Принцесса викингов - Симона Вилар

— Я возведу вокруг своего города стены не хуже, чем в Руане, — проговорил он. — Пока погода окончательно не испортилась, мы будем продолжать работу, дабы не пострадать от своих соотечественников, падких поживиться на чужих землях. Камень мы берем из старых построек.

Он указал хлыстом за ворота, и Эмма, взглянув в том направлении, побледнела. Среди болотистой низины за городом высились огромные арки древнего акведука. С ее памяти словно сорвало пелену. Она вспомнила давний солнечный день и себя, собирающую полевые цветы под гигантскими сводами из римского кирпича, вспомнила стоявшую рядом приемную мать — Пипину и рыжеволосого мальчика рядом с ней. А потом появился высокий мужчина, он что-то говорил, и они все трое смеялись… Как давно это было!.. Из этих четверых в живых осталась она одна. И кем она стала? Сначала пленницей, а затем союзницей тех, кто лишил ее близких жизни!

— Что с тобой, Эмма? — наконец и Ботольф заметил неладное. — Ты словно призрак увидела.

— Призрак… — выдохнула она. — Призраки франков, которых ты убил, когда взял этот город! Эти стены ты возводишь на костях тех, кого втоптал в грязь, кого превратил в рабов, изуродовав их клеймом! Я была здесь, когда вы, язычники, принесли смерть и разруху в этот край!

Она оттолкнула руку Бьерна, пытавшегося удержать ее. Скальд тревожно взглянул на старого ярла, но тот оставался на удивление спокоен.

— Я знал, что рано или поздно ты заговоришь со мной об этом, Эмма из Байе. И мне нечего возразить тебе, кроме того, что при штурме этого города погибли мои сыновья, а сам я стал пленником, и граф Беренгар велел положить меня на железную решетку, облить маслом и поджарить. Гляди!

Рванув пояс, он вздернул тунику, и Эмма невольно отшатнулась, увидев перевитую багрово-синими рубцами кожу на груди и животе норманна.

— Мало кто выживает после подобного, — уже спокойно продолжал ярл. — Я уцелел только потому, что Ролло Пешеход поклялся не трогать город, если меня оставят в живых. Меня сняли с решетки и подняли на вышку, чтобы Пешеход видел, что я еще дышу. А потом месяц за месяцем я гнил заживо в подземельях замка Беренгара, но именно тогда я поклялся франкскому графу, что его город станет моим, я перестрою его на свой лад и стану править там, где надо мной так надругались. Не знаю, удалось бы мне сдержать клятву, если б один из викингов не бежал из плена и не поведал Пешеходу, что я умираю в грязи с гноящимися ранами. И тогда Пешеход взял город и спас меня. Беренгара я больше не видел, зато видел его жену, которая словно околдовала моего друга, да так, что он вознамерился жениться на ней и снова сделать ее повелительницей этого края. Но она подло убила его во время сна. Разве не так, Эмма?

Девушка с усилием кивнула:

— Она мстила за мужа и сына.

— А ты отомстила за нее, убив Ингольфа? Что ж, может пора остановиться? Обе стороны уже заплатили, виру за мертвых, и не стоит ворошить под пеплом времени остывшие уголья. Неразумен тот, кто вновь раздувает пожар.

— Ты полагаешь, я способна на это?

— Ты рыжая, как и бог Тор, а рыжие — самые опасные и непредсказуемые люди. Но ты знаешь, как я к тебе отношусь, и я не хочу, чтобы ты держала за спиной меч. Я хочу верить тебе. Все эти христиане — всего лишь рабы…

— Но я тоже христианка, — тихо проговорила девушка. — И Атли.

Ботольф пожал плечами:

— Что бы ты ни сделала, я не изменю закон и не отпущу их на свободу. А клеймо… Что ж, если ты была внимательна, то могла заметить, что их дети уже не носят этого знака, что, однако, не значит, что они перестали быть рабами. Просто они уже не представляют себе иной жизни. Такова природа человека. К тому же они имеют все, что им необходимо, — кров, пищу и возможность молиться своему Богу. Ты страдаешь из-за них, но если я вдруг открою ворота и стану гнать их палкой, они не пожелают уйти. Да и куда им идти? В Байе их охраняют и кормят, а на свободе любой бродяга может лишить их жизни. У них один путь — сделаться литами у франков и рвать жилы на пашне или оставаться траллами у норманнов, где если их порой и дерут кнутом, но и досыта кормят, чтобы не теряли силу и были пригодны к работе. Они привыкли жить под защитой. Мы даже позволили их женщинам завести свой монастырь и даем им пропитание за то, что они лечат наших раненых и больных. Довольно скоро ты сама убедишься, что мы не худшие из хозяев, и нечего тебе так скорбеть о них.

Эмма и в самом деле не знала, что возразить. Поистине, Ботто во многом прав. Такова человеческая природа, и с этим приходится смириться. Безумие — носить вражду в сердце, распаляя ее. Разве сама она не решила, что плен у норманнов для нее предпочтительнее свободы у франков?

Когда спустя несколько дней, отправившись в церковь Святого Лупа, Эмма столкнулась с сестрой Марией, она хотела было пройти мимо, но та удержала ее. Служба уже окончилась, но монахиня властно и решительно потребовала, чтобы она побеседовала с ней в пустом приделе церкви.

— Каждый день я посещаю усадьбу Ботто Белого, но ты словно избегаешь меня, Эмма. Неужели ты не хочешь больше знать никого из своего прошлого?

— Мое прошлое ушло, матушка. Моя жизнь изменилась, видимо, такова воля Всевышнего.

Тонкие губы монахини сложились в суровую складку.

— Когда я в последний раз видела тебя, ты была как зеленый росток. Теперь росток превратился в цветущее дерево, но, похоже, совсем иные птицы щебечут в его ветвях.

Эмма беспокойно теребила застежки плаща.

— Чего вы хотите от меня, матушка? Почему ходите за мной словно тень, глядите с осуждением и ненавистью?

— А как иначе глядеть на тебя, ставшую блудницей, берущей хлеб из рук тех, кто убил твоих приемных родителей?

— Но разве и вы не поступаете так же? Вы лечите их, вы принимаете от них дары. Чего же вы ждете от меня — уж не должна ли я вызвать на поединок Ботольфа и всех его норманнов?

Лицо сестры Марии стало еще жестче.

— Когда-то я спасла тебе жизнь, вынеся из пылающего дворца во время набега норманнов. Теперь я жалею об этом.

Эмма вздохнула. Она помнила рассказы матери и понимала, что эта женщина говорит правду.

— Когда молва донесла до нас весть, что Эмма из Байе возвращается в свой город, я решила, что ты вернулась ради мести. И ждала, что ты поступишь так же, как поступила Пипина Анжуйская. В Байе было много толков о том, что оба нормандских брата сохнут по тебе.

— Я никогда не коснусь Ролло! — гневно воскликнула Эмма. — Вы вправе требовать от меня чего угодно, но я никогда не поступлю с сыном Пешехода так, как Пипина Анжуйская поступила с самим Пешеходом. То был варвар, погубивший ее жизнь. Роллон Нррмандский столько раз спасал меня… Да разве вы сами не лечите Атли Нормандского, меня же хотите принудить нарушить заповедь Христову!