Кола ди Риенцо, последний римский трибун - Эдвард Бульвер-Литтон

И среди всего этого многочисленного кладбища одна фигура привлекала глаза Адриана Отдельно от других лежала после всех опущенная в эту яму покойница. Темные волосы покрывали ее грудь и руку, лицо ее, несколько отклонившееся в сторону, не могло быть узнано даже матерью ее. Но она была завернута в роковой плащ, на котором виден был уже черный и потускневший, звездный герб гордого римского трибуна. Адриан не видел больше ничего и упал на руки могильщиков. Он очнулся все еще за воротами Флоренции. Он лежал, прислонившись к зеленому валу, а его проводник стоял возле, держа за узду его лошадь, которая терпеливо паслась на запущенном лугу Другие могильщики по-прежнему сидели под навесом.

— Вы ожили! А я думал, что ваш обморок произошел от испарений, немногие выдерживают их, как мы. Так как ваши поиски кончились и вы теперь, вероятно, оставите Флоренцию, если только в вас осталось сколько-нибудь рассудка, то я привел вашу лошадь. Я кормил ее с тех пор, как вы оставили палаццо. Надеюсь, вы довольны мною теперь, когда я, служа вам, доказал некоторую сметливость; и так как я исполнил мое обещание, то и вы исполните ваше.

— Друг мой, — скачал Адриан, — здесь довольно золота для того, чтобы сделать тебя богатым, здесь также есть драгоценные каменья; купцы скажут тебе, что князья наперебой пожелали бы купить их; ты кажешься мне честным человеком, несмотря на твое ремесло, иначе ты мог бы давно убить и ограбить меня. Сделай мне еще одну услугу.

— Сделаю, клянусь в том душой моей матери.

— Возьми это… это тело из страшного места. Похорони его в каком-нибудь тихом и уединенном месте — отдельно, одну! Обещаешь? Клянешься? Хорошо. Теперь помоги мне сесть на лошадь. Прощай, Италия! И если я не умру от этого удара, то я желал бы умереть так, как прилично чести и отчаянию: при звуке труб, среди знамен, развевающихся вокруг меня, в доблестной битве с достойным врагом, — кроме рыцарской смерти не осталось у меня никакой цели в жизни!

Книга VII

Тюрьма

I

Авиньон. Два пажа. Приезжая красавица

Прошло пять лет со времени событий, о которых я рассказывал. Моя история переносит нас к папскому двору в Авиньоне — этому спокойному обиталищу власти, куда наследники св. Петра пересадили роскошь, пышность и пороки императорского города. Защищенные от казней и насилий могущественного и варварского дворянства, придворные святого престола предались вечному празднику удовольствий — их отдых был посвящен наслаждению, и Авиньон в это время представлял, может быть, самое веселое и сладострастное общество в Европе. Изящество Климента VI придало просвещенную утонченность более грубым удовольствиям Авиньона, и дух Петрарки по-прежнему пробивал свою дорогу среди интриг партий и оргий разврата.

Иннокентий VI недавно наследовал Клименту, и каковы бы ни были его собственные права на звание ученого, он по крайней мере ценил знания и ум в других; так что грациозное педантство того времени по-прежнему примешивалось к наслаждению удовольствиями. Всеобщая испорченность здесь слишком окрепла, чтобы уступить примеру Иннокентия, человека простых привычек и образцовой жизни. Хотя он, подобно своему предшественнику, был покорен политике Франции, но обладал сильным и обширным честолюбием. Глубоко сочувствуя интересам церкви, он составил план утверждения и восстановления ее поколебавшегося владычества в Италии и смотрел на тиранов различных государств, как на главное препятствие для своего честолюбия.

В это время появилась в Авиньоне женщина удивительной и несравненной красоты. Она с богатой, хотя небольшой свитой приехала из Флоренции, но объявила себя неаполитанской уроженкой, вдовой одного нобиля при блистательном дворе несчастной Иоанны. Имя ее было Чезарини. Едва появилась она в этом месте, где, среди столицы христианства, Венера сохранила свое древнее господство, где любовь составляла первую заботу жизни, синьора Чезарини увидела у своих ног половину знати и цвета Авиньона. Ее прислужницы были засыпаны подарками и записками, и ночью под ее окном раздавались жалобные серенады. Она предалась веселым развлечениям города, и ее прелести разделяли славу со стихами Петрарки. Хотя ни на кого она не смотрела сурово, но никто не имел исключительного права на ее улыбки. Ее честное имя было ещё незапятнанно, но если кто-либо мог надеяться на преимущество перед другими, то, казалось, выбором ее будет руководить скорее честолюбие, нежели любовь, и Жиль, воинственный кардинал Альборнос, всемогущий при папском дворе, уже предчувствовал нас своего торжества.

Было уже за полдень. В передней комнате прекрасной синьоры находились два изящно и богато одетые пажа, любимая в те времена прислуга знатных людей обоего пола.

— Клянусь, — сказал один из этих двух молодых служителей, отталкивая от себя кости, за которыми он и его товарищ старались убить время, — это скучная работа! Лучшая часть дня прошла. Наша госпожа замешкалась.

— А я надел мой новый бархатный плащ, — отвечал другой, с состраданием посматривая на свою щеголеватую одежду.

— Тс, Джакомо, — сказал его товарищ, зевая, — оставь свои фантазии. Какие есть новости, желал бы я знать? Возвратился ли рассудок к его святейшеству?

— Рассудок! Как, разве он сошел с ума? — прошептал Джакомо с серьезным и удивленным видом.

— Мне кажется, что да, если, будучи папой, он не замечает, что может наконец снять свою маску и покрывало. Воздержный кардинал — распутный папа, говорит старая пословица. Что-нибудь, должно быть, сделалось с мозгом этого добряка, если он продолжает жить, как отшельник.

— А! Теперь я вас понимаю. Но, право, его святейшество имеет довольно людей, которые заменяю! его в этом отношении. Епископы заботятся о том, чтобы женщины не вышли из моды, а его преосвященство Альборнос не подтверждает вашей пословицы относительно кардиналов.

— Правда, но Жиль — воин, он кардинал в церкви и солдат в городе.

— Не хочет ли он взять здесь крепость? Как ты думаешь, Анджело?

— Эта крепость — женщина, но…

— Что?

— Синьора расположена более к власти, нежели к любви, она видит в Альборносе князя, а не любовника. Как она ступает по полу! Она презирает даже золотую парчу!

— Тс! — вскричал Джакомо, подбегая к окну. — Слышишь внизу топот копыт? Блестящая компания!

— Которая возвращается с соколиной охоты, — отвечал Анджело, пристально смотря на кавалькаду, проезжавшую по тесной улице.

После того, как веселая процессия медленно проехала мимо, блуждающим взглядам пажей представилась мрачная массивная башня прочной постройки одиннадцатого столетия. Солнце грустно освещало ее обширный и угрюмый фасад, в котором только кое-где были видны скорее бойницы и узкие щели, нежели окна.