Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

– Знаешь, Верушка, я не предупредила его, что у меня другой адрес. Просто не успела, – сказала Вера, – а Федя крикнул, что постарается написать еще, так что ты…

– Все поняла, – успокоила я ее. – Читать его послание к тебе не буду. И сразу постараюсь доставить по назначению.

Вера сказала, что вчера видела тетю Таню из Почкау. У нее сильно болят ноги, прийти к нам она пока не сможет и просит, чтобы кто-то из нас навестил ее. Сын Сашка иногда приезжает к ней, а вот о Женьке по-прежнему – ни слуху ни духу. Как в воду канул. Мама с Симой засобирались в следующее воскресенье к тете Тане, – может быть, и я выберусь с ними (если, конечно, Шмидт даст «аусвайсы» на всех троих).

Я пошла проводить Веру, и по дороге встретили Галю (от Клееманна). Она была у Люси и решила заглянуть к нам. Вернулись вместе. Дома я дала ей почитать письмо от Роберта. Прочитав, она в раздумье вернула его мне, уставилась на меня с удивлением и интересом.

– Верка, а ведь этот ирландец по-настоящему любит тебя. Понимаешь – влюблен по-настоящему! Ты, конечно, напишешь ему после войны? Как он просит.

Я покачала головой: «Нет, Галя. Не думаю. Во всяком случае, сейчас так не думаю. Знаешь, у него впереди – своя жизнь, а у меня – моя, другая. Ведь мы с ним совсем, совсем разные люди».

В глазах Гали мелькнуло сожаление, которое вскоре сменилось одобрением: «Ну и правильно… Подумаешь – Ирландия! У тебя другое призвание – поэзия. И он, Роберт, если ты не окажешься бездельницей, еще услышит о тебе. Хотя и терять такую любовь, конечно, тоже жаль. Но, как говорится, „за двумя зайцами погонишься…“».

Галя осталась с нами ужинать. Аромат из кухни в комнату струился в этот миг прямо-таки сногсшибательный – на плите в большой сковороде аппетитно шкворчала и брызгалась растопленным маргарином роскошная яичница-глазунья, что появилась сегодня в нашем доме стараниями Нинки. Пожалуй, об этих ее стараниях следует рассказать здесь.

После обеда Линда увидела пробегающую по двору Нинку и велела подойти и помочь ей – подняться по подставной лестнице в верхний отсек амбара и сбросить оттуда вниз несколько порожних мешков, которые были развешаны на жердях и которые зачем-то срочно понадобились Шмидту.

Нинка выполнила, что от нее требовалось, но замешкалась вернуться вниз. Линда, подобрав в охапку мешки и задрав голову вверх, крикнула нетерпеливо ей: «Ну, чего ты там копаешься? Давай спускайся, да смотри, осторожней, не сломай себе башку», – после чего, покачивая бедрами, неторопливо направилась к дому.

– Счас! Иду! – отозвалась Нинка, но сама и не подумала двинуться с места. Дело в том, что она вдруг увидела в углу под крышей, в примятой соломе, большое куриное гнездо с великолепными белыми, крупными яйцами. Ну, уж кто-кто, а наша Нинка не смогла упустить такую возможность. (Может быть, она вспомнила принесенные мною в прошлом году яйца.) Подумав, быстро выдернула из висящей на жерди мочалы длинные, жесткие нити, крепко перевязала ими на обеих ногах свои трикотажные, залатанные, но еще достаточно крепкие панталоны. После чего спокойно и деловито переложила в них все шестнадцать яиц, одно за другим. Спустившись вниз, примериваясь, осторожно крутанулась на пятке. Подол платья казался необыкновенно пышным, но – ничего, решила Нинка, особых подозрений это вроде бы не вызывает.

Она постаралась незаметно прошмыгнуть мимо панского крыльца, направилась к своему дому, а тут, как на грех, навстречу ей недавний неприятель – Ханс. Дело в том, что только сегодня до обеда Нинка снова за что-то подралась с Хансом и опять чисто случайно, как она объяснила Симе, расквасила ему слегка нос. Тогда она успела удрать от него и крепко захлопнуть перед ним дверь, а Ханс еще долго стоял под окном и, хлюпая и сморкаясь, выкрикивал по-немецки и по-русски в адрес Нинки разные обидные слова, грозил наподдать этой противной девчонке как следует. Вот пусть только она выйдет!

И вот теперь Ханс, с торжествующей, злорадной ухмылкой на лице, шел ей навстречу. Сердчишко Нинки в испуге екнуло. При других обстоятельствах она, конечно, не струсила бы, отважно, как всегда, приняла бой, но тут… Бежать ей было некуда, да она и не смогла бы. Вдоль дороги тянулась с двух сторон ограда из жердей, но как ей с этой хрупкой, потайной ношей перелезть через нее? Назад нельзя – во дворе слышны голоса Линды и Шмидта. Прорваться вперед? Но ведь стоит только Хансу толкнуть ее или подставить подножку, и все эти шестнадцать великолепных яиц превратятся в противную, ползущую вниз, по ногам, скользкую, сопливую массу… Стыд-то какой. Господи! Позорище-то!

И тут Нинка, эта истинная дочь Евы, придумала, нашла выход: «Хелло, Ханс! – весело крикнула она неумолимо приближающемуся и уже охваченному жаждой справедливого реванша Хансу и беспечно, дружески махнула ему рукой. – Хелло, Ханс. Где ты был? Я только недавно тебя повсюду искала. Если бы ты знал, что у меня есть дома! Знаешь, наш Леонард пахал и опять нашел в стерне зайчонка… Такой хорошенький – прелесть! Мордочка и лапки серые-серые, а сам белый-белый. Хочешь посмотреть?»

– Но у вас уже был один зайчонок, – угрюмо и озадаченно, не понимая внезапной Нинкиной приветливости, недоверчиво вымолвил Ханс. Его разбитый нос еще саднил, и он отнюдь не собирался прощать коварную девчонку. – Кроме того, в это время, к твоему сведению, белых зайцев не бывает. Они только зимой меняют окраску.

– А у нас уже сменял! Такой хорошенький… Не веришь? Хочешь посмотреть? Пойдем! – И, видя, что загородивший ей дорогу Ханс пока не трогается с места, пошла на крайность: – Я даже могу подарить тебе его… Между прочим, Леонард двух зайчат поймал. Пойдем… Я тебе одного подарю.

Сраженный такой небывалой Нинкиной щедростью, Ханс мгновенно забыл все свои обиды, с готовностью пошел рядом с осторожно вышагивающей Нинкой. Подойдя к крыльцу, она велела Хансу: «Подожди здесь! Я войду и сразу закрою дверь, а то зайчата выскочат. Мне надо сначала найти их. Бегают где-то по дому…»

Нинка заперла крепко дверь, накинула крюк на щеколду. Затем неторопливо прошла в кухню, где деловито выложила в миску свою добычу. Потом оправила платье, проследовала в комнату, крутанулась от избытка чувств на пятке и, распахнув окно, крикнула ехидно ничего не подозревающему, а мирно, с нетерпением ожидавшему ее Хансу:

– Эй, ты, дурачок, все ждешь? Ну, жди, жди… Будет тебе зайчонок, как же! Ох и дурачок же – «белых теперь не бывает…». Да у меня их никаких нету – ни