Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

— Спокойнее можешь себя вести? Мне нет желания сдохнуть из-за того, что ты не можешь вовремя заткнуться.

От возмущения у Бена округляются глаза.

— А ты молодец, думаешь? Неужели тебе не ясно, что такие как он, — Бен кивает на дверной проём, за которым исчез Влас, — на твои сопли в карамели плевать хотели?

— На мои… — я замолкаю, с силой сжимая ладони в кулаки. Влас может услышать, и тогда всё пропало. — Я просто пытаюсь разобраться, ясно тебе? Не похож Влас на того, кто всех подряд на мясной рулет крошит!

В ответ Бен лишь фыркает.

Я слышу голос в соседней комнате и полностью превращаюсь в слух, внимая. До меня доносятся лишь отрывки:

— Хочешь, чтобы я показал ей?… Ты уверен, что это поможет?

Собеседника не слышно, и я понимаю, что он наверняка лишь в голове Власа: как и говорила Лия — связь через амулет.

Звонкие шаги, и вот Влас уже снова в поле моего зрения.

— Что вы знаете? — спрашивает он. — Обо мне, о Христофе?

Влас смотрит на меня, и я теряюсь. Начинаю лихорадочно продумывать в голове ответ, который может помочь нам с Беном, но на уме вертится лишь известная мне правда.

— Мы знаем то же, что знают все, — наконец отвечаю я. — Истории о твоём дяде и тех существах, которые он создал. Таких же, которые и сейчас ходят по Огненным землям.

Влас достаёт из кармана своего плаща короткий и тонкий кинжал. В животе острой болью зарождается тревога. Видимо, прочитав это по моему лицу, Влас отрицательно качает головой:

— Это для меня, — поясняет он и закатывает рукав, окончательно обнажая предплечья, пестрящие чёрными шрамами.

— Кто тебя так ранил? — вырывается у меня.

— Это не раны, — Влас чуть улыбается. Моё волнение явно его тронуло. — Это заклинания. Так колдуют мрачные гончие: мы вырезаем их слова на коже единожды, и после этого можем использовать их магию в любое время.

Я шумно выдыхаю.

— Всё имеет свою цену, — отвечает Влас, комментируя мою немую реакцию. — Как любил говорить Христоф: нельзя сделать омлет, не разбив парочку яиц.

Влас прижимает острие ножа к свободному участку кожи на предплечье. Кровь спускается по изгибу руки и падает на пол крохотными каплями, когда он с непроницаемым лицом вырисовывает на руке новое заклинание. Покончив с ним, убирает кинжал обратно в складки плаща и идёт ко мне.

— Ты можешь снять верёвки, — говорит он. — Я тебе доверяю.

Хочу было возразить, что снять их не удастся — заколдованы ведь, — но прежде дёргаю, чтобы проверить, на всякий случай. И в этот раз узлы поддаются, стоит потянуть руки в стороны.

Ноги освобождаются так же быстро.

Сейчас я легко могу сбежать… Точнее, постараться. Но шанс на то, что Влас позволит мне уйти, совсем крохотный. К тому же, не могу же я бросить Бена… При всём желании.

Поэтому я медленно поднимаюсь на ноги.

— Я хочу показать тебе кое-что, — произносит Влас.

И в его голосе я не слышу и капли злости или ненависти. Это вызывает во мне противоречивые чувства. Я должна ненавидеть его, но вместо этого молча принимаю руку, когда он протягивает её мне, чтобы помочь встать и выровняться.

— Не знаю, почему, но дядя доверяет тебе, — Влас бегло осматривает меня с ног до головы. — Что в тебе такого особенного, новенькая?

Я оставляю его вопрос без ответа.

Влас подходит ближе и касается моей щеки, но не в жесте, которым проявляют нежность. Его пальцы напряжены и размещаются на конкретных точках: большой под глазом, указательный на виске, средний — в самой верхней точке уха, безымянный — под мочкой.

— Ты ничего не почувствуешь, — предупреждает Влас. — Но будь внимательна, воспоминания — магия очень хрупкая и быстротечная…

Его голос тонет в гуле. Напоминает канализацию и воду, под напором бегущую по трубам. Не понимаю, как это произошло, но я уже не в комнате с Власом и Беном, а где-то в помещении, напоминающем подвал. Напротив меня двое молодых людей: парень и девушка, которых я вижу впервые. У неё длинные тёмные волосы, а у него оливковая кожа и ямочки на щеках. Незнакомцы как-то тревожно держатся за руки — не переплетая пальцы, а хватаясь так, словно в любую минуту готовы отскочить друг от друга.

— Рис, ты серьёзно? — спрашивает девушка.

Кажется, она обращается ко мне. Рот открывается сам собой, но голос, которым я говорю, принадлежит юноше:

— Сестра, — я вздыхаю. Внутри разочарование и обида. — После всего, через что мы прошли, ты мне не доверяешь?

Девушка отрицательно качает головой.

— Доверяю! Больше всех на свете… Но Рис… То, о чём ты говоришь — невозможно.

— И опасно, — добавляет парень, согласно кивая.

— И против правил.

Обида сменяется злостью. Они не понимают, как это важно! Глупцы!

— Подумай, что скажет Авель, если узнает, — парень с ямочками делает шаг навстречу ко мне.

Я знаю его. Очень хорошо. Он всегда был рядом: и в самые трудные дни, когда мать и сестра умирали у меня на глазах, и в самые радостные. То есть не у меня, а у него — Христофа.

Рис — как ласково называет его двоюродная сестра Ася. И имя парня с оливковой кожей я тоже знаю: Богдан.

— Деда ничего, кроме штаба, не волнует, — прыскаю я. — И ты, Ася, знаешь это не хуже меня.

К внукам Авель относится как к должному. Он вообще никого не ценит. Погружён в работу настолько, что с собственными сыновьями встречи назначает через своего помощника. Интересно, он вообще в курсе, что они у него близнецы?

— Но то, что ты предлагаешь… Это не выход, Рис, — Ася сжимает в кулаке ткань своей юбки. — Попробуй объяснить Авелю своё предложение, и он найдёт способ, как воспользоваться им, но безопасно. Авель очень мудрый. Вспомни, сколько всего он сделал для того, чтобы защитить Дубров.

Непроизвольно, я обращаю внимание на одежду Аси. Юбка хоть и длинная, но с рваным подолом, рубашка расстёгнута, рукава закатаны. Нам, небольшому городу, в мгновение ставшему центром целой вселенной, пришлось окончательно обособиться и буквально стереть себя с карты, чтобы не позволить остальному государству разрушить хрупкий, едва сформировавшийся строй. И когда везде жизнь женщин только начинала меняться, у нас они уже давно сосуществовали наравне с мужчинами. Авель подсмотрел это у других миров. Идея равенства показалась ему интересной, а после внедрения — самой разумной из возможных.

И на мой счёт, это единственное верное решение, которое он принял за время своего правления.

— Если бы он был мудрым, он бы не вводил правила вроде запрета на использование стражами магии в своих интересах, — говорю я.

Авель сделал много хорошего, но плохого он сделал не меньше.

— Тебе стоит хотя бы попробовать… Авель, он… Рис, у тебя хорошая идея, но то, как ты предлагаешь воплотить её в жизнь… Ты просишь о невозможном.

— Да что ты заладила! — взрываюсь я. Разворачиваюсь и пинаю каменную стену. Боль огнём охватывает ногу, но мне плевать. — Авель то, Авель это! Я просил у него помощь! Рассказывал о своей идее! Миллион раз! Знаешь, что он сказал? — Слёзы подкатывают к горлу, но я подавляю их, глубоко дыша. — Что иногда одни должны умереть, чтобы другие могли жить.

Отворачиваюсь от друзей. После смерти матери и сестры, из близких сердцу у меня остались только Ася и Богдан, и сейчас слова, сказанные им, режут меня не хуже ножа.

— Нельзя приготовить омлет, не разбив парочку яиц, — говорю я словами Авеля. Затем добавляю, успокоившись: — А вообще, плевать. Я всё сделаю сам. Найду способ сделать нас сильнее. Люди ничуть не хуже тех, других, кто может жить столетиями, без страха умереть от неизвестной болезни. И о многом я не прошу — просто не вставайте у меня на пути.

Пейзаж меняется очень быстро: Ася и Богдан исчезают, и вместо них меня окружают собственные творения. Сейчас они больше напоминают монстров, чем оборотней, нимф, сирен, фейри или уж тем более людей. Я в растерянности. Результат пугает меня. Не знаю, что делать дальше.

Следующий кадр — и те же существа предстают передо мной совершенно в другом обличье. Они сильные, они здоровые, они… Я больше не чувствую себя их творцом, создателем.