Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот она, – обрадовался Тамаз.
Я никогда не подходил к ней близко, просто знал, кто она. А она, оказывается, хорошо знала Тамаза, засмеялась:
– У тебя что, еще встает?
– Я сейчас к тебе по другому делу.
– Что «другое» тебе надо?
– Помнишь Манушак, дочь парикмахера Гарика, одно время она с тобой и Джигаро жила?
– Та дебилка? Как же, помню.
– Может, вспомнишь, как называется деревня, куда вы с Джигаро, так сказать, выдали ее замуж за какого-то старика.
– Тебе зачем?
– Да вот, мой друг ищет ее.
Женщина повернула ко мне голову, вгляделась, потом приблизилась и внимательно посмотрела мне в глаза, подняла брови, будто оторопев, и присвистнула. Тонкая интуиция старой бляди помогла ей догадаться, кто я.
– Уж не тот ли ты, что из тюрьмы сбежал, которого Манушак ждала?
Я кивнул: «Да, это я». У нее странным образом изменилось лицо, несколько секунд она стояла неподвижно, рот был открыт. Затем будто улыбнулась, уставилась в асфальт и застыла.
– Может, скажешь название той деревни? – опять попросил Тамаз.
Она молчала.
– Тебе говорю.
Женщина подняла голову:
– Не пойму, о какой деревне ты говоришь.
Тамаз разозлился:
– Куда вы отвезли Манушак и ребенка на машине Миши Нерсесова. Эту историю вся округа знает. Лучше будет, если вспомнишь.
– Так иди и спроси у Миши Нерсесова.
– Миша мертв.
– Правда? Да ты что? Очень жаль, – злобно рассмеялась она.
Тамаз выматерил ее:
– Может, сбросить тебя с моста?
Женщина выматерилась в ответ и замахнулась сумочкой. Глупо угрожать шестидесятилетней проститутке, вышедшей ночью на улицу в надежде заработать на хлеб. Такие уже ничего не боятся.
– Послушай, – сказал я, – вот тебе десять лари, и тут еще двадцать два русских рубля. Это все, что у меня есть, бери и попытайся вспомнить название деревни.
Она опять уставилась на меня, подбородок задрожал, с морщинистых щек посыпалась пудра.
– Ты думаешь, кому-нибудь нужен нищий, как ты, у которого даже брюк нет?
– Очень хочу ее увидеть, вот и все. Будь добра, возьми, – сказал я.
Она не тронула деньги, повернулась к нам спиной, пошла и прислонилась к стене возле афиш, опустила голову и опять уставилась в асфальт.
– Завидует, – сказал Тамаз, – Манушак завидует, жаба ее душит, несчастную.
Женщина достала из сумочки пачку сигарет и присела на корточки. Начала разминать пальцами сигарету, потом попыталась закурить ее, но пламени в зажигалке не было. Тамаз подошел, чиркнул спичкой и поднес поближе к лицу. Женщина жадно затянулась и оглядела улицу. Я тоже подошел, некоторое время мы все трое молчали. Наконец она произнесла, не взглянув на нас: «Не знаю я, как называется деревня, не помню, я там только раз была, тех азербайджанцев Джигаро знала».
Что было делать? «Большое спасибо», – кивнул я. Положил деньги в карман, и мы пошли. Дойдя до моста, я оглянулся, женщина все так же сидела на корточках у старых афиш.
Автобусов не было. Мы шли пешком, и когда дошли до дому, до рассвета оставалось совсем чуть-чуть. По дороге я сказал Тамазу, что хочу вернуться к отцовскому ремеслу. Он удивился: «А получше ничего не смог придумать?» Ему это пришлось не по душе.
– Я больше ничего не умею, – ответил я.
– Восстановим духанчик Кития, я подсчитал, для этого нам понадобится всего шесть тысяч долларов, на все хватит. То, что ты заработаешь в месяц починкой обуви, там за день получим, поделим и будем жить припеваючи.
– А эти шесть тысяч долларов откуда взять? – спросил я.
– Хаим тебе не откажет, денег у него куры не клюют, даст нам взаймы, а мы по частям выплатим.
– Забудь о Хаиме.
Такого ответа он не ожидал, запнулся:
– Почему?
– Он много лет назад плюнул на меня.
– Правда?
– Да.
– Думаешь, не даст?
– Не знаю и не интересуюсь.
Некоторое время мы шагали молча.
– У Трокадэро можешь попросить, ты чист перед ними, до конца по-мужски выстоял. Он не откажет.
– Нет, и про него забудь.
Он не знал, как еще меня уломать:
– Попробуй, дадут – хорошо, а нет, так пошлешь их к черту.
– Ни одного не хочу видеть, ни другого, сам как-нибудь проживу.
Опять мы зашагали в молчании. Потом расстроенным голосом он сказал:
– Стол и стул должны быть железными, деревянные подпилят и унесут, скоро похолодает, их можно сжечь в печке.
– Знаю.
– У Цепиона есть маленький железный стул, он даст, а вот стол надо достать.
Мы проспали до полудня. Потом я отправился на автобусе в Дидубе и там, на толкучке, купил за четыре лари заржавленный стол, принес, поставил во дворе и до поздней ночи чистил его смоченными в керосине тряпками. На другое утро я, Тамаз и Жорик Момджян на том месте, где когда-то была отцовская мастерская, сломали асфальт, выкопали ямки, зарыли и зацементировали ножки нового стола. Цепион Бараташвили стул не дал.
– Ничего, – сказал Тамаз, – у меня же есть маленький деревянный стул, будем его приносить и уносить.
Затем я и Нугзар Швелидзе отодрали три листа жести от провалившейся крыши гаражей и укрепили их на оставшихся высоко в стенах железных стержнях – место было перекрыто. Так что на пятое утро со дня моего возвращения я разложил на столе рабочие инструменты и стал ждать клиентов. Тамаз притащил из гастронома деревянный ящик и сел на него.
– Да, это тоже дело, но не понимаю, почему ты отказываешься от гораздо лучшего?
Это значило попросить денег у Хаима, мне это было неприятно, я сделал вид, что не слышу.
Иногда какой-нибудь пожилой прохожий останавливался и с удивлением смотрел на меня, потом выспрашивал Тамаза обо мне, и пожимал мне руку. Некоторых я узнавал сразу, другие, назвавшись, сами напоминали мне о себе, а некоторых и не узнавал, и вспомнить не мог.
Часов в двенадцать Тамаз выпил водки с алкашами в гастрономе и опьянел. Затем пересчитал деньги.
– Пойду в рулетку сыграю.
Я проводил его взглядом, шатаясь, он пересек площадь и скрылся за домом. Спустя некоторое время передо мной остановился лысый мужчина в очках, я узнал его, это был Арутин, брат Рафика.
– Ну, не думал снова тебя увидеть.
Ему я рассказал то же, что и другим: после побега меня поймали, долго расследовали мое дело, наконец полностью оправдали и выпустили. Опасность мне вроде больше не
