Россия и русские в мировой истории - Наталия Нарочницкая

Аналогичный процесс разработки проходил и в кабинетах Вашингтона, где прагматически и без всяких вильсонианских прикрас анализировали новое соотношение сил и новые геополитически реальности. Секретная теоретическая разработка Госдепартамент США от 16 февраля 1944 года посвящена сравнительному анализ геополитических концепций устройства мира и Европы, Германии Японии и СССР, конфликтующих с интересами США, с доктриной Монро, которая по-прежнему трактуется как основополагающая концепция и уже экстраполируется на Восточное полушарие. Разработка интерпретирует доктрину Монро как вариант геополитического мышления, включающего большие пространства в зоны своего преобладающего и решающего политического влияния. При этом она рассматривается в одном ряду со всеми существующими концепциями: с вырисовывающейся в итоге войны советской концепции «дружественной» Восточной Европы и даже с внешнеполитическими, видами гитлеровского рейха и «милитаристской» Японии. Автор исходит из того, что до середины XX века доктрина Монро был» первой и единственной в своем роде доктриной, провозглашавшее целый огромный регион — континент и суверенные государства —, зоной своих национальных интересов и единоличного контроля.

В записке признается, что хотя доктрина не требовала обязательного «вмешательства в европейские владения в Латинской Америке, но запрещала их расширение, передачу неамериканским государствам и дальнейшую колонизацию»[397].

Появившиеся в XX веке очевидные представления о «зоне безопасности» у России-СССР и откровенные претензии на присоединение сопредельных территорий у Германии, не говоря уже об азиатских и дальневосточных притязаниях Японии, всегда вызывавших тревогу в Вашингтоне, стали для американской концепции мирового устройства и ее ведущей роли везде некоей узурпацией самого принципа глобализма, на который имели право лишь США. В разработке откровенно признается один и тот же характер доктрины Монро и «немецкой доктрины Grossraum. Более того, даже гитлеровская идея подчинения своему контролю и управлению всей Европы от Гибралтара до Урала, от Норвегии до Северной Африки именуется всего лишь как «нацистская доктрина Монро» и спокойно разбирается как такая же геополитическая концепция, хотя и имеющая свои специфические идеологические и философские обоснования и методы достижения, но нацеленная на такую же, как и в доктрине Монро, большую, подчиненную своему контролю зону.

Сравнивая американскую и гитлеровскую концепции достижения «Америки для американцев» и «Европы для европейцев», автор указывает, что «нацистская доктрина Монро» предполагает огромный район, управляемый господствующим народом, обосновывающий это «естественным правом», при этом многие народы утрачивают свою самостоятельность. «Международное право теряет свой смысл и означает узаконивание прав рейха править по усмотрению. Такой Гроссраум, экспансивно динамичен и отвергает границы». В отличие от такого «беззакония американская доктрина Монро была продуктом либеральной идеологии, и ее последующее использование объективно обусловливалось преобладанием таких же или подобных направлений либеральной политической мысли в капиталистических странах». В противоположность немецкой и японской доктрине Монро американский вариант «не является доктриной господства, но доктриной равенства и покровительства независимости» (очевидно, от неамериканских держав), предполагает равный статус, признание разнородных типов общества. Автор отмечает как отступление от идеологии тот факт, что на протяжении истории «США признавали режимы, отклонявшиеся от американской республики, если они контролировали территорию и выполняли международные обязательства», как бы извиняясь, что США проводили свою доктрину в соответствии с принципом невмешательства во внутренние дела государств и обществ.

При упоминании периода президента Вильсона во внешней политике США в косвенной форме признается заложенный в вильсонианской идеологии глобалистский мотив навязывания везде единых радикально-либеральных идеологических стандартов, что есть фактическое вмешательство во внутренний строй общественной и национальной жизни. «Доктрина Монро чуть было не была затронута новым идеологическим импульсом», ибо «Вильсон разработал другую политику, основанную на конституции, которая предусматривала признание инструмента политики, обеспечивающей либералиэд в Латинской Америке». На том этапе это еще не удалось внедрите как и многие инициативы в Европе, ибо политика Вильсона была отвергнута Государственным секретарем Стимсоном.

Признавая «частичную справедливость» критики в отношении доктрины Монро «как инструмента господства и подчинения», автор отмечает, что в целом Соединенные Штаты «умеренно и ограниченна использовали ее и это было благоприятно по сравнению с исполу зованием этой доктрины Германией, Японией и Россией при один»} ковых обстоятельствах». Но доктрина по-прежнему существует какодносторонняя политика, по крайней мере как политика в резерва как «туз в руке», который может быть использован в случае необход, димости, поскольку основной целью доктрины всегда была «защита собственной национальной государственной безопасности». Повдв тие «туз в руке» расшифровывается как возможность и готовнос-д к военному вмешательству и войне за пределами собственной территории.

Наконец, приведем суждение, весьма красноречиво демонстрия» рующее подлинную цену в собственных глазах мнимогуманистических формулировок, применяемых Соединенными Штатами, начвй j ная с Вильсона, для сокрытия обычной и более чем амбициозной» Realpolitik с глобальными устремлениями: сколько бы Киссинджер и менее тонкие авторы ни пытались восславить «новый идеализм Америки», неведомый Старому Свету, внутри Государственного департамента США откровенно признается, что ограниченное пользование доктрины Монро и однотипных концепций в прошлом, «объясняется лишь более высокими стандартами международно морали, господствовавшей в девятнадцатом веке». А вот и откровенное суждение о непризнании Соединенными Штатами чьих-либо доктрин «больших пространств», кроме собственной. В случае с Японией, у которой подобие доктрины Монро появилось после успешной Русско-японской войны, это не маскировалось, так как тихо океанские позиции США были всегда объектом бдительной охрайН Вашингтоном. Япония стала настойчиво выдвигать идею, что,??? скольку Япония признает положение США в американском полуя шарии или Германии в Европе, «другие правительства должны прй знать особое положение Японии на Дальнем Востоке… и поэтому Япония отклонит все акции любой державы… или «любой международной организации». В 1933 году в Ассамблее Лиги Наций японская делегация сделала официальное заявление, что «Япония несет ответственность за сохранение мира и порядка на Дальнем Востоке», а в 1938 году объявила о «новом порядке в Восточной Азии». Что же Соединенные Штаты с совершенно аналогичным тезисом в отношении Западного полушария? Автор аналитической записки прямо называет причиной войны между Японией и США категорическое непризнание Вашингтоном японского «Гроссраум», выраженное «в самой обидной форме для японской доктрины Монро», когда правительство США указало, что этот новый порядок производит нарушение договорных обязательств и установившихся прав других заинтересованных держав.

Спокойно анализируется и геополитическая сфера безопасности СССР после уже очевидного победного завершения войны. Характерно, что записка, в отличие от будущей пропаганды, признает отсутствие в реальности всемирных амбиций СССР: «Хотя основные принципы стратегии и тактики ленинизма-сталинизма являются универсальными по своему характеру, в практике они действуют лишь в зоне безопасности Советского Союза». Записка метко характеризует специфические идеологические постулаты, применяемые Советским Союзом: «Согласно доктрине… многонациональное советское государство является федерацией народов, национальной по форме и социалистической по содержанию, квторая должна расширяться как освободительная сила… Красная армия рассматривается как классовое оружие для советского «народа». Последняя тенденция к национализму в Советском Союзе может только подчеркивать позиции советского господства в Восточной Европе. Новая доктрина, которая вытекает из войны и которая имеет некоторые корни в традициях царизма, весьма проницательно отмечается в анализе, «приняла форму покровительства и защиты славянских народов, причем русские изображаются как старшие братья». Не осталось незамеченным и некоторое возрождение роли Русской православной церкви «как части протекционистской роли Москвы на Балканах, и в частности среди славян».

В целом новая европейская геополитическая стратегия Советского Союза признается естественной и логичной: «По причинам укрепления своей военной безопасности и расширения своих выходов в море Советский Союз ощущает прямую заинтересованность в государствах Центрально-Восточной Европы (Финляндия, Латвия, Эстония, Литва, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Югославия, Болгария, Албания и Греция) и в Турции, Иране и Афганистане. Преследуя эту безопасность, советское правительство заявило о своем намерении предупредить превращение пограничных государств в будущем в базу агрессии против Советского Союза». Как будто ставя себя на место руководства СССР, авторы анализа счи* тают само собой разумеющимся, что Советский Союз естественнр возражает против создания «санитарного кордона» в районе, идущем вдоль его границ, иначе как только под его собственным покрови-с тельством против любой другой великой державы. «Советское правительство выразило свое желание создать «дружественные» правитель ства в Центрально-Восточной Европе». Во внутренней разработке, в отличие от американской внешнеполитической пропаганды, новая советская концепция, очищенная от идеологического обоснования и «только в том смысле, что она относится к зоне безопасности Советского Союза», может быть сравнена с американской доктриной Монро.