В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

Злобно кричал Надир, визжали его жены — от внезапного удара об землю наконец дверь открылась, и Надйршах в ужасе окаменел. Его маленькие глаза налились кровью, он схватился за саблю, но взмахом левой руки Магдилав сорвал ее с шаха. Сам шах свалился к ногам багадура.

— Поднимайся, Надир, пришел твой час, ответишь теперь за все, — спокойно приказал Магдилав. Он поднял шаха за ворот халата той же левой рукой, ибо в правой он держал обнаженную саблю. Надиршах кричал что‑то на своем языке, а маленькое тело его подпрыгивало и корчилось в смертельной муке.

И вдруг прогремел выстрел. Зашатался Магдилав — проклятая пуля сразила великана. Слабеющая рука разжала ворот ханского халата, взмах его огромной сабли пришелся по голове телохранителя шаха. Раздался еще залп и рухнул Магдилав па родную дагестанскую землю, орошая ее своей алой кровью.

С тех пор много раз гремел гром в Дагестанских горах, много воды унесли быстрые горные реки к седому Каспию. То убыстряя ход, то замедляя, будто поднимаясь по склонам, проходила жизнь, вечный конь, которому нет начала и конца, который не знает ни старости, ни усталости.

Шло время, изменяя и природу, и человеческую жизнь, и где‑то вдали остались события, которые происходили двести с лишним лет назад, когда Надиршах, великий владыка, четырежды совершал походы в страну гор и четырежды возвращался разбитый и побежденный.

Папаху хана, которую Надир потерял в горах, вместе с золотым седлом и саблей, говорят, нашли горцы на том самом месте, где убили Магдилава, и потом передавали из рук в руки, чтобы сберечь, как память о пораженном завоевателе. Сабля сохранилась до наших дней. В краеведческом музее Дагестана покоится она под стеклом. На ней высечены слова: «Принадлежала завоевателю Тимуру 1328 г. Спустя более 330 лет ее обладателем был Надиршах. 1739 год».

А легенды о славных битвах горцев с иноземцами живут до сих пор, как эхо далекой ушедшей жизни, передаются из уст в уста, из поколения в поколение. Остались и разрушенные сторожевые башни, крепости далеких времен, среди них и Турутли. Стоит он на высоких скалах, заброшенный и угрюмый, храня в себе печальную повесть о семи братьях и изменнице сестре. Помнят люди и Магдилава. Многим новорожденным давали его славное имя. Теперь носит его и молодой инженер. Правда, он не великан, не багадур, он не карабкается по скалам в поисках меда диких пчел. Этот Магдилав — гидроинженер и работает на плоскости, занимается оросительной системой родного совхоза, куда перекочевали славные гондохцы, променяв тесную, скудную землю предков на просторные богатые поля. Пусть будет достоин он имени Магдилава–багадура.

И вы, дорогие читатели, я думаю, желаете того же молодому инженеру, будущему герою моей новой повести…

ПОЛИНА–ПАРИДА

Не успел я войти в купе, как оказался в окружении Аджара и Джабира. «Эти маленькие друзья из братского Азербайджана ехали с матерью в том же направлении, куда и я. Аджар был годом старше своего брата Джабира, но оба они были одень похожи друг на друга, только Аджар был на голову выше брата. Большие, живые глаза их горели, как черные угольки. Вскоре я узнал о них все. Аджар был заядлым футболистом, болельщиком бакинской команды «Нефтчи». Он знал не только своих футболистов, как они играют, где живут, кто и когда и какие ошибки допустил в игре, но и футболистов всего мира, начиная с Пеле и кончая Рудаковым — вратарем сборной команды СССР. Сам Аджар играл в школьной команде, о чем из‑за скромности сначала умолчал, зато Джабир так обрисовал игру своего брата, что он показался мне чуть ли не самим Яшиным. Аджар — лучший вратарь в школьных командах Баку. А сам же Джабир, ученик пятого класса, увлекался шахматами. Отец ребят — известный азербайджанский писатель Исмаил–оглы часто проигрывал ему.

— Что отец! — говорил Аджар, лукаво улыбаясь. — Сам Петросян проиграл бы нашему Джабиру, жаль только, он не участвовал в мировом чемпионате.

Еще я узнал о том, что братья с матерью едут в Крым, в дом отдыха «Золотой колос». Едут от Каспийского моря к Черному, и что Аджар хотел во что бы то ни стало лететь, но у матери больное сердце, и самолет она не выносит, поэтому и решили ехать поездом. У Джабира испортилось настроение, когда я отказался играть с ним в шахматы. Ему не верилось, что такой большой дядя не умеет играть даже в шашки. Зато Аджар начал с охотой задавать мне вопросы.

— Еду к сестре в гости, — ответил я, — вот второй год не видел ее. У нее тоже сын теперь первый класс окончил. — Я вынул фотографию сестры с сыном.

— Сестра совсем на вас не похожа, — удивился Джабир. — А как зовут вашего племянника?

— Андрей.

— Андрей? Русское имя?

— Ну мало ли теперь горских ребят с русскими именами, — ответила за меня их мать Фариза. — Сестру‑то как звать?

— Полиной. А мы звали ее Паридой.

— Полина? — удивилась теперь Фариза. — Аварка?

— Русская аварка, — улыбнулся я.

— Как «русская аварка»? — спросил Аджар. — Разве бывает такое?

— Ага. Я знаю, — сказал Джабир. — Сначала она была Парида, потом поехала учиться, и стала Полиной. Да?

— Совсем не так, — ответил я. — Сначала она была Полиной, потом стала Паридой, а теперь опять Полиной.

— Что‑то непонятно, — покачала головой Фариза.

— Все станет вам понятно, когда я расскажу, как она стала нашей сестрой.

Ребята, разинув рты, удивленно смотрели на меня. И я начал свой рассказ.

Суровой выдалась военная весна 1944 года. Нас было трое братьёв — самому старшему Магомеду в тот год исполнилось одиннадцать лет, среднему — Саиду — девять, а мне — восемь. А самой младшей в семье и единственной нашей сестре Асе было всего шесть. Трех лет ей не сравнялось, когда мы всем аулом провожали отца в армию. Он был шофером. Перед войной наш колхоз начал строить на речке Ганзах электростанцию. Отец возил туда то камень, то оборудование. Здание электростанции было уже почти закончено, когда отец в черной бурке на коне вместе с мужчинами аула уехал на фронт. До самой границы аульской земли мы с матерью проводили его. А Ася все смеялась, сидела на коне, весело подпрыгивала, ей, бедняжке, и невдомек было, куда едет отец. Она все просила его привезти ей куклу с такими же косичками, как у нее самой. «Папуля, еще не забудь конфетки, знаешь, такие холодненькие, в бумажке», — говорила она, прижимаясь к нему. «Привезу, родная, привезу, — отвечал отец и крепко обнял нас. — Вы, мужчины, берегите маму и Асю». Только и сказал нам на прощанье.

С тех пор каждый день я первый встречал почтальоншу Гоарше, все гадал, нет ли в ее сумке отцовского письма. А Ася приставала то к маме, то к бабушке с вопросами, когда вернется отец с куклой и конфетами. Мама с утра допоздна работала в колхозе, бабушка все гадала на девяти камешках, успокаивала нас, что скоро мы победим и приедет отец живым и невредимым, вся грудь в орденах. Но отец все почему‑то не возвращался, только присылал письма из разных городов, а в письма вкладывал свои фотографии. Был он снят в военной форме с медалями, красивый, улыбающийся. Одна из фотографий до сих пор в рамке висит у нас на стенке в бывшей бабушкиной комнате. Вообще‑то бабушка никогда никаких плакатов, фотографий и рисунков не разрешала развешивать у себя. Говорят, в Коране написано, что нельзя людей и животных рисовать, и поэтому считала она рисование грешным делом. Но вот фотографию отца бабушка повесила у себя над постелью.

— Вот мой ангел–хранитель, — говорила она, — он дороже мне всех других ангелов на свете.

Каждый день после молитвы она разговаривала с фотографией отца: «Когда же ты, мой сокол, вернешься, хоть бы раз взглянуть перед смертью на тебя. Я так по тебе соскучилась», — и все просила Аллаха, чтобы поберег он сына от шальной пули.

Отец вернулся только весною 1944 года. Я в это время нас телят с соседними мальчишками на поляне за аулом. Телята резвились где‑то рядом на зеленой траве, а мы, ползая на коленях, играли в ножички. Каждый по очереди должен был бросить нож то через руку, то через плечо, да так, чтобы падал он на землю только острием и вставал ручкой кверху. И вдруг, когда ножик взметнулся над землей, раздался радостный крик брата Магомеда. С самой высокой крыши аула он кричал: «Эй, Жамал, скорей домой, наш папа возвращается!» Как резвый жеребенок я припустился к дому. А там уже собрались соседи, поздравляли бабушку. Маленькая Ася все прыгала, как стрекоза: «Папа возвращается с куклой для меня!» Братья спорили, кто с конем, а в колхозе тогда был один–единственный конь, пойдет встречать отца к речке. Через речку проезжали все машины в горные районы. Матери еще не было дома. Она появилась потная, красная, глаза ее сверкали от радости. Задыхаясь, она села на лестнице, говорила: «Вот отдышусь!», а потом все спрашивала: «Неужели это правда?» Ей Магомед несколько раз повторял, как по телефону сам отец позвонил из города секретарю сельсовета Магди, что приезжает, а Ханзадай — сторож Совета — тут же, будто ветром ее сдуло, побежала на поле сообщить маме радостную весть.