Волга - матушка река. Книга 1. Удар - Федор Панфёров

— Мне дали справку — такое явление в наших краях происходит самое большее раз в столетие, — объявил Сухожилин.

— Да куда уж меньше, если только раз, — зло сорвалось у Пухова.

— Что? — Сухожилин потрогал пенсне. — Не понимаю?

— Экое утешение — в столетие раз. Где Мордвинов-то? Чего он так долго? Вот как, Аким Петрович, нас погодушка-то накрывает. А вот и Мордвинов, — говорил, зло бросая слова, Пухов.

Никак не поймешь, какие глаза у Мордвинова. Какие-то бесцветные, и зрачки маленькие, мышиные… Лицо тоже неопределенное, но всегда выражающее одно и то же — готовность служить. Вот это-то — готовность служить — раздражало Акима Морева.

«Сосунок Якутова и Чернова… наверное. Всегда молчит и голосует за то-то, когда уже все за то-то», — глянув на Мордвинова, подумал он.

Положив бумаги на стол, Мордвинов, обращаясь только к Акиму Мореву, проговорил:

— На Черных землях у нас в эту пору около двух миллионов овец.

— Поточнее. Точнее, без «около», — настойчиво проговорил Сухожилин. — Сколько маток? Сукотых? Холостых? Баранов сколько? Сколько колхозных, совхозных?

— Да ну вас к черту с вашей статистикой, — вырвалось у Пухова. — Надо положение выправлять: горит ведь кругом… а тут — точность, расписание. Давай, Мордвинов.

— Отары, Аким Петрович, двинулись с черных земель в колхозы, совхозы, — продолжал Мордвинов. — Здесь уже все приготовлено, чтобы принять новорожденных ягнят. Дело, как всем известно, это сложное. Одни чабаны с ним не справятся: на это время в колхозах, совхозах мобилизуются все руки: окот происходит в течение пяти-шести дней… и представьте себе, например, одним колхозникам «Гиганта» придется принять до сорока тысяч ягнят. Для этого нужны люди, соответствующие помещения, ветеринарная помощь и так далее и так далее. Всего этого на Черных землях нет. И если мы оставим поголовье маток там, все равно катастрофа.

И вдруг телефон, молчавший до этого, зазвенел резко, призывно-тревожно. Аким Морев сорвал трубку, приложил к уху, сказал:

— Да. Я. Аким Морев. Кто? Кто? Боев? Как не знать Боева — секретаря Сталинградского обкома? Да. Ну, что мы-то можем сделать? Сколько? До миллиона голов у вас на Черных землях? Вам трудно. Но и нам не легко: не знаем, пока не знаем, что делать. Кормов? Подбросить? На чем? — Аким Морев посмотрел в окно. — Я уверен, не только машина, но и трактор не пойдет: все заковало. На самолетах? Где наберем? Пришлете? Хорошо. Присылайте. Нет, благодарить будем друг друга потом, — Аким Морев положил трубку. — Продолжайте, товарищ Мордвинов. Скажите, где находятся передовые отары? Сможем ли мы, например, повернуть их обратно? Тогда людей попросим у астраханцев: для приема ягнят. Оттуда перебросим на самолетах, от нас перебросим на самолетах. Ну, а что же делать? — раздраженно выкрикнул он, видя, как Сухожилин передернул плечами. — Что же делать? Анализировать события, искать объяснения столь страшному явлению? Пока анализируем, там все перемерзнут — и овцы и люди.

И снова звонок — это уже из Ростовской области… И опять — помогите, опять «вы там ближе», — опять пришлем самолеты… Но не успел еще Аким Морев переговорить с ростовчанами, как кто-то оборвал их переговоры, и вмешался другой голос:

— Мне Морева. Это говорит Севастьянов, помощник Муратова… А, Морев, Аким Петрович? Сейчас будет говорить товарищ Муратов.

Аким Морев посмотрел на всех с отчаянием и махнул рукой, как бы предупреждая: «Ну, теперь слушайте», — и заговорил:

— Это я, товарищ Муратов. Да. На посту… да что толку?

И Муратов твердо сказал:

— Мы вас всех предупреждали о суровых зимах на Юго-Востоке. Не раз предупреждали. Теперь имейте в виду — это для всех вас экзамен. Справитесь — хорошо, не справитесь — не пеняйте на нас. У ЦК тоже иногда лопается терпение. Звоните. Поможем. Что надо от нас?

Когда Аким Морев положил телефонную трубку, некоторое время молчал, как молчали и все, присутствующие при этом разговоре, понимая, что дело касается и личной судьбы каждого, сидящего в этом кабинете.

Маленький Опарин тревожно думал:

«Снимут. Могут снять с работы. Выговор — еще ничего бы, — уже заранее согласился он на выговор. — Но снимут… да и пошлют куда-нибудь в другой город, на другую работу. Конечно, поеду… но у меня дети учатся — один во втором, другой в четвертом, дочка десятилетку кончает… Перебросят меня, перевози их… Новые школы, новые учителя… А, все это пустяки — переведут или не переведут… На область-то такое горе обрушилось».

Александр Павлович думал:

«Влетит нам… и поделом: сколько раз ЦК предупреждал — готовьтесь к бою со всякими неожиданностями», — и вслух, обращаясь к Сухожилину:

— А вы справочку достали — не больше раза в столетие… Вишь — оправдание.

Сухожилин на это только тоненько улыбался, думая о своем:

«Я секретарь горкома партии. Меня эти дела не касаются. А вот вам — влетит так влетит. Объективные законы?.. Вот к чему шаткая теория вас всех привела».

Аким Морев опустил голову, и лицо покрылось мелкими-мелкими морщинками.

Он думал так:

«Мы не в силах приостановить, придержать роды: овцы начнут котиться через семь — десять дней. Отослать их обратно на Черные земли, затем, когда обледенение пройдет, направить в колхозы и совхозы — значит, окот застанет в пути. Второе, не подвластное нам — обледенение: мы его растопить не в силах. Опыт? Есть ли у народа опыт? Сухожилин достал справку — раз в столетие. Ерунда. Брешет статистика. Ну, в таком масштабе раз в столетие… а в малых — наверное через год-два», — и, вызвав Петина, сказал:

— Свяжите нас с Разломовским районом.

— Телефон не работает… всюду: оборвались провода, — ответил Петин и тут же: — Но мы уже наладили радио. Сейчас будет Разлом. Лагутин и Назаров только что вызывали вас.

— Хорошо. Давайте, — проговорил Аким Морев и обратился к Мордвинову: — А вам не известно, чья отара самая первая… впереди всех?

— Известно, — ответил тот. — Знатного чабана Егора Пряхина из колхоза «Гигант».

— Вот с ним бы связаться. У него рация есть?

— Есть.

— Свяжитесь с ним, с другими опытными чабанами… Они, наверное, и раньше попадали в обледенение… Они не попадали — деды попадали. Есть опыт. А теперь, первое: отары вернуть на Черные земли, второе — мобилизовать все средства, чтобы подбросить корма… И всем. Понимаете, всем. Сейчас не может быть такого деления — это овцы наши, это сталинградцев, это — ростовчан, — твердо сказал Аким Морев.

Но тут, как всегда, вступился скупой Пухов:

— А кто потом рассчитываться будет за корма, за горючее, за тракторы, за самолеты? Эдак-то мы Опарина обдерем с ног до головы.

— Не до того сейчас, Александр Павлович, — возразил Аким Морев. — Потом разберемся. А сейчас — Разлом давайте, Егора Пряхина давайте.

Какие прекрасные были дни!

По-весеннему горячо светило солнышко, вызывая все к жизни: буйно росли травы, наполнялись озера, лиманы, саги дичью — гусями, кряквой, непоседливыми, юркими чирками, белобокими гоголями, морской красной широконоской, и над всем этим величаво реяли в воздухе белоснежные лебеди — птицы радости и счастья.

Всего несколько дней тому назад, перед тем как сняться с зимней точки на Черных землях, Егор Пряхин слышал передачу по радио: на Кавказе зацвели розы, из Крыма в Москву на самолетах доставлен какой-то цветок — мимоза, в Казахстане закончился сев яровых, а на острове Диксон двадцать градусов мороза…

Ну, это где-то на севере, да еще на острове Диксон: Егору Пряхину сроду туда не попасть, да и попадать он не хочет.

— Чего я там не видал? — смеясь, проговорил он, подмечая, что за последнее время все больше и больше стал высказывать мысли вслух, как, между прочим, и другие чабаны: при отарах не наговоришься, а говорить охота.

Но вот сегодня с утра (потому, видимо, и фырчал Митрич) на степи насел тяжелый, будто свинцовый, туман. Он окутал все — в пяти шагах ничего не видать. Идешь и словно упираешься в серо-грязную стену.

— Пройдет. Пронесется. Овец надо гнать в Разлом! — приказал Егор Пряхин. — А смеялись над Митричем! Видали, какой угадчик? Ходом! — покрикивал он, идя впереди отары, мысленно представляя себе, куда надо держать путь, ничуть не сомневаясь в том, что через три дня они будут в колхозе и овцы-матки разобьются на сотни и каждой сотне будет отведен свой родильный дом в чистых кошарах.

До чего красиво и радостно, когда около овец появляются малыши стригуны-ягнятки. Вряд ли все это другие понимают и чувствуют сердцем так, как Егор Пряхин. Он-то, например, уверен, этого никто из горожан не понимает. Им, горожанам, подавай хорошего сукна, валеночки, мясо — мраморное, светло-розовое, а вот познать радость такого торжества, как появление около маток ягнят, — никогда не понять. А Егор Пряхин считает, что лучшей красоты, как красота кормления ягнят, — на свете ничего и не существует. Он, например, Егор Пряхин, ждет это событие целую зиму… и вот оно наступает…