Черные люди - Всеволод Иванов

По лестнице в горницу Тихона сновал народ вверх да вниз. И протопоп поднялся, постучал в дубовую дверь на кованых петлях с фигурным замком. Вошел.

Тихон Васильич за столом, перед ним их приказчик Терешкин Егор, сутулый мужик, долгорукий, широкая кость, сам могучая сила, а лицо бледно от хитрости и запавшие глаза светятся как у лиса из-под путаного волоса, из бурой бороды.

Терешкин вернулся только из Илимского острогу, докладывал. Оглянулся на протопопа, замолк.

— Так что он, Хабаров? Говори, ничего! — сказал Тихон.

— Силен он, Тихон Васильич! Хозяин, дай бог ему здоровья. Столько годов, а крепок. Говорит, за наш товар солью заплатит.

— Солью? — спросил Тихон, подняв брови.

— Опять, говорит, варит он соль, — усмехнулся Егор, прикрыв ладонью выщербленные зубы. — «Царь, говорит, велел по землям больше не ходить… Сел, говорит, теперь я на землю, а скоро в землю лягу!»

— Не пойдет больше на Амур?

— «На Амуре, говорит, и без меня теперь народу много налетело с ковшом на брагу… Казаки… Народ вольный… Дерутся за Амур, ровно как за Азов дрались с турками… Шарпать хотят и Амур…»

— Дерутся?

— Ага! Воюют! Ну, казаки! В городах казак жить не любит, промысла промышлять не хочет, — говорил Терешкин. — С казаками ладом не сладить…

— Прости, встряну, Тихон Васильич, — сказал протопоп на озабоченный взгляд Тихона. — Новый, чу, воевода едет? А?

— Так, так, — спохватился Босой. — Ой, да пойдем, отец! Забыл за делами…

Вскочил, бросился к шубе.

Оба сбежали по лестнице, выскочили на улицу. К Приказной избе со всех сторон спешил народ, отбегал к башенным воротам, выглядывал и возвращался назад, сбивался в толпу…

— Эй-эй! Едуть! — зычно, вперебой закричали голоса со смотрильной башни, — Едуть!

На башне, наполовину вылезши из бойниц, дозорные махали отчаянно руками, показывали на поезд, цепочкой скачущий по ледяной реке. Видно уж было, как впереди, колыхаясь и подскакивая, неслась кибитка в вороную пару, ямщик лихо вертел над головой кнутом.

— Едуть! — отозвалась площадь, завопили встречу колокола.

С Приказного двора выскочили стрельцы в новых кафтанах, с берендейками[129] через плечо, с ружьем, с бердышами, на бегу рассыпаясь в два ряда по дороге от Приказной избы — сквозь Водяные ворота на унавоженный зеленый съезд и по съезду к реке, вниз. Забили тулумбасы, выдохнула в голубое небо облачко пушка, ударила гулко, поезд мчался по реке уже недалеко под берегом. Передняя рогожная кибитка переваливалась в ухабах, взлетела по съезду к городу, нырнула в ворота, вырвалась в облака пара над конями, и под клич «Москва!» добрые кони подкатили к крыльцу воеводской избы, стали, тяжело водя крутыми боками.

Впереди своих приказных на крыльце стоял воевода Пашков в синем своем кафтане с серебряны травы, без шапки на лысой голове, толстый, курносый, остроглазый, из кибитки лез ужом новый стольник и воевода — Акинфов Иван Павлыч.

Он на ходу сбросил баранью шубу, остался в алом кафтане, золоченом поясе, при сабле, разогнулся — высокий, чернявый, молодой, бородка рыбьим хвостом надвое, отвесил низкий поклон, пальцами с перстнями ткнув в снег. Воеводы крепко обнялись, поликовались трижды крепко, крест-накрест.

— Милости прошу! — сказал Пашков, подтягивая пояс и мотнув головой на открытую дверь.

Вошли рядом в избу, помолились на иконы, Акинфов вынул из-за пазухи столбец, сказал значительно:

— Жалованное слово государево!

Кашлянув, стал читать:

— «От государя царевича и великого князя Алексея Алексеевича, в Сибирь в Енисейский острог, стольнику нашему и воеводе Ивану Павловичу Акинфову.

По указу отца нашего Великого государя-царя и великого князя Алексея Михайловича всея Великия и Малыя Русии самодержца велено быть Афанасью Пашкову на нашей службе на Амуре, в Даурской земле, да с ним сыну его Еремею, да сибирским служилым людям разных городов, стрельцам и казакам тремстам человекам, а для тое службы велено дать ему, Афанасью, да сыну его Еремею наше денежное жалованье, по окладам их из енисейских доходов. Да с Афанасьем же Пашковым велено послать в тое Даурскую землю Тобольския присылки пятьдесят пудов пороху, сто пудов свинцу, сто ведер вина горячего, да из енисейския пахоты восемьдесят четвертей муки ржаной, десять четвертей круп, толокна тож, да для сбору таможенных пошлин из енисейских книг, по которым в Даурской земле со всяких товаров, со всяких людей собирать таможенные пошлины да к церквам антиминса два, попа да диакона велено послать из Тобольска нашему Симеону, архиепископу Сибирскому и Тобольскому, а всякие церковные потребы пришлют к ему, Афанасью, из Москвы.

И как к тобе та наша грамота придет, Афанасий Пашков отдаст тобе печать нашего Енисейского острога, и денежную, и соболиную, и пороховую, и свинцовую казну, и хлебные и всякие запасы и дела, и что на него по счету зачтено будет, то все в нашу казну заплатит и во всем с тобой распишется, и ты б дал ему, Афанасью, для нашея Даурская службы и сыну его Еремею наше денежное жалованье из енисейских доходов. И ты бы отпустил под него, Афанасья, и под служилых людей суды, что готовились для Даурская службы, в чем все запасы им поднять мочно, и отпустил бы их из Енисейского острогу в Илимский по весне 164[130] и без всякого задержанья, а которого числа его, Афанасья, из Енисейского острогу отпустив и ты бы о том отписал нам к Москве, а отписку вели подать в Сибирский приказ, боярину нашему князю Алексею Никитичу Трубецкому».

Ранним, свежим июльским утром на берегу под самыми стенами Енисейского острога протопоп Аввакум служил напутственный молебен уходящему на всход солнца отряду воеводы Пашкова, служил в сослуженьи енисейского попа Спиридона. Пахло сладко ладаном, бряцало кадило, искрились позументы холщовых риз, желтели свечи в слюдяных фонарях, покачивались- хоругви.

Под красным яром берега стояла большая толпа православных енисейцев, плакали женщины, басом откашливались мужики. Приткнувшись носами в самый галечный берег, словно в строю, застыло сорок четыре новых дощаника, на мачтах реяли, трепетали цветные прапорцы, пестрели резные кружки с ликом солнца, ройны с туго свернутыми парусами лежали на палубах, весла наготове, в укрючинах, шесты, багры, крючья — весь судовой снаряд в полном порядке, с полным запасом. К каждому дощанику дано было по лодке малой, по три паруса, да на паруса в запасе три тысячи семьсот семьдесят семь аршин холсту нового, да нитки — паруса шить — десять гривенок, да сорок четыре бичевы по два спуска, каждый спуск пятьдесят сажен, да по четыре каната на дощаник, да на всех десять ведер смолы.

И мачты, и флажки, и смоленые борта, и бородатые кормщики на корме, и немногие стрельцы в красных кафтанах на посудах отражались в гладких по-утреннему, стеклянных волнах Енисея, бежали струйчато.

Перед дощаниками выстроен весь отряд воеводы Пашкова Афанасия Филипповича, собранный им, почитай, со всех полутора десятков городов Сибири. Триста человек стояло в два порядка. Служилые люди были в красных стрелецких кафтанах, казаки — в черных чекменях на рубахи, в высоких бараньих шапках с красным верхом в сильных руках, больше чернобородые, остроглазые. А большая часть — охочие люди из пашенных, беглых, гулящих, ссыльных людей, кто в чем, старые и молодые, кудрявые и плешивые, и с лицами в сетях морщин, с загорелыми, облупленными, красными носами, и нежные лица юношей, и ясные, и налитые кровью глаза, спрятанные под набрякшими от испытаний лет и водки веками, одетые все по-разному, во что господь послал, — и в смурых кафтанах, и в рваных однорядках, один даже в ветхом польском кунтуше, а все сильные да лихие. Сверкало на солнце оружье — бердыши, сабли татарские, польские, турецкие, казацкие, у кого ружья, пищали, карабины, у кого луки да стрелы в колчанах, кистени шишковатые, на цепках, а у кого за поясом, на спине чекан али просто топор.

Хмур и важен стоял меж ними воевода Пашков. На великое дело поднимал он свою рать. И за свой счет, без расходу от государя, подымались люди, не так, как было сказано в указе Московском, а было ведь их более трехсот, буйных, разгульных, готовых на все. Казна тобольская дала им только оружье, да и то не на всех сподряд, водку да еще припасы — хлеб, мед, чеснок, лук, взято было с енисейских пашен. Да, кроме того, прибран был запас для походу да для торговли с иноземными людьми, для лову — котлов железных пятнадцать, олова восемь пудов, одекую полтора пуда, бисеру цветного пятнадцать гривенок, сукон сермяжных триста аршин, колокольцев девяносто, сетей неводных сорок, обметов собольих тридцать два, топоров семьдесят три, холсту гладкого толстого двести пятьдесят аршин да еще стекла, посуды деревянной, нитей, иголок. И с такими-то людьми, и с таким товаром нужно было идти в дали дальние, править Абазинским воеводством.