Дети Империи - Олег Измеров

— Ну да, тем более, дети, наверное.

— Нет, детей не успели завести. Сначала переезд в Берлин, потом Пауль все время мотался по командировкам, сдавал материал, отсыпался, опять мчался на аэродром… Ничего, что я так подробно рассказываю?

— Нормально. Вы же собеседница.

— Чувствую, что мне в этот раз повезло с работой. Иногда так хочется выговориться, а особо и некому, или не так поймут.

— Мне тоже повезло. Впервые говорю с живой графиней.

— Знаете, я сначала тоже подумала, что вы из дворян, может быть, тоже из графской семьи. В Париже мне встречалось много людей с высокими титулами, хотя там граф может работать шофером.

— Нет, мой прадед был из крестьян, затем пришел работать на железную дорогу и выучился на путевого мастера.

— Это, верно, при императоре Николае было? Когда в Москву дорогу строили?

— Наверное.

— А в доме вы не хотели разговаривать, потому что стесняетесь микрофонов?

— Откуда вы знаете про микрофоны?

Наташа зябко повела плечами.

— Где их сейчас нет? Особенно в центре рейха.

— В любом случае я не собираюсь говорить что-то такое, чтобы повредило вашей репутации или потребовало бы писать донесение.

— Я почему-то так и подумала.

Они подошли к небольшому декоративному пруду, украшенному по углам декоративными вазами, в которых еще не взошли цветы.

— Интересно, здесь могут быть микрофоны? — подумал вслух Виктор, глядя на вазу.

— Хотите послушать музыку? — Наташа порылась в сумочке и достала оттуда красную пластмассовую коробочку размером чуть больше портсигара — карманный приемник с часами.

— Я пользуюсь им вместо будильника. И для того, чтобы слушать музыку на прогулках. Сейчас найдем какую-нибудь станцию.

И, включив приемник, Наташа быстро обнесла его вокруг вазы.

— Все нормально. Если есть проводка или антенна, начинает сильнее трещать.

— Потрясающе. Кто вас научил?

— Покойный муж. Журналисты, как и шпионы, многое знают. Только тогда были батарейные ламповые, с рамочной антенной, а до карманного я уже сама догадалась. Этот "Грюндиг" очень чувствительный. Семь триодов. Хотите взглянуть?

Виктор взял приемник левой рукой; помехи в динамике усилились.

— Видите, он даже на ваш браслет от часов реагирует. Он у вас платиновый?

— Нет, титановый сплав. Но тоже проводит ток.

— Миром будут править физики. — Наташа выключила транзистор и убрала в сумочку. — Можете разговаривать более свободно.

17. Зависшие между реальностями.

"Если она тоже в курсе, что я не тибетец — то о чем можно говорить более свободно?" — задумался Виктор. "Ну что ж, продолжим о личном."

— Заранее простите, если этот вопрос будет слишком приватный… Вы не пробовали устроить свою личную жизнь? Даже при некотором недостатке в рейхе мужчин в связи с войной у вас, на мой взгляд, не должно быть недостатка в предложениях руки и сердца.

Наташа широко улыбнулась.

— Если вы это считаете приватным вопросом… Недостатков в предложениях нет, вы правы. Но на немце я уже обожглась… Не хотелось бы повторять снова.

— Ну, не все же ездят на Ближний Восток и пропадают надолго. Наверняка есть выбор.

— Дело не в этом… — Наташа подняла из вазы засохшую прошлогоднюю былинку и помяла ее в руках; Виктор отметил, что она немного волнуется. — Вам не доводилось замечать, что иногда рассказать то, что у вас на душе, почему-то проще совершенно незнакомому человеку? Которого вы узнали пять минут назад, и с которым вы, возможно, скоро расстаниетесь? С которым вас никогда ничего не связывало и не будет связывать?

— Доводилось.

— Тогда вы не удивитесь… Ее звали Лотта Шульц. Тоже с "БФП". Рыжая, крупная и безотказная, как полицейский "Вальтер". Пауль таскал ее по всем командировкам. Как журналистка, довольно посредственная… он всегда объяснял, что с ней легко работать, она никогда не спорит, разумно осторожна, не суется, куда не надо. Она часто лезла в кадр, приучала к себе зрителя. По вечерам я сидела в коттедже, смотрела его репортажи, и мы постоянно встречались с ней глазами через экран. Разумная осторожность… да, она ждала за его спиной, когда он сломает себе шею, чтобы занять его место. Не получилось. Они погибли вместе, в одной машине.

— Извините, что я напомнил вам об этом…

— Не стоит; давно хотелось кому-то это все рассказать. Знаете, что в этой истории было самым тяжелым? Меня здесь никто не понимал. Он известен, он уже принадлежит им, а не мне. Советовали завести любовника. Не знаю, как бы вы на это смотрели, но я так не могла.

— Не пробовали уехать к родителям?

— Они погибли лет семь назад… автобус упал с моста, почти никто не уцелел. И тут появился Пауль, он тогда был во Франции, и снимал хронику происшествий. Пришел делать интервью, потом заявил, что не может делать этот репортаж, передал материалы другому, а мне сделал предложение… Наверное, тогда он был действительно влюблен. Жаль, что все проходит. "Es geht alles voruber, es geht alles vorbei"… какая злая ирония, оказывается, может быть в этом вальсе.

Былинка переломилась; Наташа легким и решительным движением швырнула обломки в пруд.

— Когда мне сообщили, первое, что я почувствовала — камень с души свалился. Все сразу разрубилось.

— Ну, кроме немцев есть еще французы…

— Они скоро станут немцами. В учреждениях рейха можно говорить только по-немецки, на всех частных фабриках документация и счета — только на немецком, немецкие газеты, немецкое радио, немецкие книги, даже певцам публичные выступления только на немецком. Круглые сутки каждый француз читает, слышит, смотрит, что вся французская литература, живопись, наука, изобретения созданы либо немцами, либо в подражание немцам. Вначале они сопротивлялись, даже одно время со стороны могло показаться, что партизанское движение истощит победителей, дух свободы, дух Франции возьмет верх… Напрасно. Дух Франции, о котором тогда они так любили шептаться по своим квартирам, задавил дух обывателя. Не гестапо, не страх концлагерей, а обыкновенное "эго". Их новая Франция — маленький "рено", "пежо", "фольксваген" или "фиат". Все помешались на идее всеобщей автомобилизации. Вы представляете, я начала в Париже встречать людей, которые всерьез верят, что Наполеон воевал на стороне Пруссии, Великая Французская революция была бессмысленным разгулом террора, а этоха Просвещения — эрой бездуховности и потери высших идеалов. Довод на все один, и он убийственный: Франция рухнула, значит, она была плохой. Мы теряем мировую историю. Не знаю, смогли бы вы представить это и понять…

— Наташа, я вас прекрасно понимаю. Вы даже не можете представить себе, насколько.

— Если вы этого не видели, но поняли, — у вас воображение писателя, — грустно усмехнулась она. — Просто замкнуться в мирке между работой, хозяйством и постелью, по вечерам вместе смотреть "Поместье в Розенбруннен" или "Моя милая гувернантка"… я не смогла бы так прожить.

— Хорошо, а русские? Есть же эмигранты, они, наверное, как-то ближе по менталитету? Туда же столько уехало дворян, интеллигенции, людей более близкого круга.

— Да, конечно. Но тут… как бы вам объяснить… многие из них не сделались немцами или французами, но они уже не русские. Они могут говорить по-русски, знают Россию, даже считают, что очень хорошо ее знают. Это люди, которые как бы повисли между двумя реальностями…

— Реальностями? — вырвалось у Виктора.

— Ну да. Они любят не реальную Россию, а ту, которая осталась в их прошлом, и ненавидят — ту, которая осталась в прошлом. Настоящей России, что сейчас существует, для них нет, они ее не знают и не хотят знать. И Францию или Германию они не смогли понять и до конца полюбить. Наверное, если бы между Парижем и Москвой были видеотелефоны, им было бы проще выскочить в нашу реальность.

— Сомневаюсь. Человека не всегда можно вытащить в другую реальность…

Еще распахивая Интернет-целину во времена войны НАТО с Сербией, Виктор убедился, что существует часть эмигрантов, которые страдают комплексом подавленной вины перед Родиной. Как правило, это люди, которые в прошлом были достаточно восприимчивы к пропаганде и к влиянию стереотипов общественной жизни на личность; поэтому глубоко в подсознании, едва ли не на рефлекторном уровне у них укоренилась мысль, что бросать СССР или Россию — это предательство. В перестройку идея любви к отечеству на уровне осмысленного рассуждения, логики у них оказалась легко разбитой, так как покоилась на пропагандистских штампах, своевременно не обновляемых, а, стало быть, устаревших и непрочных. Это и позволило им с достаточной легкостью покинуть Родину в поисках более устроенной и благополучной жизни. Однако, после того, как они оказываются за рубежом, неосознанное чувство вины и предательства, прошитое на уровне чувств и эмоций, начинает создавать у них психологический дискомфорт, который они подавляют в большинстве своем так же бессознательно. Это подавление подсознательного комплекса вины они могут вести лишь теми средствами, которыми были разрушены стереотипы их мышления на логическом уровне, т. е. они ищут оправдания себе, ища новые пути скомпроментировать в своих глазах или СССР, или СССР и Россию, или русских — у кого как получится. У некоторых это развивается просто в паранойю — на Интернет-форумах их охватывает навязчивая идея "разоблачать инсинуации сталинистов", любое упоминание о каком — либо достижении в советское время вызывает у них появление пены у рта, и желание оклеветать и само достижение, и тех, кто его создал, и вообще всех умных и грамотных людей в России, кто не соизволил уехать за кордон. Вне этой болезненной сферы эти бедняги обычно проявляют себя как нормальные и адекватные люди.