Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

Он вышел из комнаты.

Он не мог видеть эту даму, он чувствовал перед нею какую-то слабость, как будто он готов был уступить ей.

Ласфельд отправился за ним по пятам.

— Послушайте, Ласфельд, — вдруг сказал он. — Нужно защищать замок до последней крайности, пока не подоспеет на выручку нам батальон. Но на всякий случай приготовьте мне яду. Живым они меня не возьмут, и в ящик я запереть себя не дам. Меня им не удастся запереть живым, Ласфельд. Клянусь своей жизнью.

— Но, ваше высочество, — пытался успокоить его адъютант.

— Нет, Ласфельд, никогда. Если мне изменит этот батальон, как изменил этот начальник округа в Гогенарбурге, как изменил князь Филипп и все министерство, тогда я приму яд. Если мне не дадут этого, я брошусь вниз с отвесной скалы в пропасть. Живым я не сдамся, даже если…

— Даже если?

— Даже если погаснет последний луч надежды! Разве вы не читали, что Матильда находится недалеко. Не вы ли говорили, или эта женщина, что они хотят отправить меня в Турм?

— Так говорила эта женщина. Ваше высочество, все, что я теперь делаю, я делаю только из любви к вам. Из Кронбурга пришел приказ задерживать все телеграммы и письма на ваше имя. Об этом четверть часа тому назад сообщил почтмейстер из Гогенарбурга. Но по моей просьбе он отдал мне вот это письмо. Я передаю его вашему высочеству с опасностью, что меня обвинят в государственной измене и расстреляют в Кронбурге.

Альфред понял.

Он схватил Ласфельда за руку и сделал то, чего не делал ни с одним из своих подданных: поцеловал его в щеку.

— За верность, Ласфельд.

Он раскрыл небольшой пакет, который ему передал адъютант. На нем была печать с лебедем, которую он когда-то, много лет тому назад, подарил Матильде на своем Острове роз.

«Письмо, запечатанное этой печатью, я прочту даже в минуту своей смерти», — пронеслось вдруг у него в голове.

И он стал читать:

«Голубка орлу.

Я нахожусь в гостинице в одной маленькой деревеньке на берегу Лаубельфингена. Они повезут тебя на наш берег, в замок Турм, следуй за ними. Дальнейшие известия получишь в том тайном месте, знаешь, на озере, где когда-то мой челнок тайно причалил однажды ночью. Служитель в Турме, старик Венцель, предан тебе. Отдай ему золотой ключ и жди! Матильда».

Радость прошла по лицу Альфреда.

— Вы оказали мне величайшую услугу в жизни, Ласфельд, — сказал он. — Я очень благодарен вам.

— Из любви к вам, ваше высочество, — сквозь слезы отвечал верный адъютант.

Альфред подошел к окну.

— Они идут сюда, Ласфельд они идут!

— Да, они идут, ваше высочество, — мрачно отвечал адъютант.

На повороте горной дороги в самом деле видны были светлые мундиры и блестевшее оружие.

— Да это не стрелки! — вдруг в ужасе воскликнул Альфред.

— Нет, ваше высочество, это караул, присланный из Кронбурга. Он сменит дворцовый караул, и ваше высочество превратитесь в пленника. Меня арестуют и, как государственного изменника, отправят в столицу. Не забудем этого часа, ваше высочество, что бы потом с нами ни случилось, будем ли мы в казематах Кронбурга или на Лаубельфингенском озере.

— Не забудем, Ласфельд.

Герцог и его адъютант протянули друг другу руки.

Они стояли у окна и смотрели, как караул князя Филиппа сменял караул герцога.

— Изменники сдают мой замок! — зарыдал Альфред.

И он не ошибся.

Священный замок Грааля быль занят войсками князя Филиппа. Герцог превратился в пленника.

Минуту спустя Ласфельд в сопровождении двух офицеров ехал в Кронбург, где ему было предъявлено обвинение в государственной измене.

— Голубка ждет, — мрачным тоном повторял про себя Альфред.

XXXVI

Мертвая тишина царила теперь в золотых покоях дворца, по которому беспокойно ходил взад и вперед Альфред. Ласфельд уехал, проходили часы, а он не возвращался.

Наконец герцог понял весь ужас своего положения.

Манифест о назначении регентства был объявлен всей стране, он сам заперт в этом уединенном дворце, охрана которого так бесстыдно была поручена его врагам, и отрезан от всего мира. Изменники-слуги — вот кто теперь окружали его непосредственно.

Какой неблагодарностью платят ему теперь те, кто в течение десятков лет боготворили его и носили его на руках!

А тут еще придет этот страшный человек, научный авторитет которого с холодным смехом бросил его с солнечной высоты его славы в жуткий мрак величайшего из человеческих бедствий, придет с ассистентами и помощниками, как палач, который тащит на плаху неспособную к сопротивлению жертву! Он явится! Явится непременно!

Герцог стал похож на какое-то привидение. В высоких зеркалах золотых колонн отражалась его печальная фигура, перед которой он сам содрогался. Его лицо сделалось белым, как у мертвеца, ни кровинки в щеках, черные волосы свисали в беспорядке на его высокий белый лоб, походка стала колеблющейся, а великолепные большие черные глаза, на которые любовались тысячи народа, светились каким-то неприятным огоньком.

Беспокойно из залы в залу ходил он своим неверным шагом. Он уже не видал золота, не видал великолепных картин на этих мраморных стенах, представлявших сцены из творений маэстро и вызывавших в нем когда-то в часы его страшного уединенного счастья такой восторг.

Он мог сосредоточиться только на одной мысли — на единственном страстном желании во что бы то ни стало, даже ценою его герцогской жизни, убежать от этого человека, осмелившегося на такое дело. О, как ненавистен был ему этот человек!

Он еще поплатится, что бы из этого ни вышло! Что если он теперь, сейчас, ускользнет от этого человека, наложив на себя руки? Тогда победа будет выиграна.

И вдруг ему блеснул слабый луч надежды — письмо Матильды!

Конечно, они были всемогущи, они могли бороться и с кронпринцессой, и с ее любовью, ради которой она решилась освободить его!

Он переходил от окна к окну. Его взгляд скользил по любимым горам, окутанным туманом в этот дождливый душный день, свидетелям его детства и юности, восходящей звезды его бесконечного царства красоты и величия. Он должен теперь навсегда проститься с ними, с голубыми горными цветами, с озерами, блеск которых сегодня сменился серым, тусклым, свинцовым колоритом.

В конце концов лучше теперь же и сразу положить всему конец. Кто знает, этим ли ограничивается то, что предстоит ему вытерпеть от Бауманна фон Брандта и его кукол?

Плохо было бы для доктора, если б он нашел здесь труп, если б замок в тот самый момент, когда он войдет в него, опустел, если б он принудил герцога этой страны к самоубийству на глазах всего мира.

Да, он так и сделает. А Матильда? Голубка хочет помочь ему, но ведь это слишком поздно после всего происшедшего! Нет, они не поймают его, им не удастся захватить его!

С каким достоинством умирали герои Рима и мудрецы древности, о которых он читал, о которых он мальчиком учил в Гогенарбурге! Но ведь и он способен умереть с венком роз на голове, с кубком вина в руке!

Он сам не мог дать себе отчета, сколько времени он беспокойно, в полном одиночестве проходил по золотым комнатам.

Когда он опять подошел к окну, спускалась уже ночь. Дождь лил тяжелыми потоками на великолепные, теперь совсем потонувшие в тумане горы его любимой долины. Это облегчало ему прощание с ними, на него нашло какое-то ледяное спокойствие, желание смерти, если б край его царственной мечты предстал пред ним в этот последний день во всей своей величавой красоте.

Бросить все — корону и пурпурную мантию, которую у него украли, эти замки с их сказочной роскошью, бросить последнюю сладкую мысль о надежде, отвергнуть даже любовь Матильды — единственной, которая оказалась готовой сохранить свою верность до гроба! Погрузиться в сладкую нирвану, войти в сладкую Валгаллу, где ждут его герои седой старины, столь ими любимые Вотан и Брунгильда, Зигмунд и Зигурд! Да, да!

С твердой решимостью он подошел к двери и позвонил.

Немедленно явился лакей.

«И этот был изменником, как все они были изменниками, — пронеслось в голове Альфреда при виде лакея, поседевшего на службе герцога. — Один только старик Венцель в Турме сохранил верность, как пишет Матильда. Ах, если б он ей верил, если б он доверял ей, не было бы теперь нужды делать это!»

Нет! Он не может перенести, чтобы этот палач Бауманн фон Брандт и его помощники из этого неслыханной роскоши замка Грааля потащили его в Турм! Нет, никогда!

— Принеси мне вина, — сказал он лакею. — Побольше, понимаешь? Замороженного шампанского. Надо быть веселым, братец, и смыть с себя заботы. Вина, вина!

Лакей вышел.

С четверть часа сидел Альфред, погрузившись в глубокое раздумье.