Грани судьбы - Алексей Шепелёв

— Больше того, история с принцем действительно там когда-то давно приключилась, хотя на самом деле всё было совсем не так, как написано в пьесе, — добавил морпех.

Наромарт тяжело вздохнул.

— Приношу свои извинения. Я поторопился с выводами и нанёс незаслуженную обиду. Мне очень жаль.

— Я не обидчив по пустякам, — ответил Мирон. — Хотя, не скрою, мне жаль, что ты сразу проявил недоверие вместо того, чтобы просто спросить.

— Я виноват, — повторил тёмный эльф. — Сам не знаю, что на меня нашло. Наверное, уж больно вопиющий пример подвернулся. Никогда не поверю, чтобы в веках остались пьесы Армэля или как его там звали, но исчезла память о его несчастной судьбе. Но о волнах-то я должен был вспомнить.

— О чём? — недоумённо переспросил Нижниченко. — О каких волнах?

— Волны, тени… Их называют по-разному. Помните, когда я рассказывал про Великий Кристалл, то говорил, что это только одна из теорий строения мироздания, есть ещё и другие.

— Конечно, помним, — поторопился ответить за всех Серёжка. Ещё бы не помнить такие интересные истории.

— Одна из этих других — теория Великого Океана. Не случайно перемещение между мирами по воде происходят легче, чем по суше.

— В самом деле? — заинтересовался Гаяускас. — Что ж мы тогда всё посуху и посуху?

— А кто тут у нас Звёздный Штурман? При всём уважении к твоим морским навыкам, вряд ли ты способен проложить правильный Звёздный Курс. Впрочем, сейчас это не важно. Важнее другое: Океан — это не только вода. Океан — это ещё и…

Эльф замялся, подбирая нужные слова.

— Это особая субстанция, по которой, можно сказать, расходятся круги от происходящих событий. Ну, всё равно как в воду бросить камень. Так вот, любое событие — это камень. Чем событие крупнее — тем сильнее круги. Главное заковырка в том, что впрямую почувствовать эти круги нельзя. Во всяком случае, я не знаю ни одно существа, которое было на это способным. Ни драконы, ни эльфы, ни гномы. А уж люди — тем более.

— В таком случае, почему ты так уверенно говоришь, что они существуют? — не удержался от скептического замечания Нижниченко. — Может и нет никаких волн?

— Есть, — убеждённо ответил целитель. — Их нельзя ощутить по своей воле, но среди самых разных народов бывают такие чувствительные натуры, которые порой ощущают волны, порождённые какими-то далёкими и неизвестными событиями. Как бы видят их тень. Особо точно воспроизвести произошедшее по такой тени невозможно, но суть произошедшего события им, как правило, удаётся понять. Обычно такие обострённые чувства бывают у творческих натур, поэтому видения ложатся в основы пьес, романов, поэм, картин и других произведений искусства.

— То есть это что получается? — недовольным голосом спросил Женька. — Мы думаем, как этот писатель всё замечательно придумал, а он просто украл сюжет?

— Что значит — украл? — возмутился Мирон.

— А то и значит, — упорствовал парнишка. — Это же не его мысли, а чужие, подслушанные. Плагиат это называется, вот.

— Я думаю, что ты не прав, — мягко заметил Наромарт. — Во-первых, в основе любого произведения лежит реальность.

— Не любого. В основе фантастики лежит фантазия.

— У любой фантазии в основе опять-таки реальность.

— Это точно, — подтвердил Нижниченко. — Средневековая фантазия, Женя, придумывала самые страшные и вычурные облики демонам, но всё — на основе известных в Европе живых существ. А вот кенгуру придумать никто не догадался, пока Австралию не открыли.

Серёжка украдкой хихикнул.

— Ты чего? — шепотом спросил Сашка.

— Кенгуру — они совсем не страшные. И добрые. Я их в зоопарке видел.

Казачонок только головой покачал. Повезло же мальчишке — сколько всего он успел повидать. Даже немного завидно. И — обидно. Ведь всё его счастливое детство прошло в стране «товарищей», красных. А что бы его ждало в Империи? Он ведь не из богатых, говорил, что отец был механиком, а мама водила автобус — такое большое авто. По меркам Кубани — иногородний, мастеровой. Сашка хорошо знал, как живут мальчишки в таких семьях. Начальная школа, потом ремесленное училище. И конечно, никто из них в Крым с мамой отдыхать не ездил и в зоопарке, то есть — в зоосаде кенгурей не рассматривал.

Так что же получается, Сашка против этого воевал? Да и в мыслях не было. И «товарищи» совсем не походили ни на Мирона Павлиновича, ни на Балиса Валдисовича.

— И потом, — продолжал между тем объяснять Наромарт, — если так рассуждать, то и этот ваш Архимеда тоже получается не учёный, а вор: закон природы и без него существовал.

— Не Архимеда, а Архимед, — мрачно поправил Женька. Было понятно, что взрослые, как обычно, единым фронтом провозгласят своё единственное правильное мнение. И спорить бесполезно. Но отступать без боя было слишком противно и напоследок маленький вампир огрызнулся: — И он закон сам открыл, а не получил от кого-то готовенький. А этот автор — что он сделал, если идею ему волны напели?

Совершенно неожиданно для подростка, ему ответил не Наромарт и не Нижниченко, а офицер:

— А он написал хорошую книгу. Для этого мало знать, что произошло, надо ещё и рассказать так, чтобы людям захотелось об этом слушать. Знаешь, сколько на свете скучных книг: вроде и история жизненная, и проблемы серьёзные поднимаются, а читать невозможно. В сон тянет. А вот написать так, чтобы не скататься ни в скуку, ни в глумливое хихиканье — это и есть талант.

— Полностью согласен, — кивнул Наромарт.

— И я согласна, — вставила слово Анна-Селена. — Один и тот же пейзаж могут нарисовать разные люди. Только у одних получится мазня, а у других — шедевр.

Женька нарочито вздохнул, показывая, что полностью и безоговорочно капитулировал. Повисло молчание.

— Что ж, с происхождением крылатой фразы более-менее разобрались, осталось только принять решение по дальнейшим действиям. Я думаю, раз опытные путешественники считают нужным нанести визит вежливости, то надо последовать их совету, — подвёл итог Нижниченко.

Балис кивнул и на всякий случай убедился, что пистолет на своём месте. Знания — знаниями, традиции — традициями, а осторожность — осторожностью.

Через четверть часа повозка остановилась возле замкового крыльца. Широкая мраморная лестница в шесть ступеней вела к двустворчатым дверям, поблёскивавшим тёмным лаком.

— Представляю, какой тут замок, — восхищённо прошептал Серёжка.

— Если только навесной с противоположной стороны, — хмыкнул Женька. — А вообще, тут больше подходит большой засов.

— Почему?

— По стилю, — ехидно ответил подросток.

— Точно, — поддержала Анна-Селена. Дизайнерская сущность не позволила девочке остаться безучастной.

Балис потянул за начищенную до блеска витую медную ручку — дверь мягко поддалась. За ней оказался короткий то ли коридор, то ли тамбур, а потом ещё одни такие же двери.

— Об освещении не позаботились, — огорчённо констатировал Мирон.

Темноту коридорчика разгонял лишь солнечный свет, проникавший снаружи через открытую дверь.

— Дальше будет лучше, — оптимистично пообещал Наромарт. — А если что, то светом я вас обеспечу.

— Волшебным, — подсказал Женька, вспомнив визит вежливости в дом Цураба Зуратели.

— Именно.

Комната, в которую попали путешественники, больше всего походила на библиотеку в каком-нибудь старинном французском или английском замке. Огромные, упирающиеся в высоченный потолок стеллажи от стены до стены, плотно заполненные книгами. Лесенки-стремянки и даже одна большая приставная лестница. Сотни книг, тысячи книг. Толстых и тонких, маленьких и больших. Большинство — в кожаных переплётах с золотым тиснением, но порой попадались и нестандартные варианты. Взгляд Балиса зацепился за изрядно потёртый красный бархат на корешках нескольких подряд стоящих томов, а Мирон подметил здоровенную книжищу в поблёскивающем серебряном окладе, вроде Евангелия, которое на воскресной Литургии читали главном Севастопольском соборе.

Дальнюю стену драпировали гобелены с вытканными пасторальными пейзажами. В камине, отделанным белым мрамором, весело потрескивали поленья. Причудливо изогнутые прутья чугунной решётки украшали золотые или, в крайнем случае, позолоченные наконечники. Перед камином стоял большой круглый стол, за которым в мягких кожаных креслах восседали двое: полный мужчина средних лет в обильно расшитом золотой нитью красном парчовом халате и существо с телом худощавого человека и головой крупного волка, наряженное в чёрный бархатный кафтан с серебряной опушкой.

В центре комнаты с потолка свисала огромная бронзовая люстра, на которой горела добрая сотня свечей, заливая зал ярким светом. Четыре её меньших сестрицы, распложенные ближе к углам, дополняли освещение.