Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Трокадэро жив? – спросил я.
Тамаз кивнул:
– Его люди, те парни-головорезы, превратились в бизнесменов, на территории бывшего Союза завладели где рудниками, где нефтяными скважинами, где хлопковыми плантациями, десятками захватили фабрики и заводы. Говорят, Трокадэро везде в доле, владеет акциями на миллионы долларов. Если б ты знал, как изменилась жизнь – в прежнем правительстве пятеро бывших уголовников были министрами. Таких и в этом правительстве хватает. Ученые, образованные люди голодают, они вроде и не нужны больше. Не понимаю, что происходит, жизнь человека ничего не стоит, за время этих безумных войн столько женщин и детей погибло, не говоря уже о мужчинах, столько несправедливости люди пережили, как задумаюсь, на душе кошки скребут. И спросить не с кого, не знаю, что будет, что спасет эту страну.
47
Я очень долго спал, проснулся почти в полдень, Тамаза уже не было. Подошел к окну и выглянул: по улице шли люди. Я умылся, вытащил из ниши отцовский чемодан, поставил перед тахтой и открыл. Там было все, чем добывал себе на пропитание этот бедолага: ножи, клещи, тиски, ножницы, шила, иголки, катушки толстых ниток, молотки, примус, кастрюлька для варки клея, консервные банки с гвоздями разной величины, точильные камни, наждак, куски прочной кожи для подошв, а на дне лежала довольно толстая книга – «Письма к сыну» лорда Честерфилда.
Некоторое время я сидел, задумавшись, крутил в руках книгу, потом закрыл чемодан, унес в нишу и снова поставил рядом с сундуком. В этот момент с лестницы донеслись звуки шагов и голоса. Вернулся Тамаз, а с ним Нугзар Швелидзе, Грантик Саркозян и Цепион Бараташвили. Принесли кусок колбасы и водку. Чуть погодя появился Жорик Момджян, тоже принес бутылку водки. Они знали о моих делах, эти истории прибавляли мне достоинства в их глазах, поэтому, когда я твердо заявил, что не убивал ни того солдата, ни кого-либо еще, не похищал двадцать килограмм золота, они удивились, им это не понравилось. Им казалось мало того, что, я, оказывается, был невиновен, меня напрасно преследовали, но повезло – и я все-таки выжил. Они хотели видеть в моем лице криминального героя и были разочарованы. Но мне было все равно, что они подумают, я не собирался ничего рассказывать или объяснять. Отвечал на вопросы, как считал нужным, вот и все.
Прилично выглядел только Жорик Момджян, остальные были плохо одеты, у них не хватало передних зубов, это были жалкие пьянчуги. Водка закончилась, но они еще долго говорили, не уходили до темноты. Я глядел на них, слушал, и мне казалось, что они изменились не только внешне, за эти годы с ними как будто что-то произошло, я не мог сказать, что именно, но точно – ничего хорошего. Они несли всякую чушь, и мне было тяжело их слушать, но среди чепухи я услышал кое-что очень важное для меня.
Цепион вспомнил, что в прошлом году встретил Манушак на базаре, она вместе с азербайджанцами картошку продавала, даже подарила ему килограмм. Там же на мешке сидела маленькая девочка, лет трех-четырех, Манушак сказала, что это ее внучка. Да еще на вопрос Тамаза, не слышал ли кто-нибудь о Лейле, Нугзар Швелидзе сказал, что видел Лейлу дней десять назад возле старой киностудии, где старые шлюхи собираются по ночам, она стояла и клиента поджидала.
Жорик Момджян, уходя, подарил мне десять лари. Тамаз заметил и, когда мы остались одни, спросил: «Сколько он тебе дал?» Я сказал.
– У него дело налажено, туркам помогает, они завозят и продают здесь памперсы.
Он попросил у меня пять лари:
– Сыграю в рулетку, может, повезет.
Я дал, он взглянул и положил в карман.
– Когда вернешься? – спросил я.
– А почему ты спрашиваешь?
– Хочу Лейлу найти.
– А я тут при чем?
– Вдруг я ее не узнаю.
– Ладно, к двенадцати вернусь, – пообещал он.
Я убрал со стола, вымыл стаканы и выбросил мусор в бункер во дворе. Затем вышел на улицу и направился к площади. Шел быстро, через десять минут миновал сад, свернул за угол и подошел к дому Манушак. Фонарь слабо освещал стену и часть крыши. Старые кирпичные стены теперь были оштукатурены, а одно из окон вовсе было заложено. Дом выглядел по-другому, но это был все тот же дом, дом Манушак. Я долго простоял там. Рядом, на здании детского сада, висело объявление: «Продается».
Я пошел обратно и вошел в темный сад. Не было ни души, я сел на скамейку возле акаций, и вспомнился отец. Скупой был человек, копейкой прибавлял и к копейке умудрился скопить денег на черный день. Я радовался, что ему не пришлось побираться, да еще он оставил мне свои инструменты. Это было странно и удивительно, ведь тогда не было никакого шанса на мое возвращение.
Наконец я замерз встал и ушел. На площади я остановился на том месте, где когда-то была отцовская мастерская, внимательно осмотрелся вокруг. Я уже знал, что надо делать, и почувствовал прилив энергии. Для начала мне понадобятся маленький стол и стул, достать их – дело нетрудное.
Потом я увидел Тамаза, он пришел на площадь и был в хорошем настроении.
– Ну что? – спросил я.
– Выиграл тридцать лари, хватило ума вовремя уйти. – Он вернул мне пять лари.
– Пошли, – сказал я.
Он замедлил шаг возле дома медсестры Элико, протянул руку в сторону окон: «Соседи рассказывают, эта бедняжка Элико непрерывно смеялась целых двенадцать часов и наконец испустила дух».
– Да ну?
– Правда хорошая смерть?
До киностудии мы доехали на автобусе. Несколько раз прошлись мимо стоявших там проституток, Лейлы не было видно. Тамаз купил две бутылки пива в ларьке, выпили. Потом стояли со стороны челюскинского моста и ждали.
