Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подтяни сюда со двора кабо! Быстро! – сердито приказал он и нетерпеливо уставился на меня. – Ну?! Не понимаешь, что ли? Ведь я по-русски сказал – «кабо…». Подтяни сюда кабо!
Тогда мы уже знали о том, что в раннем детстве Шмидт жил в России. Иногда он самодовольно и невпопад принимался демонстрировать перед нами свое знание «русского языка», при этом несусветно коверкал и искажал слова. Вот и теперь: «Что, не понимаешь уже русскую речь? Ведь я ясно говорю: давай тяни ко мне кабо!!»
Выскочив за ворота, я в растерянности и в страхе (уже успела узнать бешеный нрав своего работодателя) заметалась по двору в поисках неизвестного мне «кабо», а из сарая летело вслед яростное: «Думмер руссишь! Кабо! Тяни сюда кабо!!»
– О, Вера… Что ты ищешь? – сидящая на скамейке возле веранды, укутанная в теплые платки старая фрау встревоженно переводила взгляд с орущего в истерике в сарае Шмидта – на меня, бестолково мечущуюся по двору. – Наверное, папе нужно то – черное, что находится возле тебя. Бери его скорей и тяни туда, к сараю! – И, видя, что я вконец растерялась и продолжаю беспомощно озираться, с трудом поднялась со своего места, скинув с плеч платки, поспешила, опираясь на палку и волоча недвижимую ногу, по направлению ко мне. Концом клюки она ткнула в лежащий буквально передо мной толстый, змеевидный резиновый шланг, что тянулся по земле от гаража до середины двора. – Наверное, это и нужно папе…
– О Господи! «Кабо»! – Все же я не смогла не огрызнуться. – У нас, русских, эта штуковина зовется вовсе не «кабо», а «кабель»…
С огромным чувством облегчения я подхватила тяжелый, неподдающийся, выскальзывающий из рук шланг, с усилием поволокла его к сараю, а взбешенный Шмидт, с перекошенной от ярости физиономией, уже летел мне навстречу, потрясая в руках металлическим гаечным ключом.
Я не знаю, не могу сказать с уверенностью, ударил бы он меня тогда (если бы ударил, – возможно, убил, ну, не убил бы – так наверняка покалечил), только ему помешала старая фрау.
– Папа… – сказала она жалобно и проворно, как смогла, загородила меня собой. – Папа…
И Шмидт отступил, вытирая со лба пот грязной рукой, ссутулившись, устало поплелся назад, к сараю.
Вот такой была старая фрау – наша хозяйка, и таков есть Шмидт – хозяин. Клаус, говоря о том, что его матери пришлось претерпеть в жизни много несправедливости, несомненно, имел в виду и крутой, необузданный нрав своего папаши. Этот его нрав уже достаточно хорошо успели узнать и мы, «остарбайтеры».
Да. Достаточно хорошо. А что еще знаю я о Шмидте? Что он хитер и умен, что он жаден и скуп, а также что он нечистоплотен и похотлив в личной жизни. Как истый нацист, он уверен в собственной исключительности и вседозволенности и не признаёт никаких прав и достоинств за другими людьми – неарийцами.
А что я знаю о Кларе? Что могу сказать о ней? Пожалуй, очень немногое. Для этой избалованной, вздорной, кокетливой девицы совершенно безразличны все мировые дела и проблемы. У нее одна забота – найти бы только состоятельного – непременно состоятельного! – мужа, да устроить себе красивую, обеспеченную жизнь. Вот и все ее стремления.
Линда? Ну, эта «немка из народа» нигде не пропадет – ни при каком режиме, ни при каком правительстве, ни при какой власти. Она чутко держит нос по ветру и действует как раз сообразно тому, откуда этот ветер дует. По ее поведению и отношению к нам, «восточникам», мы уже научились безошибочно угадывать о положении на фронтах. Случилась, положим, какая-то неувязка у фрицев, понесли они где-то большие потери – и Линду не узнать: доброжелательна, приветлива к каждому из нас, разговаривает с нами только по-польски, а если в это время у нас случается конфликт с паном – его ругает и осуждает (конечно же, за глаза), а нам сочувствует, умиляется нашей стойкостью.
Но вот Линда ходит по двору напыщенно-важная, неприступно-гордая. Обратись к ней в этот момент по-польски – и она недоуменно поднимет брови, состроит непонимающую мину и ответит тебе только на немецком. Это значит, что где-то неудача постигла советские войска, а немцы одержали победу… Вот такой хамелеон, такой флюгер эта фольксдейтчиха Линда, личность, в общем-то, малопривлекательная.
Ну а молчаливый, постоянно красноносый Гельб с его толстой добродушной супругой, их дети – Анхен и Генрих? Что я, что мы все знаем о них? То, что они всегда приветливы к нам, что понимают наше душевное смятение и неустроенность и даже стараются как-то помочь нам, облегчить нашу участь, – иначе зачем бы пускали в свой дом и даже приглашали неоднократно слушать радиопередачи. Мы знаем также, что они добры и бескорыстны – делятся с нами всем, чем могут, не требуя и не ожидая ничего взамен. А какова их другая, потайная жизнь? Какие планы, мечты и надежды лелеют они в это смутное, страшное, кровавое время? Ведь думают же они о чем-то, чего-то ждут, на что-то надеются? На что же?
Да, как гласит русская пословица – «чужая душа – потемки». Чем больше накручиваются годы, тем лучше доходит до меня смысл этой пословицы. И еще я теперь понимаю: нельзя быть такой категоричной, какой была до недавних пор: если немец – значит враг, значит и относиться к нему следует только как к врагу. А ведь и среди них, немцев, есть близкие нам по духу люди, и примером тому – Маковский, семейство Гельб, даже в какой-то степени Клееманн…
4 сентября
Понедельник
Неделя только что началась, а уже чувствую себя страшно усталой, разбитой. Болят, ноют в плечах руки – проклятый навоз надоел хуже горькой редьки.
Сегодня утром, после недельного перерыва, я вновь по приказанию Шмидта вышагивала в усадьбу Клодта. Вся собравшаяся во дворе «восточная братия» встретила меня шумно, с восторженными возгласами, а Наталка, Ольга и Галя даже ринулись обниматься. Вышедший из дома Клодт довольно недружелюбно наблюдал за этой сценой, и, по-моему, именно оказанная мне приветливость послужила толчком к тому, что он тут же, без промедления, отправил меня вместе со старым батраком-немцем на самое дальнее поле растрясать навоз.
Надо сказать, напарник мне попался – «хуже некуда», – едва окончательно не загонял меня. Ризен, так зовут немца, – маленький, кругленький 76-летний старикашка, в
