Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

Мать много работала, редко бывала дома. Она всегда спешила, не успевая приглядеть за детьми, и всякий раз на ходу наказывала Шурке следить за ними, чтобы не дрались, чтобы не уходили со двора.

Шурка, у которого из-за малышей никогда не было свободной минуты, обычно огрызался:

— Нужны они мне! Сама смотри за ними. Я уроки еще не выучил.

— А что толку? Выучишь или нет, все равно двойки хватаешь, а из троек никогда не вылезаешь, — сама того не понимая, в самое сердце ранила Шурку мать.

— Ну и пусть. И не буду учить. Пускай будут одни двойки… — глотал слезы обиды Шурка.

— Ну и пусть будут, черт с тобой! Я сердце из-за тебя надрывать не стану… Но смотри — узнает отец, он тебя научит.

— Какой он мне отец…

Шурка не помнил своего родного отца. От матери только и от соседей знал, что отец его был человеком, какие редко встречаются: и умный, и добрый, и руки у него были золотые… Отец Шурки не вернулся с войны.

А отчим… Шурка никогда не мог простить ему надругательства над отцовской фотокарточкой. Эта фотокарточка висела в большой рамке на стене. В первую же неделю, перебравшись в их дом, пьяный отчим разбил рамку и, разорвав, начал топтать фотокарточку.

Ужас и отчаяние охватили Шурку так, что он сначала не мог даже двинуться с места… И тогда, и потом он не помнил, как кинулся на пьяного отчима, как впился зубами в его черный от масла и бензина кулак, как отлетел, отброшенный тяжелым сапогом, и стукнулся головой об ножку стола… С того дня отчим стал кровным Шуркиным врагом.

Трезвый, отчим казался молчаливым, безвредным человеком. Чаще всего он молча сидел за столом или ложился на кровать и, закинув ноги на спинку, чтобы не пачкать сапогами одеяло, одну за другой курил цигарки… Малыши, родные дети, которые ластились к нему, его не волновали. Он их не отгонял, но и не ласкал… Ему было безразлично, что нет на зиму дров, что протекает крыша и что нужно отремонтировать дверь. Пусть об этом, жена заботится. Он знал, что она позаботится.

Трезвого отчима Шурка боялся и ненавидел, пожалуй, больше, чем пьяного.

Но и Шуркину незавидную жизнь освещали порой огоньки надежды, светлой мечты. Они украшали эту жизнь, наполняя ее особенным содержанием и смыслом.

Однажды сосед Ремзиковых, капитан Смыкадуб, позвал мальчика с собой рыбачить на Березину. С той поры спиннинг стал Шуркиной мечтой, заветным желанием, путеводной звездой.

Целый год лелеял он эту мечту, представляя самые невероятные уловы… Первыми, кому он рассказал об этом, были его маленькие брат и сестры. Не имея никакого представления, что это за спиннинг такой, и даже не умея выговорить это слово, малыши увлеклись Шуркиными рассказами и горячо сочувствовали брату.

Мать, у которой не было времени заниматься детскими выдумками, а тем более неоткуда было брать на них деньги, встретила Шуркин спиннинг, как и все прочее, равнодушно и спустила мальчишку с небес на землю:

— Лучше погляди, как ты штаны за неделю истрепал. На одного тебя денег не наберешься.

— А я у тебя и не прошу денег. Я только говорю, что капитан Смыкадуб в воскресенье наловил спиннингом полное ведро щук, — обиделся Шурка.

— Знаю я, куда ты клонишь… Капитан наловил, так ты ему не чета. Капитан, если захочет, и «Победу» купит, так, может, и тебе захочется?..

Разговор в таком духе продолжался еще с полчаса. Оба на этот раз никуда не спешили. Мать стирала белье. Шурка, раскрыв задачник, давно забыл про задачи и воображал себя хозяином спиннинга.

Мечта эта разбилась совсем неожиданно, оставив в Шуркином сердце глубокую рану.

Дня через три после разговора Шурки с матерью во двор к Ремзиковым забрался чужой петух. Ни у кого на всей улице не было такого голенастого дурня.

Малыши погнались за петухом по двору. Шурка, засунув два пальца в рот, дико свистнул вслед. Вместо того чтобы бежать со двора, петух как-то смешно присел на месте, совсем как старая курица, потом кинулся в хлев. Через несколько минут, страшно напуганный, он сидел на руках у Шурки, напрасно пытаясь взмахнуть крыльями. Шурка даже слышал, как часто билось испуганное петушиное сердце: тук, тук, тук…

Как раз в этот момент в воротах показался Казик Бондарев, пришел звать Шурку мяч погонять. Увидев петуха, Казик на какое-то время забыл про футбол и спросил:

— Это вы купили?

— Да нет, чужой приблудился.

— Чей?

— Да не знаю. Говорю, приблудился. Малыши погнались за ним, а он в хлев… Там я его и поймал.

— Давай продадим! — предложил вдруг Казик.

— Зачем? — не сразу понял Шурка. — Он же от кого-то удрал.

— Ни от кого он не удирал. Ты видел такого на нашей улице?

— Не видел, — неуверенно ответил Шурка и в свою очередь поинтересовался: — А что купим?

— «Что купим, что купим»! — передразнил Казик. — Что захотим, то и купим. Конфет, мороженого. И малышам принесем.

— Спиннинг купим!.. — Семилетнему Шуркиному брату возможности, связанные с выручкой за петуха, казались неограниченными.

— Спиннинг?!

Об этом Шурка и не подумал.

Через полчаса они уже были на рынке. Шли смело, никого не боясь: впереди Казик, позади Шурка, держащий обеими руками петуха.

Покупательницы одна за другой брали петуха, прикидывали на вес, но почему-то быстро возвращали его назад. Одни говорили — старый, другие усмехались и называли ребят торгашами, третьи спешили и вообще ничего не говорили, провожая мальчиков и петуха невнимательными взглядами.

Шурка и Казик прошли весь рынок и незаметно оказались около продавщицы мороженого. Пекло солнце, обоим хотелось пить, хоть бери да отдавай петуха за две порции мороженого.

— Люди добрые, гляньте — да это ж мой петух! — раздался вдруг над Шуркиным ухом крикливый женский голос. — А я иду и думаю: что это у Ремзичихи за надобность такая, что она хлопца послала на базар с петухом?

Пышная, как гречневая оладья, рука, что прилипла к его худенькому плечу, и этот крик на всю площадь чуть не до земли пригнули Шурку. Он побелел и не мог вымолвить ни слова: перед ним стояла соседка, толстая женщина с красным, словно налитым брусничным соком, лицом. Круглый год не вылезала она с рынка, каждый день сидя там на одном и том же месте.

— А оно вон что! — вопила соседка. — Я держу петуха, кормлю, а его уже на продажу пустили… Где же это ты схапал его, голубчик?

— Я его нигде не хапал! — рванул Шурка свое