На рубеже столетий - Петр Сухонин

— Вас, почтеннейший, и не заполучить нонче, — продолжал князь, пожимая ему обеими руками плечи, так как тот не протягивал руки, а князю было неловко стоять с руками, протянутыми в воздухе. — Бывало, нет-нет да и зайдете поболтать и распить бутылочку вина со старым приятелем-ординарцем. А нонче Бог знает что с вами сделалось, заспесивились!

Говоря это, Зубов старался притянуть Зотова к креслу и, подавливая на плечи, его усадить.

— Садитесь, садитесь, почтеннейший, гость будете! Чем угощать-то только вас? Вот разве от Леопольде Тосканского привезли мне Локримо Кристи. Чудное вино! Попробуйте-ка!

И Зубов налил из полной, стоявшей на столе раскупоренной бутылки вина в золотой, художественной работы кубок и подал его Зотову.

— Много милости, ваша светлость! Напрасно изволите беспокоиться! — отвечал Зотов. — Наше дело лакейское, можем и постоять!

Однако ж, как бы уступая нажиму его плеч князем Зубовым, он опустился в кресло и принял поднесенный ему кубок вина. Вино было действительно превосходное.

Неизвестно, с какими мыслями сказал это Захар Константинович. Просто думая, дескать, как нас ни зови, только хлебом корми, себе цену мы знаем! Или с умыслом дать почувствовать светлейшему князю. Дескать, как нужен, так и почтеннейший, и любезнейший, и в кресло садись, и вино какое есть лучшее пей! А то, так и знать не хотим! Лакей, дескать, и только! Сам-то ты далеко ли от лакеев ушел, посмотреть бы, вот что!

И князь Платон Александрович не обратил никакого внимания на его ответ, как бы не слышал его. Он продолжал с тою же заискивающею любезностью.

— Ведь вас, почтенный Захар Константинович, нонче никак заполучить нельзя! Вот, например, хоть бы и я, с самого приезда своего из Вильно норовлю поймать случай поднести на память свой портрет. Никак не мог уловить. Право, Захар Константинович, грешно так забывать старых приятелей! Ты от меня нонче прячешься! — прибавил князь, доставая заранее приготовленный футляр.

— Помилуйте, ваша светлость, всегда к услугам по первому требованию! — отвечал Зотов, смакуя с удовольствием налитое вино. — Само собой разумеется: нонче по должности-то очень занят. Матушка-то наша не то что прежнее время — бывало, соколом, а теперь часто жалуется на здоровье и скучает. Видно, годы пришли, не все на ум одно веселье идет! Уж на что англичанин Рожерсон. Его, бывало, обухом не заставишь поворотиться, такая туша неповоротливая, хоть что хочешь говори! А теперь — нет! Чуть скажешь, сам засуетится, сам заторопится!

— Вот возьми, Захар Константинович, что я привез для тебя! Нарочно для себя заказывал. Работа хорошая, и кажется, похож! Посмотри и носи любя, да не забывай в памяти!

И князь Зубов раскрыл футляр и вынул оттуда великолепную, украшенную эмалью и несколькими рядами крупных бриллиантов табакерку с миниатюрным на крышке, прекрасно написанным на слоновой кости и тоже окруженным бриллиантами, портретом самого князя Зубова. На оборотной стороне крышки табакерки внутри был вырезан герб светлейшего князя, и чего только в этом гербе не было. Ученый-геральдик того времени прочитал бы в нем и распространение христианской веры, и спасение Отечества, и предводительствование армиями, и падение неприятельских крепостей, и даже чуть ли не песнопение царя Давида. Что и говорить, Зубовы — точно старинные дворяне, но христианской веры они не распространяли, Отечество не спасали, армии не предводительствовали, неприятельских крепостей не брали. Что же касается до царя Давида, то они, пожалуй, бы рассердились, если бы кто им сказал, что они иерусалимского происхождения.

— Ваша светлость, не по заслугам милость, не по носу табак! — сказал Зотов, улыбаясь. — Да я такую табакерку и в руки взять бояться буду, разве перекрестясь!

И он лакейски засуетился, чтобы высказать свою благодарность — торопливо закланялся и сделал, кажется, вид, что готов поцеловать руку князя, что, однако ж, как-то не состоялось, потому ли, что князь уклонился, или потому, что Зотов сделал только вид. С тем вместе, именно потому, что Захар Константинович знал себе цену и понимал, чего от него нужно, он сейчас же прибавил:

— Вашу светлость беспокоит тот молоденький паренек, которого мы с князем Гагариным караулим и будто на убой откармливаем?

И Зотов, полюбовавшись еще табакеркой, причем приблизительно определил ей цену — в этом он знал толк — положил ее в футляр и спрятал в карман.

— Да, скажи на милость, Захар Константинович, что сейчас он значит? Отставка мне, что ли, готовится или просто так, временное развлечение? Я думаю, ты сам скажешь, что преданнее меня государыне уже трудно быть! Опять ее воля, насильно, говорят, мил не будешь!.. Отставка так отставка! Меня и через час здесь не будет!

— Э, ваша светлость, не извольте тревожиться! Чтобы мы такого молодца-красавца от себя отпустили, да еще веселого, доброго и разговорчивого. И чтобы мы такого истинного и испытанного друга променяли на какого-то мальца, что и взглянуть не на что? Полноте, не беспокойтесь!

Этого ни в жизнь не будет! На что Александр Матвеевич уж хмурый был, и я, бывало, и говорил государыне, дескать, паренек-то скучает! Так и тут, готовы были всякое удовольствие предоставить, а от себя отпустить не хотели. А чтобы вашу светлость, говорю, не извольте беспокоиться! Что же касается мальца, то это старая погудка на новый лад, на отбросок былого, прошлого и далеко не радостного. Заняться им мы считаем своим долгом, потому ни слова не говорят! А вот подождите, картинка раскроется, мы на нее насмотримся, наслушаемся и тогда сами вашу светлость просить будем, чтобы придумали устроить, да так, чтобы старое-то глаз не мозолило, не очень бы на них кидалось! А вы, коли хотите послушать совета старого дурака, устройте, да так, чтобы и угодить, чтобы и угодить, и подальше куда… Вот подождите денек, много два и увидите, что я прав!

Но не прошло и двух часов, как доложили князю, что от императрицы к нему другой ее камердинер, из потемкинских, Кошечкин. Князь приказал звать.

Кошечкин заявил его светлости князю Платону Александровичу, что государыня желает видеть вице-президента военной коллегии.

— У государыни кто-нибудь есть? — спросил у Кошечкина князь Зубов, в то время как Зотов нарочно раскинулся в креслах, допивая свое вино, чтобы показать перед товарищем: дескать, знай наших. Вот, дескать, мы у светлейшего в гостях сидим и винцо попиваем, а ты хоть тоже камердинер, а что?

Кошечкин, далеко не выутюженный так, как был выутюжен Зотов, с завистью посматривая на своего старшего собрата, должен был отвечать:

— Как же, ваша светлость! У государыни генерал-аншеф сиятельный граф и кавалер Алексей Григорьевич Орлов—Чесменский!

— Разве он в Петербурге?

— В Петербурге, ваша светлость, и вчера, и третьего дня изволили быть!

"Эге, да не его ли это штуки? Хорошо, увидим", — подумал Зубов, потом прибавил: — Больше никого?

Кошечкин затруднился ответом, посматривая на Зотова, но тот показывал вид, что вовсе его не замечает.

— Пока никого, ваша светлость, — надумался наконец ответить Кошечкин, — но приказали еще кого-то позвать!

— Ладно, — отвечал Зубов, — скажи, сейчас буду.

Кошечкин исчез. Зубов опять сильно позвонил, но не отпустил Зотова, выливая ему из бутылки остальное вино.

— Да уж и кубчик-то возьмите с собой, Захар Константинович, на память!

Когда по звонку князя явился перед ним опять весь штат его прислуги, Зубов стал одеваться, разговаривая с Зотовым о предметах, впрочем, общих. Но он очень хлопотал о том, чтобы одеваться к лицу, как можно богаче и изящнее. По этому предмету он не раз обращался за советами к Зотову, зная, что старик во время долголетнего служения своего при государыне изучил ее вкус и хорошо знает, что ей нравится.

И красив же он был в полной форме вице-президента военной коллегии и генерал-адъютанта, украшенный лентами, орденами, разными знаками и собственным ее величества, осыпанным весьма крупными бриллиантами, портретом.

— Чтобы такого красавца да мы оставили, — проговорил Зотов, допивая вино. — Ни в жизнь, ни в жизнь!

— Кубчик-то не забудьте взять на память, Захар Константинович! — вместо ответа проговорил Зубов, настаивая, чтобы Зотов кубок, из которого пил, положил себе в карман, —

— Чем заслужил вашу милость?

— Добрым словом, ничем более, как добрым словом, почтеннейший Захар Константинович, — отвечал Зубов и, взяв Зотова под руку, вышел с ним из комнаты.

Глава 6. Заключение

Кошечкин, не зная, как отделаться от вопросов князя Зубова, что сказать, чего не говорить, тем более что тот спрашивал его при Зотове, солгал князю. Граф Орлов только приехал во дворец, прямо пришел в комнату сына, и когда императрице доложили и она велела звать его в бриллиантовую комнату, то пошел туда вместе с сыном под руку, так что, когда государыня приказала позвать Зубова, то она была уже втроем, а не вдвоем с Орловым. Кошечкин не решился сказать, что у государыни Чесменский, по такого рода своим, камердинерским соображениям: "А шут их ведает, что еще выйдет? Пожалуй, рассердится да пойдет объясняться, та спросит, кто сказал? Нашему брату помолчать всегда лучше!"