Россия и Европа- т.2 - Александр Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Императрица ей говорит, что «в Совете, который состоял не только из министров, но также из военных Южной армии и моряков флота, все были того мнения, что продолжение войны невозможно. [За него] не поднялось ни одного голоса».148 А Тютчева отвечает: «Если б они верили в призвание России, они обратились бы с призывом к русскому народу, они бы верили в его достоинство, в непогрешимость нашей церкви... они подняли бы славянские народности и восторжествовали бы или погибли».149 Не было, как видим, общей почвы для спора.
Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса
распутье... Я не стал бы, право,
снова перебивать себя, когда бы не одно удивительное совпадение. Как увидит сейчас читатель, оно и впрямь из ряда вон. Дело в том, что в началеХХ! века целые полосы «патриотических» изданий в России оказались вдруг заполнены гневными монологами по поводу мира с Западом, как две капли воды похожими на причитания, которые мы только что слышали от А.Ф.Тютчевой. Словно
Там же, с. 232.
Там же, с. 232-233.
Там же, с. 234.
Все на том же
Там же, с. 236.
Все на том же 385 распутье...
бы и не прошло с тех пор полтора столетия и все еще стоит во главе России царь, а не президент РФ. Словно бы попрежнему правят в ней бал жгучие проблемы времен Тютчевой, принципиально отделявшие тогда страну от Европы: крепостное право, самодержавие и «высшие классы, проникнутые, — по её же словам, — глубоким растлением».
Но ведь на самом деле со времени её горьких жалоб жизненные реалии изменились поистине драматически. Так откуда же это пронзительное сходство? Вопрос, согласитесь, замечательно интересный. Присмотримся сначала к ситуации 2001 года. Главным его событием был неслыханный в истории террористический акт. Самолеты, угнанные исламскими экстремистами, врезались в башни-близнецы Нью- Йорка, похоронив под горящими обломками тысячи ни в чем неповинных людей. Кому, спрашивается, должна была втакой трагический момент протянуть руку Россия — жертвам или убийцам?
Для «патриотических» аналитиков тут и вопроса не было. Разумеется, убийцам. Во всяком случае, так рассуждал д-р философских наук А.С. Панарин:
«Америка не должна получить русской помощи, никакой помощи от славян, как бы ни настаивали на этом либеральные компрадоры». И сурово, совсем как Тютчева, предостерегал:
«Те, кто будет сейчас игнорировать национальную точку зрения русских, те рискуют своим политическим будущим»}50 На беду Панарина, одним из таких «либеральных компрадоров», отважившихся рискнуть своим политическим будущим, оказался президент Роесии. «Американцы, мы с вами!» — воскликнул в минуту скорби и выбора Владимир Путин.151 Могли ли «патриоты» не рассматривать этот шаг как акт предательства, как «четвертование России»? Еще за месяц до этого считали они Путина лидером Русского реванша, «новым Иосифом Сталиным, затаившимся до времени в еврейском подполье», по выражению А.А. Проханова. И вот он в тяжкий для Запада час протягивает ему руку. Что случилось? Опять опоили «императора наркотическим зельем», как предположила по поводу Александра Николаевича Тютчева? Проханов, однако, уверен в еще худшем:
«Советская Россия», 20 октября, 2001.
Р. Медведев. Владимир Путин — действующий президент, М., 2002, с. 341.
«Цыплячье горлышко Путина все крепче сжимает стальная перчатка Буша. И писк все тоньше, глазки все жалобнее, лапки почти не дергаются, желтые крылышки едва трепещут».152 А исламские экстремисты, лишь за неделю до ответного удара американцев угрожавшие из Афганистана южным границам России, во мгновение ока обратились в таких же романтических, как зарубежные славяне для Тютчевой, любезных сердцу союзников.
«Общество не желает войны с талибами, — убеждал своих читателей тот же Проханов, — оно скорее симпатизирует им. Афганцы все больше приобретают оттенок мучеников, стоиков, готовых выдержать страшный удар США. А лидер талибов мулла Омар превращается во второго Милошевича»}53 В еще один, иначе говоря, символ сопротивления вечному врагу.
И тут возникает главная интрига сегодняшнего перекрестка, на котором приходится делать свой очередной выбор истории- страннице. В конце концов это ей предстоит решить — мир или перемирие предложил Западу Путин и сентября 2001 года. На первый взгляд ясно, что выбор Проханова с единомышленниками противоположен выбору Путина. Тем более, что есть на этот счет вполне недвусмысленное заявление самого президента. Нет, мулла Омар ни при каких обстоятельствах не станет его героем. Не станет и Милошевич. Напротив. В интервью варшавской «Газете выборчей» 15 января 2002 он столь же твердо, как в свое время Екатерина, стоял на том, что Россия — держава европейская, и ревностно отстаивал её внутреннее, интимное родство с Европой.
«Сущностьлюбой страны и существо народа определяется культурой, — сказал Путин. — С географической точки зрения Россия, конечно, евроазиатская страна. Но несмотря на разный уровень благосостояния в её восточной части или, скажем, в Москве, уверяю вас, зто люди одной культуры. В этом смысле Россия без всяких сомнений европейская страна потому, что это страна европейской культуры. Сомнений быть не может никаких. Это вечный вопрос во внутриполитической жизни страны. Я бы, если сказать поточнее, определил это таким образом. Конечно, Россия страна очень своеобразная, со своей
«Завтра», 5 марта, 2002. «Аргументы и факты», № 40, 2001.
Все,^а том же 387 " распутье...
собственной историей, со своими особенностями. Но почти каждая страна имеет такие особенности. Россия в этом смысле ничем не отличается от любой другой европейской страны. Но это страна европейской культуры, а значит это страна европейская»}™ Даже красноречивая Екатерина не выразила свою приверженность Европе яснее. Более того, если она еще ссылалась, как мы помним, в подтверждение европейского родства России на географию, то Путин совершенно свободен от примитивного геополитического объяснения истории, ставшего через столетие после Екатерины одним из трех фундаментальных аргументов в «патриотическом» арсенале. С такой же легкостью отверг русский президент и второй «патриотический» аргумент — об особенностях российской истории, «альтернативном Западу историческом опыте», по выражению И.А. Нарочницкой, якобы делающим Европу непримиримым врагом России. Точная фраза Путина, что «почти каждая европейская страна имеет такие особенности», звучит беспощадным приговором и аргументу Нарочницкой.
Это правда, что Путин не упомянул последний из «патриотических» аргументов, религиозный, особенно близкий сердцу Тютчевой и современных православных фундаменталистов. Но, как совершенно очевидно из всего контекста интервью, не упомянул он его лишь потому, что не считает религиозные различия основанием для «особого пути России».
Короче говоря, камня на камне не оставил Путин от всей идеологической инфраструктуры «патриотов». В сочетании с его политической позицией после и сентября сомнения были бы, казалось, неуместны: президент сделал для России тот же выбор, что Екатерина и Александр I. И страна, заплатившая столь страшную цену за отказ от их европейского выбора, на этот раз последует за ним, а не за Прохановым или Нарочницкой.
И тем не менее, по свидетельству Роя Медведева, элита страны, на глазах становящаяся, как при Александре I, почти поголовно «патриотической», по-прежнему колеблется. И сильно. «Путина определяли и как „западника, равнодушного к идее особого русского пути" (А. Ципко), и как „антизападника, который ускорит новый ис-
154 «Газета выборча», 15 января, 2002.
торический поворот России" (А. Нагорный)...» «Так кто же такой Путин, — восклицал П. Акопов в Известиях, — западник или славянофил, сторонник втискивания России в „мировую цивилизацию" или приверженец „русского пути?" Ответа на этот вопрос нет даже у самого Путина».155
Боюсь, что Медведев, исполняющий сегодня роль официального историографа режима, прав. Прозападные жесты Путина действительно не означают, что и страна сделала европейский выбор. Достаточно вспомнить аналогичную драму Александра I, чтобы понять почему. Император ведь тоже ни минуты не сомневался, что Россия страна европейская. Но чего стоила его августейшая риторика по сравнению со стеной, отделявшей её тогда от Европы? Стеной, воздвигнутой рабовладением, самовластьем и «высшими классами, проникнутыми, — по выражению А.Ф. Тютчевой, — глубоким растлением»? Нет, не хотело большинство тогдашней элиты в Европу, если платить за это пришлось бы отказом от своей рабовладельческой привилегии. И тем более от самодержавия, которое ему эту привилегию гарантировало.
