Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

редко, она недостаточно сидит, в основном лежит. Ей 98,5 года, как можно женщину ходячую положить? Они редко ее сажали по своей лености, а я это контролировать никак не могла, приезжала часа на два-три, этого было недостаточно. Я никогда не забуду. Я приезжаю в больницу, она сидит на постели с помощью подушек, которые поддерживают спину, опершись на свою палку. Я готова сейчас опять заплакать. Я никогда не забуду… это ее состояние духа. Она на меня смотрит своими чистыми, детскими, божественными, преданными глазами, и я понимаю в этот момент, что она готова жить и она готова умереть одновременно. Я была совершенно потрясена: она была готова жить!!! Мы не стали говорить на эту тему. Я сказала ей, что мы готовимся к операции. Дальше они готовились каждый день в течение трех недель. Я была там, мама моя – нет. Она знала, на кого можно все сгрузить, что я настоящий Телец, можно меня запрячь, и я повезу в упряжке, что я всегда и делала.

Настя дома в Москве

Съемки рекламы «Черный жемчуг». То самое украшение, которое рассыпалось на Каннском кинофестивале и мы собирали его под столом вместе с великим дизайнером

Премьера фильма «Подари мне лунный свет»

«Подари мне лунный свет»

Фильм «Подари мне лунный свет», финал

Соединенные Штаты. «Нежить». Рядом со мной Ким Кэтролл

Фильм «Нежить», 1998 год

И дотянули, допрыгались до того, что у нее вдруг начинается астма, которой она никогда не страдала. Она начинает задыхаться. И это естественно, когда отлеживают легкие, в них появляется жидкость. Митя опять успевает приехать… Так же, как и с его дедушкой. Прабабушку он очень-очень любил, она его вырастила. И мы заходим вместе в палату, а в это время бабушку, так как она начинает задыхаться, перекладывают на каталку и везут в реанимацию. У Мити было ровно две минуты, пока он шел рядом с каталкой. До лифта был длинный коридор, и вот в эти две минуты он схватил ее руку и кричал: «Бабушка, бабушка, я тебя так люблю, я тебя люблю!!!» Митя тогда был очень хороший, любимый, я его обожала до бесконечности и была готова ему отдать все. Это был 2008 год.

Митя не мог оставаться долго, ему надо было лететь и получать шапочку магистра экономических наук в Швейцарии. Мы с ним провели некоторое время вместе. Он не мог навещать бабушку, потому что она была в реанимации, и я не могла навещать, потому что в эту реанимацию нас не пускали.

Бабушка была всего месяц в этой больнице. Ее выпустили из реанимации и перевели в обычную палату. К ней ни разу не приехал ее сын. В предпоследний день она кричала: «Сыну позвоните. Юру позовите!», видимо, эта трагедия у нас в поколениях. А сын с ней перестал общаться, послал ее на фиг. Судя по всему, не мог простить, что она объединила квартиру именно со мной, а не с ним: он ей тоже предлагал съехаться. Все тогда дрались за площадь, я не дралась за площадь, я просто любила свою бабушку и знала, каким помощником она являлась.

Максимилиан Шелл часто приезжал и останавливался у нас в Дегтярном переулке. Он обожал мою бабушку, которая жила в соседней комнате, он на нее молился. Я помню, как он ее пригласил в Мюнхен, как она приехала, как он с ней возился. Он ей купил слуховой аппарат за какие-то сумасшедшие деньги. И она сидела в роскошном Мюнхенском саду на веранде, и все спрашивали, чем она занимается, она отвечала: «Я слушаю, как поют птички». Это было так восхитительно.

Макс подарил ей роскошную жизнь. Макс мечтал, чтобы она жила с нами, в нашем доме в Мюнхене, но она не согласилась.

Так вот, я возвращаюсь в эту палату с семью женщинами. И я вижу, что носик у бабушки заострился. Все было понятно – энергии не осталось. Я беру ее за руку, пытаюсь сказать самое главное. Слухового аппарата у нее нет, сняли. Она молчит, но у меня такое чувство, что она слышит меня дословно. Если бабушка молчит, это значит, что так оно и есть. Я собралась с силами, свою волю и храбрость, и говорю ей: «Бабушка, ты здесь немножечко задержалась, ты великий дух, очень чистый дух. Тебя ждут. Ты должна очень быстро реинкарнировать. Ты родишься в семье английского лорда». Я, чокнутая, это при семи людях говорю: «Поэтому ты прости меня, но я хочу, чтобы ты об этом знала». Она смотрит на меня своими детскими глазами, и я понимаю, что она это принимает как абсолютную данность. И правда, потому что она это и так знала, без меня. Она наполовину здесь, наполовину там находилась. И я ей говорю: «Мите дают шапочку магистра. Мне надо улететь. Я улечу, бабулечка, всего лишь на две ночи. Завтра полечу, с Митей побуду две ночи и вернусь к тебе обратно. Ты меня отпускаешь?» А она отвечает: «Внученька, да о чем же ты говоришь? У Мити молодость, за этим стоит жизнь, а я-то что? Обязательно уезжай. Ты сейчас Мите очень нужна». Она меня отпускает. Я подхожу к двери, оборачиваюсь, смотрю на нее. Я понимаю, что это последний раз, когда я ее вижу, бабушка понимает, что больше меня не увидит, у нас очень долгий прощальный взгляд: она все понимает, что я понимаю и оставляю ее на спокойный уход. Но я все-таки надеялась, что ее увижу.

В 01:20 утра раздается звонок. Я снимаю трубку. Голос моей мамы: «Мама ушла пять минут тому назад». Мне надо было вставать в 03:00, потому что самолет был в 07:00. Я села на постели и, может быть, три минуты сидела безмолвно. Потом у меня потекли слезы. Я плакала. Но это была первая реакция. Все-таки она была мне мамой, она меня вырастила. Но вдруг я так обрадовалась. Я начала танцевать, бабушка была рядом. Я ей говорю: «Я так рада, что ты сделала так, как хотела, что ты освободилась!» И такая благодать поселилась у меня в душе, потому что я очень страдала и очень хотела ей помочь. Я была счастлива