поголовно «патриотической», по-прежнему колеблется. И сильно. «Путина оп­ределяли и как „западника, равнодушного к идее особого русского пути" (А. Ципко), и как „антизападника, который ускорит новый ис-

154 «Газета выборча», 15 января, 2002.

торический поворот России" (А. Нагорный)...» «Так кто же такой Пу­тин, — восклицал П. Акопов в Известиях, — западник или славяно­фил, сторонник втискивания России в „мировую цивилизацию" или приверженец „русского пути?" Ответа на этот вопрос нет даже у са­мого Путина».155

Боюсь, что Медведев, исполняющий сегодня роль официально­го историографа режима, прав. Прозападные жесты Путина дей­ствительно не означают, что и страна сделала европейский выбор. Достаточно вспомнить аналогичную драму Александра I, чтобы по­нять почему. Император ведь тоже ни минуты не сомневался, что Россия страна европейская. Но чего стоила его августейшая рито­рика по сравнению со стеной, отделявшей её тогда от Европы? Сте­ной, воздвигнутой рабовладением, самовластьем и «высшими клас­сами, проникнутыми, — по выражению А.Ф. Тютчевой, — глубоким растлением»? Нет, не хотело большинство тогдашней элиты в Евро­пу, если платить за это пришлось бы отказом от своей рабовладель­ческой привилегии. И тем более от самодержавия, которое ему эту привилегию гарантировало.