Аплодисменты - Людмила Гурченко

…Ну разве можно в нашей профессии строить планы? Только вчера я готовилась ехать к родителям в Харьков. А сегодня я стою на съемочной площадке в своем собственном костюме — вот какая производственная спешка, необходимость выполнить план. И вот я, без всяких там «нравится — не нравится», снимаюсь! Да-да. И идет полезный метраж! В картине сменился оператор. В фильм пришел такой человек, по которому, как говорится, плачет музыкальный жанр. Он нашел мой свет, ракурсы, удачные повороты. И медленно, со скрипом, меня стали признавать. Безусловно, не без «добрых душ» и язвительных реплик, но к этому надо себя готовить, будь ты хоть семи пядей во лбу. Хотя привыкнуть к этому, думаю, невозможно. Так я начала работать в фильме «Карнавальная ночь». С нее началась моя актерская жизнь, и я не могу еще раз не вернуться к этому периоду.

В этой веселой картине я встретилась с великим артистом нашей страны — Игорем Владимировичем Ильинским. Он легенда. Неужели же я, девушка с харьковским говорком, буду работать рядом с Игорем Ильинским?! Страшновато было. Так уж повелось, если вокруг человека ореол славы, ореол признанного и прочно зарегистрированного уважения, список титулов, званий и наград, то чувствуешь себя маленьким, мешающим, хочется незаметно исчезнуть. Такое положение обязывает человека быть постоянно вежливым и демократичным. Попробуй разберись, какой он и как он на самом деле к тебе относится. Позже многие журналы и газеты обращались ко мне с просьбой рассказать об Игоре Владимировиче Ильинском. Но без всяких видимых причин, сама не знаю почему, я уходила от этого. Ведь как выглядит обычное, всех удовлетворяющее интервью? «Была счастлива такому случаю…», «Мне на редкость посчастливилось…», «Это огромное событие в моей творческой жизни…», «Это незабываемая встреча…», «Подарок судьбы…». Все это — привычные официальные стереотипные фразы. Мне виделось что-то совсем другое. Виделось со своей колокольни, и слышались совсем простые фразы. Весь груз официальных почестей и популярности не обременял этого человека. Он как будто и не знал, что он великий Народный всего СССР. Тихий, скромный, никакой позы. Я смотрела на него и думала: «Эх, Игорь Владимирович, мне бы вашу славу, да я бы весь мир перевернула!» А он сидит себе в уголочке, на разбитом диванчике, прикрыв глаза… в руках сценарий, но он в него не заглядывает, что-то шепчут губы, потом он слегка улыбается… и вдруг мгновенно вскакивает и идет в кадр. Оказывается, он и «там» существует, и тут, в реальной жизни, ничего не пропускает. Ах, как иногда резко видишь то, что память закрепила когда-то.

Теперь я думаю: а как он должен был себя вести? Он — живая легенда. По-настоящему крупные личности всегда скромны. Они потому и крупные, что поняли сердцем, талантом, интуицией — не знаю чем, — что величие именно в простоте. Вот это трудно схватить, а когда дойдет, бывает уже поздно. Великие личности скромны, потому что живут своей внутренней, интенсивной, изнурительной жизнью. Такие люди если и общаются, то на равных. Все это меня глубоко поразило в Игоре Владимировиче еще тогда, но найти слова, сформулировать попробовала только вот сейчас. Может, через время смогу удачнее, очень хочется!

В первый съемочный день я сопровождала великого артиста по длинному коридору в его знаменитом монологе директора Дома культуры Огурцова. Вернее, и.о. директора, что очень существенно, потому что таких директоров у нас нет. «Но это же квартет, Серафим Иванович». — «Ну и что же, что квартет? Добавьте еще людей, будет большой, массовый квартет». Затаив дыхание, я шла за артистом и поражалась, как от дубля к дублю оттачивается, отшлифовывается то, что только намечалось в репетиции. На моих глазах в жизни происходила трансформация. Легкий наклон головы, и, казалось, видишь, как «с трудом перекатывались мозговые шарики», а во взгляде вдруг появлялась такая внимательная тупость, что у меня даже поначалу закралась мысль, что артист… вроде как… ну, не очень того… может, он плохо себя чувствует?! Я про себя его оправдывала, потому что боялась произнести вслух слово «тупой». И только в перерыве он «отходил» и опять становился прежним Игорем Владимировичем. В зависимости от настроения он или опять сидел в кресле, прикрыв глаза, или весело общался с молодым задорным режиссером Эльдаром Рязановым, который на съемке всегда смеялся первым. Это всех здорово подхлестывало. Он тут же подхватывал и развивал малейшую деталь, если это была именно «та» деталь. Его жизнерадостность впитывалась и проникала во всех участников этого уникального, по-своему, фильма.

Однажды, когда операторская группа возилась со светом, все наши женщины собрались около артиста. Раздавались взрывы удивления и восхищения. Потом опять все замирали… И опять вдруг павильон оглашался радостными взвизгиваниями. Таких непроизвольных выкриков, когда люди радуются от души, требует режиссер на записях массовых сцен: «Ну же, радуйтесь жизни, смотрите, как весело кругом, как прекрасно живется!» Игорь Владимирович угадывал всем женщинам их возраст. Угадывал безошибочно. Только посмотрит в глаза — ив точку. Ну, думаю, уж меня-то по глазам не прочтете, собью с курса. В это время я буду думать о самых взрослых вещах.

— Скажите, пожалуйста, а вот мне сколько дадите?

Он в упор посмотрел на меня. Какие у него пронзительные зеленые глаза! Я, аж, сжалась. А мои «взрослые» мысли разбежались во все стороны.

— Тебе… Тебе через год «очко».

— Ой, ну это ж надо такое.

— Угадал?

— Ой, Вы ж прямо как в лужу гладели.

— Ты с Украины?

— Ага, с Харькова.

— Это слышно.

Ну вот. Все слышит, все знает. Наверное, все на свете перечитал, всех переслушал, все пересмотрел и пережил. Как же мне хотелось заглянуть, проникнуть в тайные кладовые великого артиста! Но как проникнуть! С какой стороны пронаблюдать? Где и как учиться опыту, зрелости, тайнам и премудростям, которые называются таким волнующим словом — жизнь.

Как-то на съемке меня, аж, подмывало предложить ему одну «краску». Но я не знала, как он к этому отнесется. По всему тому, как развивались наши дружеские партнерские отношения, должно было быть все в порядке. Но кто знает… Дистанцию я держала всегда. Так вот, в его роли несколько раз встречался вопрос «да?» — что-то такое уточняющее, что для нормального человека ясно и без уточнений. Но он же играл человека ограниченного. Мы с мамой всегда смеялись, когда папа изображал одного харьковского интеллигента: «Голубчик вы мой! Как же вы далеки от истины, мм-ды! Вы так думаете?» «Мм-ды» — вместо «да». Это длинное «мм-ды» производило впечатление ума не простого, ума заковыристого, который в одно время может решать сразу несколько задач, как Юлий Цезарь. Когда я показала это актеру, он смеялся. А в следующем дубле вдруг слышу «мм-ды». А после дубля он мне подморгнул. На следующий же день полетело в Харьков письмо: «Дорогой папочка! Твое „мм-ды“ повторил великий артист». Игорь Ильинский был папиным любимым артистом. «Да, ета настыящий артист. Он як у цирки, без усяких там… Словум, на шармачка не пройдеть. Усе сам! Во ето артист. А цирк я больше всего ценю. Усе як на ладони. И рискують, и ножи глотають, все сами, усе честь по чести».