Русуданиани - Без автора

Понравились царю мои слова, и он сказал: «Сынок, не скрывай от меня ничего, говори все, как есть». Я отвечал: «Скрывать негоже, не один он для этого дела родился. В одну ночь с ним появились еще шестеро: соловей, жеребец Черная птица, Зеленый змей, Белый змей, Красный дэв и дочь царя Севера. Все четверо — суженые той девы: соловей и конь будут служить царевичу, а змеи и дэв — с ним враждовать. Птица будет приносить наследнику вести из дальних краев, а конь, боевой и быстрый, спасет его от многих опасностей. У соперников царевича таких помощников нет — они уповают на свои колдовские чары».

Спросил меня царь: «Какую пользу принесет моему сыну соловей? Как он сумеет предупредить его?» Я доложил: «По воле божьей царевичу ведом птичий язык. Когда соловей вскричал и обратился на север, это означало, что сын ваш, которому исполнится пятнадцать лет, отправится в те края, куда указал соловей. Столько битв и войн ждет его впереди, что и сам он потеряет надежду, а вы и вовсе сочтете его мертвым. Но вернется он к вам с такой славой и добычей, что обновит ваш трон и присоединит множество владений».

Спросил царь: «Назови мне все беды, какие его ждут, все битвы и сражения!» Я доложил: «Четырежды придется ему в бою так туго, что живым его никто не сочтет. Один раз, выпив зелье, потеряет он сознание на три дня, но господь спасет его».

Огорчился царь, долго сидел он, опустив голову. Но потом промолвил: «Что печалюсь я теперь понапрасну, через пятнадцать лет, может, и в живых меня не будет!» Но сказал я ему: «Ты проживешь сто лет, государь! Помни, как только сын твой начнет ездить верхом, не сажай его ни на какого жеребца, кроме как на Черную птицу! Не надевай ему сапог без тех четырех гвоздей, какими были подкованы сапоги твоего деда; с мизинца его не снимай дедовского кольца; когда пойдет он на дальнюю охоту, пусть не расстается с оружием своего деда. И если при нем всегда будет подвеска серьги государыни, никто ему не страшен — ни дэв, ни змеи».

Встал я и откланялся. Пожаловал мне царь неисчислимое множество драгоценных камней, золота и серебра, мулов, верблюдов и коней в полном снаряжении. Полученное мною в двадцать раз превышало наши убытки и дорожные расходы. Стали благодарить меня мои спутники: «Если бы не ты, нам сюда не попасть и не видеть этих даров!» Мы тревожились о том нашем строптивом спутнике, который ушел на север, и спешили разузнать, что с ним приключилось.

Распрощались мы с царем и, щедро вознагражденные, отправились в путь. Целый месяц шли мы не по той дороге, по которой направлялись сюда, шли на восток и пришли в большой город. Отдохнули два дня и стали расспрашивать всех встречных о нашем товарище. Куда ни приходили, повсюду расспрашивали, но ничего не могли разузнать. Дело было в том, что он раньше нашего прибыл в тот город и прятался от нас. Он, оказывается, видел нас и узнал, но мы его не узнали, он был поваром у того же человека, который нас приютил. Когда мы расспросили своего хозяина, он ответил нам следующее: «Кто бы ни пришел в наш город — путник ли, чужестранец, бедняк или богач, прежде всего его приводят ко мне. Если это бедный скиталец, я спрашиваю, что с ним случилось: или корабль потерпел крушение, или разбойники ограбили; возмещаю сторицей ущерб, понесенный пришельцем, и отпускаю его с миром. Если же человек пострадал по своей злобе или потому, что с друзьями не поладил, то оставляю такого у себя в батраках или же отдаю другим горожанам в работники.

Год назад появился у нас некий человек — его не назовешь ни юношей, ни старцем. Был он худ и истощен, наготу его едва прикрывал клочок чохи. Все тело его было истерзано и изранено. Едва-едва держалась в нем душа. Нашли мы его на берегу моря, и я, сочтя его мертвым, велел своим слугам: «Предайте его земле!» Но ответили они мне: «Как же хоронить его, когда он еще дышит!» Тогда дал я ему целебного зелья, накормил хлебом, привел в себя. Осторожно усадил на своего коня и привез в город. Целую неделю пробыл он у меня, не в силах вымолвить ни слова. Наконец, когда он немного пришел в себя, я спросил его: «Кто ты, несчастный?» Он ответил мне: «Не был я ни несчастным, ни бедным, а был знатным вельможей. Повздорил со своими товарищами, они пошли по одной дороге, я — по другой. Все, что имел, потерял, остался ни с чем».

И тогда я молвил ему: «Раз сбился ты с пути, потому что не послушался своих спутников, сколько бы товару я ни дал тебе, опять все потеряешь, потому оставайся у меня на кухне, пока не заработаешь на дорогу». Человек этот и ныне у меня».

Рассказ хозяина все нам открыл, но мы ничего не сказали в тот вечер. Отправился наутро наш предводитель на кухню, застал там беглеца и спросил его: «Как могло случиться, что ты потерял столько слуг и груза?» Он отвечал ему: «Счастье отвернулось от меня. Расставшись с вами, мы заблудились, то вверх шли, то вниз, блуждая в поисках дороги. Не набрели мы ни на человеческое жилье, ни на живую душу. Некоторые из спутников моих погибли, другие пропали. Иного выхода не было — принялись мы есть падаль. Пока были у нас лошади, верблюды и мулы, мы еще кое-как питались. Но вышел весь скот, погибли люди, и я остался один. Забрел я в глубокий овраг, такой, что глазом не охватишь. Шел, пока в ногах была сила. После сорока дней полз на четвереньках, как животное. Кормился травой и кореньями, росой смачивал губы, ничего иного во рту не держал. Бог смилостивился надо мной, и я добрался сюда. Когда вы прибыли, я сразу узнал вас, но стыдился показываться вам».

Выслушав его рассказ, я подошел к нему и упал ему в ноги, попросил прощения у него за то, что он перенес из-за меня столько испытаний. «Ведь если бы не мои слова, не повздорил бы ты с товарищами, — сказал я ему, — не пришлось бы тебе столько страдать».

Отвечал он мне: «Не твоя в том вина, а пострадал я из-за своего упрямства, если бы я тебя послушался, не приключилось бы со мной всего этого».

Поднялся я с рассветом, пошел к нашему хозяину, дал ему тысячу плури тайно от остальных и попросил отпустить повара: «Хочу доставить его на родину живым». Тот обрадовался и дал свое согласие. Передал я нашему предводителю коня, оружие и подобающую одежду с такими словами: «До сего дня по моему неразумению ваш товарищ считался пропавшим, ныне, раз господь оказал такую милость и я повстречал его живым, поднеси ему этого коня, оружие и одежду, чтобы с миром добрался он до дому».

Порадовал я наставника своего скромностью и добротой. Велел он мне: «Сынок, ты сам ступай и приведи его». Пошел я, отвел его в баню, обрядил, как ему подобало, посадил на коня и привел к товарищам. Вернулись мы благополучно на родину, разошлись по своим домам. Меня доставили к моему отцу искушенным в науках. Пребывал я в своем царстве, но не покидала меня тревога о юном царевиче.

Как сосчитал я, что миновало четырнадцать лет, упросил отца отпустить меня: «Негоже мне так долго дома сидеть, пойду я к наставнику своему». Снарядил меня батюшка, как подобает, и с почетом отправил в путь. А я не к наставнику своему направился, а к городу царя бедняков Нодара. Шел я долго и наконец прибыл туда. Узнав о моем приходе, царь обрадовался и тотчас призвал меня к себе.

Когда я пришел, государь восседал на престоле и по правую руку от него сидел безбородый отрок, чья красота поразила меня. Походил он на венценосный кипарис. Глаза его [быстротой и проницательностью взгляда] могу я уподобить только бегущему джейрану или боевому соколу, готовому к нападению. Шея и грудь его походили на высокую гладкую скалу. Плечи и руки мощью были подобны платану, а ловкостью — льву. Сидящий, походил он на высокую башню, обнесенную оградой, на ногах стоящий — головой достигал облаков и доблестью был равен тигру, изготовившемуся к прыжку.

Удивился я и поразился таким достоинствам юноши, склонившись царю, подошел я к царевичу, но он опередил меня, сбежал с престола и обнял меня. Я приложен к его руке, он же назвал меня своим братом. При виде меня царь немедля сообщил мне: «Это мой сын, и он таков, как ты предсказывал, но что дальше с ним будет, не знаю». Благословил я царя и молвил: «Да не коснется его дурной глаз и сердце завистника! Такому богатырю, охраняемому господом, не повредят ни колдовские чары, ни кровные враги».

Царевич так полюбил меня, что ни на миг не расставался со мной: ни на охоте, ни на пиру, даже отдыхая, он не отпускал меня от себя. Расспрашивал меня о разных странах, о том, что случалось с путниками в дороге. Не отлучался от царевича и соловей: то на одно плечо сядет, то на другое, щебечет, ни есть ему не дает, ни пить, ни в мяч играть, ни охотиться. Все торопил он его, оказывается, пускаться в путь, но царевич не хотел расставаться с родителями и не слушал соловья.

Смотрел я на это и замечал, что соловей ведет себя так, как я предсказывал, поэтому не удивлялся, а дивился достоинствам юного царевича, тому, как сидел он в седле и стрелял из лука. Если расскажу я, как благороден и быстр был его конь, вы не поверите, был он могуч и высок, но Гварджасп в мгновение ока, как молния, взлетал в седло. Конь его мчался, копытами не касаясь земли и не оставляя за собой следов. Столь искусно играл в мяч царевич Гварджасп, что любой другой игрок рядом с ним казался неискусным. Стрелы, подобной его стреле, не было даже у Ростома[61], а дротика такой длины и вовсе никто не видывал! Для острия его все одно — пробивать мясо или кость. Плетью истреблял царевич львов и тигров, а о другом зверье и говорить нечего. Любил меня Гварджасп, да и я привязался к нему и думал: «Останусь ли я жив, если расстанусь с ним!»