Дремучие двери. Том I - Юлия Иванова

Ход, ход… Катая по тихим переулкам коляску со спящим упакованным Филиппом, она мысленно расставляет так и эдак фигурки, принадлежащие незнакомой англичанке, «королеве сюжета». Холл с камином, перед которым сидит в кресле этот парализованный старик с газетой. Старик был убит выстрелом в затылок из бесшумного пистолета и около часа продолжал неподвижно сидеть у камина, как сидел подолгу каждый день. Все обитатели дома, включая служанку, а также двоих гостей, подозреваются в убийстве, все они заинтересованы в смерти старика, и все в этот час проходили мимо него, некоторые по нескольку раз. Лестница ведёт наверх, там три спальни, кроме того, внизу двери ведут в столовую, в кабинет старика с примыкающей спальней, в комнату служанки и в сад. Знаменитый сыщик велит всем оставаться в своей комнате, по очереди заходит к каждому, устанавливая алиби, заставляя снова и снова как бы проходить в памяти мимо сидящего спиной старика, и всякий раз мы ждём выстрела, всё более вероятного, по мере того как расследование обрастает подробностями, неожиданными поворотами. Это позволит держать зрителя, тем более что выстрел был бесшумным и старик после каждого такого прохода продолжает неподвижно сидеть в кресле, и мы не знаем, жив он или мёртв.

Каждый, проходя мимо, хочет убить. Каждый — потенциальный убийца, и так ли уж важно, кто именно нажал курок. Это всего лишь факт, незначительный факт. Выстрел бесшумен.

Опять что-то очень знакомое в этой вроде бы новой игре заграничными фигурками. В эту игру она уже играла.

И Денис играл. Когда она заставила его вместо Жоры Пушко бросить раненого Лёнечку.

«Ты про меня написала…» Понял ли он? Игра Яны ему, во всяком случае, нравится, глаза сияют ледяным фосфорическим блеском, настоящее северное сияние. Он на крючке, он сейчас принадлежит ей. Особенно ему нравится, что получается дёшево — это одно из условий.

— А концовка?

— Дед оказывается жив. Он посадил в кресло восковую куклу, чтобы выяснить, кто из наследников поддастся искушению, и обнаруживает, что она прямо-таки кишит пулями. И тогда он завещает всё советскому фонду мира. Шутка.

Денис смеётся. Ай да Яна!

— Ладно, концовка потом. Ты пока пиши.

Легко сказать «пиши». Бумага и авторучка вызывают привычный приступ отвращения. Тогда Яна берёт тетрадь для телефонных записей с привязанным к ней карандашиком, садится за кухонный стол, включает концерт по заявкам и, как больной после долгого недуга, делает мучительные первые шажки. Постепенно увлекается, чужие фигурки становятся одушевлёнными, и тоже ведут свою игру, изобретают, защищаются, и сыщик ведёт свою игру, потом к ним присоединяется Денис, это и его игра. Теперь это будет их игра на многие годы вперёд. Идеальная супружеская кинопара — Иоанна Синегина и Денис Градов, профессионалы детективного жанра, сначала зарубежного, потом и отечественного — бесконечный телесериал «По чёрному следу» с неизменным Антоном Кравченко в роли советского опера-супермена Павла Кольчугина, непримиримого и непобедимого борца с «лежащим во зле миром», принявшим эстафету из рук Павла Корчагина. Корчагин-Кольчугин. Денис, она и Антон, и ещё актёры, съёмочная группа, худсоветы, госкомитет и, конечно, зрители, миллионы зрителей, тоже втянутые в их игру.

Очередное запутанное дело, очередной поиск преступника, и никакой тебе политики, никакой морали. Мы следователи, а не судьи. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, оттепели и заморозки, левые и правые, западники и почвенники, закручивание и откручивание гаек, намёки, аллюзии, ленты на госзаказ, ленты на полках — их это всё не касалось. Они будут всегда в моде, всегда на плаву, с вечным набором человеческих пороков, берущих начало от первородного греха праотцев.

«Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» /Б.3,11/

«И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой?» /Б.4,9/

Сама жизнь сыграла с ними детектив и соединила их, а теперь с ней затеют игру они, верные закону жанра.

В той их изначальной игре погиб не только Лёнечка. Нет, не отвращение, а какое-то отчуждение, равнодушие к бытию, ставшему в те несколько дней чем-то вроде ассигнаций после реформы, когда и номера, и водяные знаки, и хрустскость бумаги уже не имеют смысла, нелепы, а выбросить всё-таки жалко — слишком велика сумма. Других, настоящих денег у тебя нет, а времени сколько угодно, вот и играешь обесцененными красивыми бумажками с собой и другими, обладателями таких же купюр, в какую-то странную игру, убивающую дни.

Время убивает нас, а мы убиваем время.

Эта похожая на жизнь жизнь, тем не менее, будет бить ключом. Их экранизация пройдёт «на ура», потом Денис как-то появится дома в сопровождении милиционера и объявит, что это Миша, лучший его друг, и, пока новоявленный друг будет мыть в ванной руки, шепнёт, что этот парень — находка, что кто кого и где подцепил — неважно, а важно, что Миша — следователь на Петровке и успел уже за какие-то два часа рассказать потрясающих детективных историй серий на пять и готов предоставить им с Яной и эти, и другие материалы дел, если они оформят его консультантом и дадут возможность посещать дом кино, потому что кино, кажется, единственная Мишина слабость. — Не пьёт, не курит, образцовый муж, мастер спорта по стрельбе и т. д.

Слушая трезвенника Мишу, мирно потягивающего из пиалы жасминовый чай, Яна воскликнет вполне искренне: — Боже мой, почему вы сами-то не пишете? На что тот ответит, что каждый должен заниматься своим делом, что просто ему очень приятно, если в нашем отечественном кинематографе процветёт, наконец, детективный жанр во славу родной Петровки и её скромных тружеников. Что он свою работу любит, мечтал с детства, а насчёт писать — увольте, только протоколы.

Он уйдёт, оставив после себя ощущение неколебимости мира и записанные на коробке с чаем номера телефонов, домашнего и рабочего. «Звонить можно круглосуточно, я привык, работа такая, ночная», — и Яна будет люто завидовать ему, готовая мчаться ночью навстречу бандитской пуле, лишь бы не браться за перо.

Но уже как палач будет стоять над ней Денис, требуя, чтоб она завтра же брала быка за рога, потому что работа у Миши опасная и мало ли что, а тут сама судьба послала…

И отвертеться от Дениса и этой судьбы не будет никакой возможности.

Что заставит её принять на много лет это рабство? Только ли жажда владеть Денисом — ибо раб, в котором господин нуждается, — господин своего господина. Но только ли это? Или остатки комплекса вины перед Денисом — атавизм той, взаправдашней жизни? Так или иначе — копание в уголовных делах, архивах, судебные заседания, беседы с заключёнными, командировки в колонии будут наиболее отрадными моментами этой игры. А затем — расстановка в уме фигурок, обдумывание игры на сто ходов вперёд, тоже, вроде бы, вполне преодолимое. Но как по-прежнему будут каждый раз страшить эти атрибуты казни — письменный стол, машинка и бумага! Белый чистый лист бумаги — она возненавидела белый цвет. Пусть она каждый раз уговаривала себя, что это не настоящая казнь, что та уже давно состоялась, и не надо протыкать пером сердце и писать кровью или корчиться под красным карандашом Хана, надо лишь профессионально зафиксировать ею же разыгранную партию… Но каждый раз она оттягивает этот момент, мечтая о землетрясении.

Так она будет из-под палки играть в Денисову игру /впрочем, единственно приемлемую именно своей отрицательной условностью/. Вернее, безусловностью. Уголовно наказуемое зло — воровство, насилие, убийство не нуждалось в дополнительном легковесном морализаторстве. Установить, кто убийца, а не проповедовать, что убивать нехорошо. Здесь лучше Достоевского с его Раскольниковым не скажешь. Иоанну устраивала в детективной теме именно возможность спуститься в подземелье с его АНТИЗАКОНАМИ, приняв эти антизаконы, как данность. Прочие темы, требующие той или иной жизненной концепции, Правды, были полностью неприемлемы. У этой Иоанны не было никакой положительной опоры, она, как Сократ, знала лишь то, что ничего не знает. Всё не имело смысла, да и что такое смысл? Конец света у каждого свой, он наступает с индивидуальной смертью, и смысл может быть лишь в персональном конечном «Зачем?» Раньше она верила, что родилась для того, чтобы нечто сказать людям. Теперь ей сказать было нечего. Все дороги человеческой жизни, о которых все вокруг часто горячо спорили — то шепотом, то вкрик /назад-вперёд, направо-налево, западная демократия или восточный деспотизм/ — её одинаково устраивали и не устраивали, теперь её скромное понятие о счастье утвердилось через «не». Счастье — это когда не болит нога /зуб, глаз, сердце, живот/, когда нет пожара, когда исправно работает холодильник, когда, здоров Филипп и Денис ни с кем не пугается, когда нет войны…

«По чёрному следу»… Вместе со своим героем, советским суперменом Павлом Кольчугиным, умным, бесстрашным и бесстрастным жрецом факта в первых сериях, от серии к серии хладнокровно спускающимся в подвал, в подземелье с его антизаконами… Тот же игрок, выслеживающий в подземном лабиринте очередного оборотня, срывающий с него маску и снова кидающийся в подвал — кто кого? Подвал — это антимир, туда ведут чёрные следы, но, заглянув в его бездну, можно увидеть своё искажённое / или подлинное?/ отражение. Это попираемая нашими ногами грань, доски пола, отделяющие подвал от неподвала, порой прозрачна и таинственна, здесь отрицательные величины являются продолжением положительных и наоборот.