Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другое утро Грантик Саркозян продал мне за два лари большой бидон зеленой краски. Я попросил в гастрономе лестницу и покрасил стенку. Только закончил, и показался Тамаз, он был трезвый, оглядел все и сказал:
– Хорошо придумано.
Я не ответил, он подошел к кубику из кирпичей напротив меня и сел. Этот кубик он сам и сложил вместе с Цепионом Бараташвили. Он поскреб небритую щеку, подумал и предложил:
– Помиримся, извини меня, уж и не знаю, что на меня нашло.
– Ладно, мир, – ответил я, не стал усложнять.
– Есть хочу, – сказал он.
– Просто так кормить больше не стану.
Он беспокойно заерзал, но ничего не сказал, кивнул головой и глянул в сторону гастронома.
– Дело тебе дам.
– Какое дело?
– В неделю раз будешь приносить мне мешок старой обуви, какую найдешь, – я собирался использовать ее как материал для починок.
Он задумался.
– Походишь по дворам и соберешь.
– А что взамен?
– Семь раз в неделю обед и один раз двести грамм водки.
– Согласен, – сказал он.
Я дал ему три лари и предупредил:
– Это аванс.
Он купил колбасу и хлеб, сел на кубик и стал есть. После еды он закурил и начал жаловаться:
– Зубы бы мне вставить надо, да что поделаешь, денег нет.
В это время подошел человек с такими старыми ботинками, которые давно уже следовало выбросить, подошва вся прохудилась, каблуки полностью стерлись, к тому же он не мог заплатить больше лари. Пожалел я его, согласился, сказал ему, когда забирать ботинки, и он ушел. Тут только я заметил около хлебного магазина крепкого старика, который злобно меня рассматривал. На нем был черный плащ и довольно новая шляпа. В ответ я тоже принял строгое выражение лица. Но это его не смутило, он смотрел на меня, смотрел, затем повернулся и пошел по тротуару.
– Узнал? – спросил меня Тамаз, усмехнувшись.
– Это еще что за черт? – спросил я.
– Майор Тембрикашвили, специально пришел на тебя взглянуть.
– С чего ты взял?
– Он постоял, посмотрел на тебя и ушел обратно, что же тут гадать.
– Чем он теперь занимается? – спросил я.
– Он консультант начальника полиции нашего района.
– Правда? – Мне это не понравилось.
– Когда коммунисты ушли, этот подонок остался безработным и с голоду помирал, пенсия у него была четырнадцать лари. Но когда времена снова изменились и здесь у нас нового начальника полиции назначили, тот вызвал его и предложил место консультанта. Никто этому не удивился, потому что новый начальник, как говорят, – сын официантки Терезы. Терезу помнишь? Любовницей майора была да все глазками постреливала по сторонам и других не обижала. Напьется, бывало, Тембрикашвили да изобьет ее. Хотя и хорошие деньки у них бывали. Сам видел, как они все вместе катались на трехколесном мотоциклете: Тереза сидела в коляске, ее сынок за спиной у Тембрикашвили, обеими руками вцепившись в его широкий ремень, и выглядели они очень счастливыми. Для пятилетнего мальчишки прогулка на мотоцикле была большим удовольствием.
Мне тоже приходилось видеть такое: «Боже мой, когда же это было?!» – подумал я.
– Когда после убийства Рафика, – продолжал Тамаз, – арестовали Хаима, на Терезу с одной стороны давил Трокадэро: не ври, скажи правду, вспомни хорошенько все подробности, а с другой – Тембрикашвили: скажи, что в ту ночь в глаза Хаима не видела. Тембрикашвили защищал интересы милиции, ведь если бы алиби Хаима не подтвердилось, с евреев взяли бы большие деньги. Но Тереза сказала правду и навсегда завоевала сердце Хаима. Оснований для торга у легавых оставалось немного, взяли, что им предложил Трокадэро, да и махнули на это дело рукой.
Тамаз слышал, что Тереза вроде бы некоторое время получала письма от Хаима из Израиля и отвечала на них. Потом в одну из холодных зим, когда в городе не было ни газа, ни электричества, она простудилась и умерла. Но, говорят, успела написать Хаиму письмо: «Может, твои влиятельные друзья присмотрят за моим сыном». Вот Трокадэро и присмотрел за ним, посадил начальником полиции нашего района.
Я выматерил эту суку, сколько лет прошло с тех пор, как он избил меня зимой и я блевал кровью, а я все еще не мог забыть.
Тамаз бросил окурок, встал, сказал: «Дела у меня», – и ушел. Через некоторое время зашел пожилой седой мужчина, спросил, куда Тамаз ушел и когда вернется.
– Не знаю, – ответил я.
После него появился Цепион Бараташвили с подвязанной щекой: у него болел зуб. Он оглядел новую стенку и в знак одобрения показал поднятый вверх большой палец. Затем предложил:
– Могу продать тебе шерстяной матрац и одеяло, укутаешься и будешь в тепле.
– За сколько? – спросил я.
– За сорок лари.
– Да ты что?!
– Ладно, за тридцать пять.
– За тридцать, – сказал я.
– Идет.
– Да только нет у меня сейчас денег.
– Ничего, когда будут, тогда и отдашь.
– Ладно.
– Вечером занесу, – сказал он.
– Если не понравится, обратно заберешь, – предупредил я.
– Понравится.
Уже темнело, когда он принес в мешке плотно скатанные одеяло и матрац, я посмотрел, мне понравилось, они были почти новые.
– Откуда у тебя это? – спросил я.
– Квартирант у меня был, иностранец, уезжая, мне оставил, что не смог продать.
Мы договорились, что раз в неделю я даю ему три лари, пока не расплачусь.
Показался Тамаз, шатаясь, он брел по тротуару. Цепион, взглянув, позавидовал.
– Вот же везунчик, каждый день пьяный, – сказал он и собрался уходить: – Не могу его пьяные бредни слушать.
Подойдя, Тамаз спросил:
– Этот трезвый был ведь, так?
Я кивнул.
– Он, когда трезвый, пьяных не переносит. Настоящий аристократ, бессовестный, испорченный негодяй. – Он подошел к кубику и присел.
– Ты где был? – спросил я.
– Университетские профессора пригласили, люблю иметь дело с образованными людьми.
– Откуда ты их знаешь?
– В тюрьме познакомился, во времена коммунистов, их
