В движении вечном - Владимир Колковский

Наличие души делает нас обладателями весьма заметного дуализма и в нашем привычном Мире. Делает нас обладателями волн особых, делает присутствие волн душевных в сферах наших взаимоотношений жизненно важным, а подчас и вовсе определяющим.

Наличие души делает человеческую личность качественным отображением глобального Бытия в целом, и проявление дуализма душевного тому подтверждение яркое. Так, в свойство корпускулярно-волнового дуализма может проявляться где-то контрастно (мир элементарных частиц), где-то не очень (мир молекулярный), а может быть где-то и совершенно незаметно, как в нашем привычном мире.

В аналогичном соответствии и Мир души нашей Можно легко представить ее спокойное «твердое» состояние, крайне беспокойное «волнительное» и некое среднее «дуалистическое». В этом смысле даже возможно и принципиальное разделение людских характеров. Легко выделить среди нас характеры столь «твердые», что трудно даже представить в «волнительном» состоянии; есть наоборот непоседы неисправимые, а есть и нечто среднее, или те самые «дуалисты» душевные.

И их примером ярчайшим является ни кто иной, как главный герой моего романа Игнат Горанский.

Первый блин комом — утверждает издавна поговорка народная, и поговорка эта известная в целом неплохо характеризует происшедшее вскоре на первом экзамене. Ведь первый блин по главному смыслу своему есть дело новое, отладки некоторой требующее и поэтому редко когда удается на вкус нужного качества. И, тем не менее, качество это почти всегда и вполне приемлемо.

Делом принципиально новым, совершенно неизученным была и задуманная Игнатом та самая «психологическая заготовка». Впоследствии, проанализировав детально происшедшее на экзамене, он довольно скоро определил главное. Выделил главное то, вследствие чего едва не случился ужасный конфуз, и вследствие чего стало яснее ясного на времена будущие, что впредь за подобного рода авантюры лучше и не браться. И не стоит браться, в первую очередь, именно вследствие его — его, присущего изначально, неискоренимого в принципе, ярко выраженного душевного «дуализма».

В этом смысле Игнат практически не знает за собой некоего среднего состояния, для него характерно предельно контрастно лишь два краевых состояния. Во-первых, безразличие исключительное, расслабуха, дофенизм полнейший, мертвый штиль, когда, кажется, уже ничто на свете не может из этого состояния вывести. И наоборот, лихорадка, сумасшедший мандраж, не владение собой почти полное в моменты решительные, поворотные, что подчас кажутся нам жизненно определяющими.

Кажутся!

Слово «кажутся» в данном случае очень хорошее слово, оно употреблено здесь отнюдь не случайно. Конечно, бывают в нашей жизни моменты безусловно решительные, когда мандраж и лихорадка очень даже понятны, но ведь знал, знал же Игнат и множество других случаев в жизни своей, особенно в детстве-юности. Когда событие, вроде бы, и со всех сторон пустяковое, малозначащее и даже легко предсказуемое в исходе положительном, а все равно! — все равно будоражит на полную.

Наиболее показательными здесь видятся спортивные примеры, и потому, наверное, столь принципиально важно иметь для стабильных результатов в спорте характер твердый, уравновешенный, но отнюдь не «дуалистический». И кому это не знать, как не ему, «чемпиону района» Игнату Горанскому: занимаясь регулярно спортом в юности, он участвовал во множестве спортивных соревнований, и уже тогда был поражен внутренне одним удивительным обстоятельством. Вот, кажись, соревнование назавтра предстоит самое мелкое, проходное, спартакиада колхозная — ну кому, кому там с ним соперничать? Там мужики больше по другому виду «спорта» спецы, положим, в высоту через планку они на школьных уроках физкультуры последний раз прыгали… А он на тренировках в спортзале регулярно, его результаты выше на голову, он победитель несомненный, иначе чудо, сказка, сенсация, но… Но все равно перед началом соревнований неизменно тот самый дикий мандраж, лихорадка, всякий раз не владение собой полное.

«Смысл?… почему и зачем? — в изумлении искреннем порой и впрямь вопрошал Игнат себя внутренне. — И зачем, ну к чему эти нервы, ты ведь по любому на все сто пудов выиграешь!» И он действительно неизменно выигрывал, выигрывал неизменно с запасом громадным, но, тем не менее, каждый раз все повторялось по-прежнему. Он мог говорить себе, убеждать себя, сколь угодно приказывать себе внутренне, но, тем не менее, каждый раз все повторялось по-прежнему. То же самое повторялось и впоследствии, повторялось множество раз в жизни, когда он попадал в ситуацию, пускай и действительно в сто крат важнее, но когда уже настолько достало, измучило, что наиболее всего сейчас желал бы просто «не волноваться», отмахнуться рукой, послать к чертям, плюнуть на любые исходы, просто спокойно уснуть до утра… Если бы! — если бы это от него хоть как-то зависело.

Кто управляет нами в таких ситуациях?

Наука скажет «подсознание» или отыщет еще какое-нибудь подходящее слово, но это всего только хитрый ответ для отвода в тупик любопытства нашего и не более. Ведь тогда:

— А что такое «подсознание?» — например, спросим мы.

Ответ, возможно, получим весьма пространный и наукообразный, но по сути своей лишь следующий:

— Это то, что управляет нашими чувствами.

Или масло есть то, что масляное. А иначе и нельзя, потому что наука по самой сути своей вновь попытается свести дело лишь к молекулам-атомам, лишь к законам физическим этого Мира привычного. И здесь снова тупик, поскольку мы здесь снова касаемся сутей, уходящих за грани сугубо материальные, уходящих легчайшими нитями за невидимый барьер «квантовый». Мы касаемся здесь сутей Мира иного, Мира призрачного и… тоже реального, родного.

И родного хотя бы потому, что частичками неотрывными и посланцами которого в Мире привычном являемся мы.

Окончательное решение было принято за несколько дней до начала сессии. Лекционные курсы теперь были начитаны полностью, что-то новое исключалось принципиально, а, следовательно, и была полная ясность в основе. И вот как раз основа эта виделась твердой почти безукоризненно, ведь Игнат по-прежнему строго, последовательно держался принятого ранее решения. Начатая с первых дней второго семестра отчаянная схватка с самим собой за желаемый возвышенный статус в этой новой жизненной реальности овладела постепенно полностью, более того, она интриговала, захватывала, она придавала его нынешнему существованию какой-то особый боевой и даже немножко отчаянный смысл.

После того, как выяснилось, что первым экзаменом в объявленном расписании значится «сам» Гуров, Игнат начал готовить с особенной тщательностью именно этот экзамен. Готовить с упором особенным тот час после того, как увидел расписание на факультетской Доске объявлений, готовить почему-то именно в свете задуманной им той самой рискованной психологической заготовки. Да, да, он готовил почему-то именно так, хоть и окончательное решение тогда еще и не было принято. Тем не менее, весь последний месяц перед сессией он прорабатывал гуровскую «молекулярку» с особенной тщательностью, прорабатывал, разбирая досконально новое и возвращаясь постоянно к старому, прокручивая в памяти вновь и вновь, добиваясь полного автоматизма в предполагаемом вскоре на экзамене реальном воспроизведении.

Как это должно было произойти в его представлениях?

Вот-вот, наконец, и тот день долгожданный тревожно, вот-вот он, волнуясь, подходит к столу. Открывает небрежно случайный билет — общий взгляд на вопросы, и тот час самое главное по пунктам, как по полочкам отправным, путеводным должно мгновенно и явственно предстать в его с утра свежем мозгу. «А далее всего лишь слова, беллетристика! — уверял себя Игнат как в чем-то, что само собой разумеется. — С чем-чем, а уж с этим я как-нибудь справлюсь. Язык всегда был неплохо подвешен, в разбавку словес пояснительных я даже и Гурычу без всяких проблем накручу. И так вот от полочки до полочки как по ступенькам лестничным первый вопрос оттарабаню на дых и на второй захожу на мази, на едином дыхании…»

Вот так это виделось в его ежедневных воображаемых представлениях, виделось просто, естественно, виделось неизменно как нечто такое, что иначе и быть не может. Все ли вопросы виделись сейчас до простоты полной ясными? Нет, конечно же, были, были в общей массе и вопросы не то чтобы неясные в принципе, а мутноватые, скользкие, неприятные, что ли. Но таковых в общей массе было совсем немного, хотелось верить в удачу, и потому далее он так рассуждал: «Ну и сколько их всего мутных, раз-два и обчелся, по пальцам руки перечислить можно запросто. Мало, маловероятно уж очень именно такой вопрос вытянуть. А коли, все ж, пресловутый закон тот самый очередную подлянку выкинет… Ну и ладно, была не была, что ж, и тогда по сражаемся!» А довершал его ежедневные представления неизменно гладкие решающий железный аргумент: на трояк-то я точно отвечу, прибавляем сюда «неписаное правило» и… нормалюк по любому.