Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В глубине соседней клетушки с трудом дышал мой шестилетний племянник Прок. Он лежал в забытьи, скрестив руки на своем непомерно раздувшемся животе, в лице его не были ни кровинки. Сидящий подле него Тибор беспомощно махнул мне и шепнул на ухо:
– Он голоден. Лекарства от этого у меня нет.
– Барак рыбачит.
– Рыбачит? Чтобы добыть что? С тех пор как вода приобрела этот неприятный горьковато-солоноватый привкус, рыба пропала. Можно подумать, что соленая вода отравляет их так же, как и нас!
Не поднимая век, Прок застонал и забеспокоился, тщетно пытаясь найти такое положение, в котором он бы меньше страдал. Я скорбно взирал на мальчонку, чьи мать (моя сестра Абида) и отец утонули во время шторма.
– Сиротство окончательно лишило его сил, – вздохнул я.
– Чтобы расти, детям нужны не только продукты, но и желание глотать пищу. Без любви они растут плохо…
Присев, я погладил пылающую детскую головку:
– Я не могу брать из наших запасов, иначе послезавтра мы все станем такими.
Тибор хлопнул себя по лбу:
– Это невыносимо, Ноам! Я стал целителем не для того, чтобы смотреть, как умирает ребенок.
– А я что, стал вождем, чтобы видеть, как умирает ребенок?
Подошла Мама и попыталась успокоить нас:
– Не тратьте понапрасну силы. Я слежу за ним. Если он умрет, то уж хотя бы у меня на руках.
Она уселась на пол, поджав под себя ноги, и нежно обняла Прока. Тепло ласки? Родной бабушкин запах? Он перестал стонать; его дыхание выровнялось.
Такая перемена меня обнадежила, Мама это заметила и грустно отчитала меня:
– Не обольщайся, Ноам.
Ее глаза наполнились слезами, она склонилась над Проком и вполголоса запела колыбельную.
Меня охватило волнение; я всегда знал эту нежную мелодию, потому что прежде Мама пела ее мне, и вот теперь, слушая ее, я ощущал, как будто мне месяц, год или шесть лет, как моему племяннику. Теперь, став взрослым, я мог оценить чудо, которое представляла собой колыбельная: голос, внимание и нежность были способны сделать так, чтобы с небес низошли покой и доверие.
Вместе с Тибором я отправился на палубу, куда как раз несолоно хлебавши поднимался Барак, ругая на чем свет стоит приставшие к его коже ошметки.
– В этом месиве нет ничего живого!
Голос Нуры задрожал:
– Смотрите!
Протянув руку, она указывала куда-то вдаль. Там била ключом какая-то жидкость. Струя, поначалу плотная, превращалась в облако капелек, которые ненадолго повисали в воздухе, а потом рассеивались. Это явление еще раз повторилось чуть дальше. Фонтаны водяной пыли то и дело возникали над поверхностью.
– Никогда такого не видел, – проворчал Барак.
Вдруг какая-то огромная, наводящая ужас масса гибко вынырнула из волн – некое грандиозное животное, темное, с бесконечной спиной и узкой мордой, размером больше нашего корабля.
Мы затаили дыхание – нам казалось, мы бредим. Движимое невидимой силой чудище, несмотря на свои гигантские габариты, беззвучно прорезало волны. Оно выплюнуло очередной фонтан брызг и снова погрузилось в пучину.
Я в страхе вцепился в перила:
– Это еще что?
Мастодонт появился опять, наполовину высунувшись из воды. Тибор несколько мгновений разглядывал его, а потом провозгласил:
– Большему Озеру – бо́льшая рыба.
– Что? Это рыба?
– А что еще?
Мы покачали головами, постепенно соглашаясь с логикой Тибора, которая пересилила наше отвращение. Он настаивал:
– Меняются пропорции. Если Озеро увеличивается в размерах, то и его обитатели тоже.
– Мы превращаемся в ореховую скорлупу, где живут муравьи! – бросил Барак.
Гигантское существо подтверждало его правоту: стоит ему приблизиться к нам, оно сметет нас, как пушинки! К счастью, оно удалилось с мирной подвижностью, совершенно равнодушное к нашему присутствию[37].
– Пока что оно… эта рыба на нас не нападает, – заметила Нура.
– Дорогая моя, почему бы она на нас напала? – возмутился Барак. – Потому что она сильнее?
Несмотря на напряжение – от напряжения – в ответ на возмущение Барака мы улыбнулись. Он был обидчив и любые высказывания про гигантов воспринимал как нападки на него самого, так что теперь пылко продолжал:
– Надоело слушать эти глупости! С чего вдруг крупному зверю быть злым? У гиганта нет необходимости кусаться, Нура. Самые злющие – это чаще всего хилая мелкота! Больше опасайся клопа или комара, чем меня!
– Мы говорили не о тебе, Барак, а о том чудовище, – ответил я, с трудом сдерживая улыбку.
– «Чудовище», ишь как вы его! Мне это ваше чудовище представляется очень даже привлекательным. Видели его кожу? Блестящая, великолепного серого цвета, чуть светлее по бокам… А хорошенький плавник там, где кончается спина? Мне это ваше чудовище нравится. Я бы даже не прочь побултыхаться с ним вместе.
– Ну так ныряй, Барак! – воскликнул я.
Его неистовый порыв остыл, когда он вгляделся в грязную воду, взбаламученную таинственным созданием. Барак проворчал:
– Потом.
– Потом, – согласился я. – Не стоит его пугать. Он ведь никогда прежде не видел зверушки вроде тебя!
– Это уж точно, – озорно подтвердила Нура.
Нас охватило веселье. Умеющий сохранять достоинство Барак смеялся вместе со всеми.
Радостный огонек мелькнул в глазах Тибора, который по-прежнему следил за чудовищем.
– Прекрасная новость, друзья мои. Если здесь водится такая рыба, это означает, что есть и множество других.
– То есть как?
– Что едят рыбы? Рыбу. Мы плывем над миром, где подобные пожирают подобных. У нас под ногами большие пожирают маленьких. Скоро будем рыбачить.
Убежденные в справедливости подобного рассуждения, мы согласились. Вглядываясь в белеющий горизонт, Нура вздрогнула:
– Папа, а как это Озеро так быстро создало подобное животное?
– Это…
Тибор развернулся и, покидая нас, бросил:
– Спросите Дерека. Нет такого вопроса, на который у него не нашлось бы ответа. Людей, которые ничего не знают, определяют именно по этому признаку: они знают все!
Вечером Мама сообщила мне, что ребенок больше не страдает: Прок уснул в ее объятиях вечным сном. Как это часто бывало в трудные моменты, она не плакала – обычно она проливала потоки слез в самых безобидных ситуациях; Мама просто оперлась на меня, чтобы не упасть. Ее лицо, обрамленное серебристыми волосами, которые она теперь взбивала больше, чем прежде, выражало глубокую усталость и изнурение, которое поражает не только тело, но и дух.
– Нам следовало бы отдать Прока Озеру, – предложила она. – Он соединится
