Дождь Забвения - Аластер Рейнольдс

– И мне почему-то кажется, что это не слишком правильное решение.

– Тебе не кажется. Само собой, УЛ – полезная вещь. Но это с одной стороны, а с другой… Когда имеешь дело с новой формой жизни – а сверхмалые машины и были по сути ею, – ошибки обходятся слишком дорого.

– А принимая во внимание человеческую натуру…

– Да. Звонок прозвенел в конце июля две тысячи семьдесят седьмого. Уже пару лет мы выпускали микроскопические машины в атмосферу, пытаясь исправить климат. Планета разогревалась целый век из-за нашей привычки выбрасывать в воздух всякую дрянь. Мы загрязнили океаны. Уровень воды в них стал повышаться, затопило много прибрежных городов. Начались жуткие штормы. Кое-где стало холоднее, кое-где жарче. А кое-что сделалось… странным. Даже очень. И вот тогда компания светлых умов, прячущихся за высокими лбами, решила наделить погоду машинным разумом. Они так и назвали этот проект: «Умная погода».

– «Умная погода»? – повторил Флойд, растерянно качая головой.

– Точнее было бы назвать ее наиглупейшей. По идее, проект должен был решить все наши проблемы. Ожидалось, что погоду можно будет включать и выключать, менять по своему усмотрению. Мы засеяли океаны и верхние слои атмосферы крошечными роботами, незаметными глазу, безвредными для людей. Мириадами машин – размножающихся, перестраивающих себя, самоуправляющихся. Они поглощали тепло в одном месте, отдавали в другом, охлаждали, нагревали. Формировали и рассеивали облака, делали из них геометрические узоры, как на картине Дали. Заставляли океанские течения поворачивать под прямым углом и проходить друг через друга, словно потоки машин в часы пик. Они даже зарабатывали деньги, рисуя фитопланктоном в Тихом океане огромные корпоративные логотипы. Они могли по частному заказу переделать цвета заката, видимого с чьего-то острова. Сэр, сегодня чуть больше зелени? Да никаких проблем! И знаешь, одно время это всех устраивало. Стабилизировался климат, начал потихоньку возвращаться в то состояние, какое имел до две тысячи пятидесятого. Росли полярные шапки, отступали пустыни, охлаждались зоны аномального разогрева. Люди возвращались в города, брошенные двадцать лет назад.

– Зови меня фаталистом, но я уже предчувствую большое «но», – произнес Флойд.

– Но великий план управления погодой неожиданно потерпел крах. К концу две тысячи семьдесят шестого поползли слухи, сперва весьма туманные, о том, что погода отказывается подчиняться приказам. Об океанских течениях, которые не удавалось остановить, о тучах, категорически не соглашающихся рассеиваться. В Бискайском заливе возникла неприличная картина; стереть ее не могли, поэтому ретушировали на всех спутниковых снимках. Хотя никто об этом вслух не говорил, стало ясно: развитие части машин пошло в нежелательном направлении. Они стали больше интересоваться собственным выживанием, игнорируя команды прекратить работу и дезинтегрироваться. И знаешь, что учинила команда наших гениальных идиотов?

– Уверен, ты сейчас расскажешь.

– Она предложила запустить в атмосферу новые машины, умнее и сноровистее, чтобы те исправили непослушное первое поколение. И получила разрешение запустить их. Но второе поколение лишь ухудшило ситуацию. Ученые головы уверяли, что это болезни роста. А тем временем погода делалась все хаотичней, климат ухудшился до крайностей, ранее невиданных. Разладилась машинная погода. К середине семьдесят седьмого года в атмосфере было уже восемь поколений нанороботов, но улучшения так и не добились. Затем в начале июля случилось то, что многие сочли благоприятным знаком: исчез похабный рисунок в Бискайском заливе. Люди обрадовались: наконец-то дело пошло на лад, погода снова управляема. В общем, человечество вздохнуло с облегчением. Полной грудью.

– Что, как я понимаю, было преждевременным.

– Скопление фитопланктона, изображавшее непристойную фигуру, исчезло по очень простой причине: его съели машины. Им для получения энергии понадобились биологические организмы. Это было противно самой природе машин, заложенной в них при конструировании; они не должны были вредить живым существам. Но ведь вредили, и еще как! Очень скоро ситуация ухудшилась донельзя. От планктона роботы пошли вверх по пищевой цепи. К середине июля в океане не осталось почти ничего живого. К двадцатому числу машины принялись за наземные организмы. Пару дней наши умники коалиции верили, что все-таки можно усмирить разбушевавшихся роботов. Они даже добились определенных успехов. Двадцать седьмого июля роботы съели человечество. Очень быстро. Я бы сказала, быстро до смешного. Это как если бы фильм о Черной смерти снял Бастер Китон. К двадцать восьмому на Земле не осталось ничего живого – за исключением микроорганизмов, живущих глубоко под землей.

– Но кто-то же выжил? Иначе как бы ты могла рассказывать мне про эти ужасы?

– Часть людей выжила – кто успел покинуть Землю, заселив планеты и орбитальные станции. Там была не жизнь, а борьба за существование, но колонистам удалось пережить гибель Земли и оправиться от страшного душевного потрясения. Уцелевшее общество раскололось надвое. Мой народ – ретры – решил, что нельзя допустить повторения трагедии. Потому мы отказались от технологий, способных привести к возрождению нанороботов и навлечь на нас новые, куда более горшие беды. Прогры же посчитали, что худшее позади и нет причин сдерживать свое развитие, а мучиться угрызениями совести – и подавно.

Флойд пару минут молчал, стараясь переварить услышанное.

– Ты говорила, что прибыла из две тысячи двести шестьдесят шестого, – вспомнил он. – А катастрофа произошла в конце двадцать первого века. То есть ты ничего не рассказала о том, что было до твоего времени.

– Было целых два века нашей истории. Но вряд ли стоит сейчас их описывать. За этот период не случилось ничего принципиально важного. Существовали одни и те же политические группировки. Мы контролировали доступ к Земле, прогры заправляли остальной Галактикой. Почти всегда мы уживались.

– Почти всегда?

– У нас была пара… размолвок. Прогры пытаются возродить Землю – с нашего согласия или без. Пока они только ухудшали ситуацию. Теперь там развилась целая экология наномашин. В последний раз, когда прогры попытались залезть на Землю, двадцать три года назад, дело кончилось небольшой войной. Случилось много плохого, даже отвратительного, но потом мы почти все исправили. Особенно жалко Марс.

– Приятно слышать, что войны еще не вышли из моды.

– Приятного тут мало… В последние месяцы пахнет новой войной. Поэтому меня, мягко говоря, не обрадовало присутствие прогров в Париже. Значит, они что-то задумали. Интуиция подсказывает: надо ждать большой беды.

– Постой-ка, хочу кое-что выяснить прямо сейчас. Несколько часов назад ты сказала, что не путешествуешь во времени.

– Это правда, – сухо ответила Ожье.

– Но все время рассказываешь про будущее. Ты родилась в две тысячи двести тридцать первом. Даже лекцию мне прочитала о случившемся между моим временем и твоим. Изуродованная погода, безумные машины, переселение человечества в космос…

– Да, – подтвердила Ожье, с любопытством глядя на Флойда.

– Значит, ты должна была из будущего перебраться в настоящее. Эта посудина – машина времени, как ты ее ни называй. И меня везешь в будущее.

– Флойд, который сейчас год? – хмуро спросила Верити.

– Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

– Нет. Сейчас две тысячи двести шестьдесят шестой год. Почти триста лет разницы со временем, которое ты считаешь настоящим.

– Ты хочешь сказать, этот год будет, когда мы достигнем конца пути? Или мы уже как-то изменили будущее?

– Нет, – произнесла она терпеливо и спокойно – пугающе спокойно. – Сейчас не тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Его не было вчера и не было неделю назад, когда мы встретились.

– Знаешь, твои объяснения утратили всякий смысл.

– Я хочу сказать, что все твое существование… – Она запнулась, стараясь сформулировать мысль так, чтобы смог понять собеседник. – Оно не такое, каким тебе представляется. Можно сказать, ты ненастоящий Венделл Флойд.

– Зря робот не прооперировал тебя. Похоже, начался бред.

– Хорошо бы, если так. Это упростило бы жизнь всем заинтересованным сторонам.

– Уж мне-то – вне всяких сомнений. – Флойд поскреб забинтованную голову, подумывая, не бредит ли он сам.

Рука казалась легче воздушного шарика, висела в воздухе, как во сне. Вот-вот сыщик Венделл Флойд проснется в своей комнате на улице Драгон и посмеется над кошмаром вместе с Кюстином, завтракая дрянным кофе и пережаренным тостом. Нехорошо, когда бьют по голове. Здоровья это не прибавляет.

Но кошмар все не прекращался.

– Хорошо, давай-ка поговорим обо мне, о несчастном Венделле Флойде. Что значит: мое существование не такое, каким мне представляется, и как я могу быть ненастоящим?