Королева Тирлинга (ЛП) - Эрика Йохансен

― Я полагаю, вы хотите увидеть это своими глазами? ― спросил Беннейкер Торна. Его голос был также похож на голос гнома, высокий и дребезжащий, неприятно жужжавший в ушах Джавеля.

― Было бы неплохо.

― К счастью для вас, трое из них уже готовы к работе, ― Беннейкер протолкнулся через группу людей и поспешил к одной из покрытых груд пиломатериалов. ― Только быстро. Мы немного отстаем от графика после того, как Филипп подхватил грипп.

Гном схватил один конец зеленого брезентового полотна и дёрнул его. Брезент ещё даже не упал, как Джавеля одолело предчувствие ужаса, нечто хуже его кошмаров, отчего он захотел закрыть глаза. Но было уже слишком поздно, полотно упало, и первая его мысль была ― "Я должен был знать".

Это была клетка, широкая и приземистая, около тридцати футов в длину и пятнадцати в ширину. С одной стороны была дверь, достаточно высокая, чтобы через неё смог пройти человек. Прутья клетки были не стальными; вся клетка, пол, прутья и колеса, вероятнее всего были изготовлены из тирлингского дуба. Она была построена не так хорошо, как те клетки, которые Джавелю приходилось видеть раз в месяц в течение всей своей взрослой жизни, но всё же выглядела достаточно крепкой и прочной для своего предназначения.

― Я, чёрт возьми, на это не подписывался, ― проворчал Арн Бейденкурт, а Джавель онемело кивнул. Взглянув направо, он увидел Торна, восхищённо смотревшего на клетку, как на своё детище.

Торн пожал плечами.

― На что ты подписался ― это вопрос спорный. Теперь вы все причастны к этому. Каждый из нас представляет опасность для другого. Не вешать нос! Я уже завершил переговоры с Мортмином. Каждый из вас получит свою награду, как я и обещал.

― А в чём твоя награда, Арлен? ― спросил священник, не сводя острого недоверчивого взгляда с чиновника. ― Что ты надеешься с этого получить?

― Это не твоя забота, ― Торн продолжал неотрывно взирать на клетки своими сияющими глазами. ― По крайней мере, своей наградой твой хозяин будет доволен.

― Сколько человек вмещает каждая клетка?

― Двадцать пять, может, тридцать. Если сажать в них детей, то больше.

Священник опустил голову, беззвучно шевеля губами. Джавель догадался, почему: священник боялся осуждения. Так же, как и он сам. Он оглядел огромный склад, накрытые брезентом груды, как он предположил, брёвен. Джавель насчитал восемь таких нагромождений. Он никогда не был силен в математике, но ему потребовалось лишь мгновение, чтобы подсчитать количество людей, которое в них могли бы поместиться.

«Не меньше двухсот человек, ― подумал он, ощущая мурашки по телу. ― Может быть даже триста».

Он тут же представил восемь клеток и лицо Элли, которое, казалось, выглядывало сквозь решетку каждой из них.

Н

аверное, в сотый раз после ухода из Крепости Томас проклинал дождь. Небеса словно разверзлись, как только он пересек Новый Лондонский мост, и уже в течение трех дней непрерывно лил дождь. Стоял март, сезон дождей, но тем не менее у Томаса было ощущение, что дождь был послан ему в наказание. Возможно, это девчонка вызвала грозу с помощью своего проклятого камня, или, возможно, это было Божье наказание. Так или иначе, он промок до нитки. Он не ездил верхом, по крайней мере, уже год, и его экипировка для верховой езды оказалась слишком мала; мокрая ткань брюк до крови натёрла ему бедра, вызывая боль с каждым шагом. Мир для него теперь состоял лишь из трёх вещей: холод, ливень, натёртая до крови кожа и нескончаемое чавканье копыт по грязи и лужам.

Его люди не жаловались, но и веселы они тоже не были. Лишь трое согласились пойти с Томасом; он обещал им награду по приезду в Мортмин, и эти трое были достаточно глупы, чтобы поверить ему. Он никогда не мог застать Пайна в нужный момент, о чём горько сожалел. Хуже того, ни один из кейденов не согласился пойти с ним, даже после того, как он обещал заплатить им в два раза больше, как только они достигнут Мортмина. От наемников, конечно, не стоило ожидать верности, но он полагал, что сможет убедить хотя бы одного.

Но всё же он смог прихватить с собой Кивера, и это было лучше, чем совсем ничего. Кивер не уступал интеллектом дубовой колоде, но он занимался семейным бизнесом по доставке товаров в Мортмин и хорошо знал Мортский тракт. Томас планировал съехать с тракта, когда Новый Лондон останется позади, но из-за погоды пришлось отказаться от этой идеи, что, возможно, было к лучшему. Умение ориентироваться на тракте вряд ли помогло бы им в лесу, поэтому Томас не заблуждался насчёт того, что если им придётся пробираться по дебрям, то от Кивера будет мало толку. Как и от всех них.

Но и на тракте им тоже приходилось нелегко. Дорогу настолько развезло, что лошади тяжело дышали, с трудом выдирая копыта из грязи. Всякий раз, когда до путников доносились звуки приближающихся всадников, которые превосходили их числом, они были вынуждены съезжать с тракта, прятаться в кустах и ждать, пока горизонт снова не будет чист. Томас планировал доехать до Демина за три дня, но и этому его замыслу не суждено было исполниться. Теперь на это уйдёт пять или шесть дней, и чем дольше он оставался под открытым небом, тем острее о чувствовал дыхание надвигавшейся смерти.

Его охранники время от времени бросали на него неуверенные взгляды, и именно в этих взглядах бывший Регент чувствовал на себе тяжёлую длань судьбы. Девчонка сказала, что он никто, и почему-то он понимал, что именно никем ему и суждено стать. Из школьных лет Томасу смутно вспомнилась крошечная звёздочка и запись в низу страницы. Сноска… Вот чем он станет. Второстепенным полузабытым персонажем историй и мифов, которые в Тирлинге передают из поколения в поколение. Даже если он доберётся до Мортской границы живым, Красная Королева, наверняка, убьёт его за тот провал, который он допустил.

«Нет, в этом не было моей вины».

«Да ей плевать».

― Давайте остановимся на ночлег, ― предложил он.

― Нам лучше не останавливаться здесь. ― ответил Кивер. ― Мы тут как на ладони. Надо ехать дальше, пока не стемнеет.

Томас кивнул и раздосадовано посмотрел на серое сумеречное небо. Уже быстро темнело, а они ещё не преодолели Кэдделл. Даже если небо прояснится, до границы им предстоят ещё два дня тяжёлой скачки. Ему казалось, что у него на бёдрах совсем не осталось кожи, и с каждым шагом своей лошади он чувствовал, как сочилась его обнажённая плоть. Его спутники, должно быть, испытывали такие же муки, но, разумеется, не говорили об этом, и чем сильнее ему хотелось, чтобы они пожаловались, тем отчётливее он понимал, что они не станут этого делать.