В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

На рассвете вражеские отряды вошли в крепость. Они не разбирали, кто попадался им па пути, рубили всех подряд — женщин, стариков, детей. Солдаты были озлоблены — помучила их эта крепость в скалах, многие нашли у этих стен смерть. А теперь Герей–хан приказал им не щадить никого, с лица земли стереть и крепость, и всех ее обитателей. Обессиленные от жажды, бессонных ночей, проведенных у стен, голодные, едва стоящие на ногах жители Турутли не сопротивлялись.

Разбуженные криком женщин и выстрелами вскочили братья Тайпус, схватились за сабли и не смогли вынуть из ножен заржавевший клинок. Вот Муслим, средний сын Исилава, схватился за камень. Но тут настигла его шашка Герей–хана, и с разрубленной головой свалился он со стены прямо к ногам коня грозного военачальника. Мурад–бек, старший брат Тайпус, выскочил из‑за стены, он понял, что их предали, и взялся за кинжал убитого героя. Герей–хан снова поднял саблю.

— Дядя! Опомнись! Ты же поклялся именем Аллаха! — закричал Ибрагим.

— Аллах велел мне мстить! — С этими словами Герей–хан бросился на Мурад–бека, но его удар пришелся но плечу Ибрагима, который своим телом загородил брата Тайпус. В воздухе блеснул клинок кинжала старшего сына Исилава, но не успел он нанести удар Герей–хану, как кто‑то из воинов шаха выстрелил ему в грудь.

Все это видела и Тайпус. Она скрылась в доме, где были раненые, глупая, ждала момента, когда войдет отряд Ибрагима и начнет мирные переговоры, представляла картину будущего — как ее руки будет просить Ибрагим, и вдруг услышала страшные крики женщин, выстрелы, дрожа, выбежала и в ужасе увидела картину битвы. Ее любимые братья лежали убитыми, а Ибрагим плакал, рвал на себе волосы, кричал: «Проклятье вам! Обманули! Убейте меня!» Он выхватил клинок кинжала и вонзил его себе в грудь.

Тайпус бросилась к раненому Джабраилу.

— Брат, дорогой, убей меня! Это я открыла ворота, я налила соленую воду в ножны сабель! Враги обманули меня!

Джабраил встал, качаясь, подошел к стене, где над ковром висело отцовское оружие. Кинжал с золотой чеканкой упал, но поднять его Джабраил не мог. Тогда он велел сестре привести из сарая коня, любимого коня отца. Джабраил с трудом влез в седло и велел сестре сесть сзади.

— Держись покрепче, сестра! — приказал он и хлестнул коня. А конь, будто понимая, что от него требуется, рванулся сквозь вражеские ряды вниз, к пропасти. За ними гнались, стреляли, но конь перескакивал через лестницы, стенки, сделанные в саду, и доскакал до пропасти, заржал, встал на дыбы — не хотел, видно, умирать — но тут его настигла пуля и он сорвался вниз, унося с собой Джабраила и Тайпус.

Не успели враги опомниться, как начал дымиться дом Исилава: его поджег кто‑то из раненых. Измученные ранами и голодом, люди выходили из дома, будто из могилы, еле–еле стоя на ногах, и бросались вниз толовой с высокой стены.

— Проклятые! — кричал Герей–хан, от злости скрипя зубами. — Не люди, а шайтаны. Все, все, даже камня воюют в этих горах с нами.

Еще издали увидел Магдилав окутанный густым черным дымом Турутли. У уцелевших стен крепости он встретил троих, оставшихся в живых турутлинцев. Один из них был мальчик, девяти лет, — он скрывался на макушке тополя в ветвях, и на его глазах происходили все события этого дня. Старики, оглушенные ударами по голове, ничего путного не могли рассказать. Говорил мальчик, идя впереди Магдилава по тлевшим развалинам. Тут и там еще дымили догоравшие бревна, стволы деревьев. У дома, который сейчас и отыскать‑то было трудно, лежали в крови, с искаженными лицами, в обгоревшей одежде шестеро сыновей Исилава. Тут же лежал чужеземец с разрубленным плечом, с кинжалом в груди. «Вот из‑за него предала нас Тайпус», — услышал Магдилав шамкающий голос старика.

— Похороните его как положено, — вымолвил Магдилав, шагнув через труп чужеземца, и вошел во двор бывшего дома Исилава, где когда‑то встретил ее, Тайпус…

Братьев Тайпус похоронили под айвовым деревом, от которого теперь остался только обгорелый, почерневший ствол.

Потом мальчик спустился к пропасти и показал место, откуда бросился младший брат с Тайпус в бурлящую реку. Магдилаву почудилось, как стонала река: «Проклятье врагу! Проклятье изменнице!» Эхо вторило в скалах. Он заткнул уши, чтобы не слышать ничего. «Нет, не верю. Не могла пойти на такое Тайпус», — повторял он себе и, резко повернувшись, поспешил в крепость. Сердце его плакало горько, а глаза были сухие, суровые.

— Отряд Герей–хана ускакал сразу же, как начался пожар! — услышал Магдилав, как сквозь сон, голос мальчика. — Туда, к югу…

— Отомщу за все! Клянусь Аллахом и этими горами, которые люблю больше жизни! — шептали губы Магдилава. Он вскочил на коня, за ним его воины, и скоро сквозь треск догорающих бревен, плач птиц, ропот гневной Койсу послышался ровный стук копыт.

Магдилав ехал молча, он даже не заметил, что едет мимо старого дуба, их с Тайпус дуба. Совсем недавно его зеленая макушка видна была в крепости, где кипела жизнь, не услышал он и журчание родника Китилай, у которого когда‑то сидели они вдвоем. Теперь он ие поднимал голову, казалось, он не видит и не слышит ничего.

К вечеру отряд подошел к маленькой речушке, где на берегу в саду утонул маленький домик. Возле домика, немного пониже — ближе к речке, виднелась мельница. Она не работала.

— Махмуд, пойди, присмотрись! — приказал Магдилав.

Время было такое, что враги могли скрываться везде. Поэтому следовало осторожно продвигаться, прощупывать каждый аул, каждый кустарник, каждую пещеру. Махмуд сошел с коня и скрылся в темноте, а Магдилав со своим маленьким отрядом остановился под деревьями. Кони устали, они щипали посеревшее сено, желтые листья, которые падали и шуршали под ногами. А в небе стоял серп луны, будто облитый кровью. Молчаливые и хмурые громоздились горы — немые свидетели беспощадных боев горцев с иноземцами.

Неожиданно темноту разорвал знакомый голос:

— Магдилав! Тут свои, идите к нам…

Оказалось, в домике мельника скрывались раненые, их вывезли с поля боя на отбитых у врагов арбах в безопасное место. Тут и приютили воинов, ухаживали за ними дочь и жена мельника, а сам мельник — старый Хирач сторожил дороги, ведущие к мельнице. Он‑то и подкараулил Махмуда в кустарнике и — хоп — бросился на него. Хоть стар был мельник, но сильного телосложения человек, заткнул рот Махмуду папахой, притащил в комнату — стал спрашивать, кто такой и кем послан. И Махмуд рассказал о МагдиЛаве. Услышав прославленное имя, мельник обрадовался и поковылял за Магдилавом.

Оставив коней связанными в тени деревьев, Магдилав со своими воинами вошли в дом. Там на свежем сене рядами лежали раненые горды. Как обрадовались они Магдилаву. Расспросам не было конца. Оказывается, и до них уже дошли легенды о разгроме двадцатитысячного отряда Лютф–Али–хана, и все гордились храбростью Магдилава и его друзей.

— Я тебя видел в Карадахе на базаре, — говорил одни, — когда ты тащил на спине скакуна.

— А я был свидетелем борьбы во дворце хана, где ты уложил Мустафу, — добавил другой.

— Я‑то его лечил в пещере, — вмешался третий горец, — с разбитым носом, с забинтованной ногой.

— Вах! Тайгиб, мой друг чабан! — воскликнул Магдилав, — Как, братец, ты попал сюда?

— Мы воевали в Андалале, — сказал Тайгиб. — Таких боев наши горы, наверное, никогда не видели. Славно рубали мы шахских воинов. Правда, сначала они оттеснили нас, думали еще сутки — и никто с поля боя не уйдет живым…

Тайгиб рассказал, как темной ночью, без шума, стремительно напал он со своим отрядом на табун иранской кавалерии. Сначала горцы уничтожили охрану табуна, потом угнали иранских лошадей в то место, где стояли наши отряды. Отбившиеся от табуна кони убежали в лагерь Надиршаха, но охранники решили, что кони испугались дикого зверя и не обратили особого внимания. Только утром, когда рассвело, узнали иранские воины о случившемся. Тут подоспел отряд Муртазали и хунзахского Чупалава. С восходом солнца они уже были около вражеского стана и внезапно из‑за перевала нанесли удар персам. Сам Аллах был свидетелем, как дрались горцы с кинжалами и шашками, смело бросались они на врагов, стоны раненых смешались со звоном стали. Муртазали врезался в ряды врагов. Храбро бился и его друг Чупалав. Рекой текла кровь персов, и они начали отступать.

— Говорят, Надиршах смотрел с утеса на бой, а рядом стоял Сурхай–хан. Он видел, как дрался Муртазали и спросил Сурхая: «Кто этот храбрец? Его меч подобен мечу Али–бахзрчи — военачальника».

— Это мой сын, Муртазали! — ответил Сурхай–хан.

— Все войско отдал бы за него! — воскликнул восхищенный Надир.

— Надиршах бросал в бой все новые и новые силы, — продолжал свой рассказ чабан, — а горны только держались своей стойкостью и мужеством. И тут пришла помощь из ближайших аулов. Женщины Чоха, Согратль, Мече, Мукара, Ури, вооруженные чем попало, бросались на помощь мужьям, братьям и отцам. Сражение разгоралось с новой силой и стихло только к вечеру.