Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара - Генри Мортон

Одним мокрым воскресным днем я ел fabada в маленьком ресторане в задней комнате бара, поражаясь количеству еды, которое способны вместить в себя испанцы. За соседним столиком сидела семья из четырех человек: она умяла огромную миску fabada, после этого — форель и жареную баранину, а закончила чашками с fraises du bois, причем каждая чашка была увенчана полуфунтом взбитых сливок. Молодой человек, сидевший рядом со мной, наклонился и с тем чрезмерным и липким дружелюбием, от которого у англичан сводит зубы, произнес: «Вы британец, я угадал?» Он был для меня загадкой. Выглядел как испанец, однако в нем чувствовалось что-то иностранное, а говорил он с сильнейшим американским акцентом. Мужчина оказался пуэрториканцем, изучающим медицину в Мадриде. Он выглядел довольно взрослым для студента-медика, и я спросил, почему он приехал в такую даль, когда мог отправиться в Соединенные Штаты.

— Здесь гораздо дешевле, — ответил он.

Я забыл, сколько точно его земляков-пуэрториканцев учатся в Мадридском университете, но число он назвал изрядное. Если не считать туристов и человека, которого мне показали, кажется, в Севилье как богатого мексиканца, этот студент был первым живым обломком испанской колониальной империи, которого я встретил.

Овьедо в дождливый воскресный день выглядел не лучшим образом. Это большой, хорошо спланированный промышленный город, центр горнодобывающего района, но в нем осталось мало напоминаний о великом прошлом. Когда преподобный Джозеф Таунсенд посетил город в 1787 году, его, кажется, в основном поразило количество пожертвований, раздаваемых церковью, в результате чего «нищие, одетые в лохмотья и покрытые паразитами, кишат на всех улицах». Он выговорил местному епископу за поощрение праздности и спросил, не думает ли тот, что щедрость церкви приносит вред. «Несомненно, — был ответ. — Но очищать улицы от нищих — работа городских чиновников, а мой долг давать подаяние всем, кто просит». Удивительно прочитать рассказ Таунсенда о полном нищих городе, который не произвел на него впечатления своими богатствами, а потом узнать, что всего двадцатью годами позже войска маршала Нея грабили Овьедо три дня! Можно только подивиться, что же они нашли в этом городе после того, как вынесли церковную утварь.

Я побродил по пустынному собору Сан-Сальвадор, где увидел восхитительную статую святого Антония Великого со свиньей, которая символизировала плотские желания, им побежденные; вокруг изваяния висели маленькие восковые поросята, пожертвованные деревенскими жителями, которые успешно молились святому за собственных свиней! Это очаровательное смешение идей радовало меня еще долго.

Я полагал, что один в соборе, пока, поднявшись по ступенькам, не увидел за столом старуху в черном, словно написанную Рембрандтом. Она оказалась хранительницей одного из самых священных сокровищ Испании, реликвий и драгоценностей, спасенных от мавров в 711 году и спрятанных в астурийских горах. Я заплатил у стола, и старая леди вручила мне билет. Я подошел к освещенной решетке, за которой искусно расставлены эти замечательные предметы.

Легенда такова: когда арабы вторглись в Испанию, сокровища положили в сундук и тайно вывезли из Толедо. Их, без сомнения, спрятали в горных пещерах и позабыли, где именно, поскольку, когда сундук обнаружили снова, три века спустя, никто не знал, что в нем лежит. По преданию, некие клирики, которые пытались это выяснить, были ослеплены необычайным светом. Только после того как в Овьедо приехал с должной помпой Альфонсо VI и вместе со своими рыцарями молился и постился несколько недель, сундук открыли на третье воскресенье Великого поста в 1075 году. Пораженные люди увидели великое множество готских и византийских ларцов-реликвариев, содержавших предметы, опознанные — не говорится, каким образом — как два кусочка Истинного креста, капли крови Искупителя, обрывки Его одежд, остатки Тайной вечери, реликвии Богородицы, двенадцати апостолов и святых, чьи римские имена говорили об их древности. Альфонсо заказал сундук из кедра, отделанный чеканным серебром, чтобы хранить самые драгоценные из реликвий, и этот сундук выставляется сейчас в соборе. Сторона, обращенная к зрителям, показывает Спасителя, сидящего на троне и заключенного в рамку, которую держат четыре ангела, а по бокам, под классической колоннадой, стоят двенадцать апостолов; вокруг этого христианского сундука бежит вязь куфического письма.

Ближе к вечеру кто-то мне сказал, что сегодня день святого Антония Падуанского и примерно в миле от Овьедо проходит празднество. Мечтая о местных костюмах и народной музыке, я поспешил туда — чтобы обнаружить картину, с которой не мог бы сравниться по скучности даже английский церковный праздник в дождливое воскресенье. Несколько сотен человек прогуливались по спортивной площадке пивоварни, чьи здания виднелись на заднем плане. В центре площадки стоял помост на бочках, с которого городской духовой оркестр играл современную танцевальную музыку, чудовищно искажаемую репродукторами. Несколько парочек неловко держались друг за друга и кружились по траве, а многие девушки танцевали одна с другой. Я стал свидетелем события, которое не могло бы случиться в менее индивидуалистической стране. Один из музыкантов, узнав свою novia в толпе, отложил корнет и спустился потанцевать с ней; закончив, он непринужденно забрался обратно на сцену и продолжил играть. Дирижер не обратил внимания на это дезертирство — и действительно, подумал я, что он мог сделать, кроме как остановить оркестр и устроить скандал?

Было сшибание кокосовых орехов, игра в кегли и состязания в ловкости; старухи жарили лесные орехи, сладости, маленькие пирожные и оливки; столы на козлах манили легкими напитками и светлым пивом; и всякий раз, как начинался дождь, все бежали под каштаны, опоясывавшие площадку. Я услышал вой астурийской волынки, и двое мужчин вывели телку. У первого на лямке, перекинутой через спину, висел барабан, в который он бил одной рукой; другой он прижимал к губам волынку. Его товарищ продавал лотерейные билеты по песете штука. Я купил один, тешась мыслью о международных осложнениях и переписке с министерством сельского хозяйства, а может, и финансов, если мне случится выиграть телку и захочется взять ее с собой!

Я пришел к заключению, что индустриализация простерла свои черные крылья над Овьедо и что эти северные люди куда более флегматичны, чем южане. Немыслимо, чтобы какой-нибудь город в Андалусии устроил такое унылое действо.

Я въехал на холм на окраине города, чтобы посмотреть на две знаменитые готические церкви, которые считаются построенными Рамиро I в 848 году. Это приземистые массивные здания, очень оригинальные и красивые, но сильно пострадавшие от бурь и изъеденные лишайником. Их построили, когда Этельвульф еще был королем Англии, а Альфред Великий — мальчишкой. Я разглядывал их и размышлял об Испании с ее маврами и Англии с ее викингами. Бродя вокруг церквей, я стал свидетелем необычайного происшествия. Семейная компания расстелила покрывало на траве у одной из церквей и устроила пикник. Там было семь женщин и двое мужчин. В какой-то момент мужчины встали и удалились за угол церкви, где начали поносить друг друга последними словами. Когда один исчерпывал запас брани, вступал другой. Они притворялись, что расходятся, потом внезапно оборачивались и начинали ругаться еще яростнее. Их темные глаза горели, руки делали роскошные театральные жесты. Невероятно, сколько эмоций может выразить руками разгневанный испанец! Они разрывали воображаемые предметы на куски и разбрасывали их; воздевали сжатые кулаки и душили пригоршни воздуха; припадали к земле, словно бойцовые петухи; подходили друг к другу совсем близко и, сверкая глазами, шипели противнику в лицо ужасные слова. Я никогда не видел, чтобы двое мужчин достигли такой степени гнева, не перейдя к драке. Недостаток словесной сдержанности при поразительном телесном обуздании стоил того, чтобы на это посмотреть. Сцену делали еще более странной женщины, сидящие неподалеку за углом церковной стены, мирно сплетничающие и поедающие бутерброды.

Я уехал из Овьедо рано утром и скоро смог убедить себя, что еду из Аберистуита в Трегарон. Временами в Астурии словно проступает Уэльс, но сходство исчезает в холмах, покрытых кукурузой. Главная особенность ландшафта — маленькие шале с деревянными балкончиками, поднятые на несколько футов над землей на каменных столбах, похожих на те, что поддерживают столь многие английские амбары. Стены этих шале прорезаны щелями, а шиферные крыши часто утяжелены камнями. Они показались мне слишком маленькими, чтобы хранить в них зерно, и я мог бы принять их за голубятни, если бы на них сидели какие-нибудь птицы. После созерцания великого множества этих маленьких, абсолютно одинаковых строений я остановил какого-то старика и спросил его, что это такое. Он посмотрел на меня в изумлении. Невежество иностранца — то, над чем смеются даже боги!