Виргинцы (книга 2) - Уильям Теккерей

— Мой господин, мой повелитель, мой Полидор! — восторженно стонет леди Мария, оставшись с моей женой вдвоем в гостиной.

О, если б вечно мне внимать твоим речам,

Свой восхищенный взор послав твоим очам!

Их взгляд пленительный мне душу опаляет

И сердце пламенным восторгом наполняет.

Вы не знаете, моя дорогая Тео, какое он сокровище, это же образец мужчины! О, мой Касталио, мой Шажон! Как жаль, дитя мое, что в трагедии вашего мужа он должен носить такое ужасающее имя — капитан Смит!

От постановки этой трагедии зависела не только вся моя литературная судьба, но в большой мере и мое материальное благосостояние. После погашения долгов брата и оплаты покупок, сделанных по просьбе матери, а также покрытия и моих собственных, хотя и умеренных, но все же не совсем пустячных расходов, почти вся моя часть отцовского наследства была: израсходована, и вот этот-то благоприятный момент я избрал для вступления в брак? Я мог занять денег под мое будущее наследство — это было вполне достижимо, хотя и обошлось бы мне недешево. Невзирая на все наши разногласия, моя матушка не оставит, конечно, своего старшего сына без всякой поддержки, рассуждал я. Я был здоров, силен, неглуп, имел друзей, доброе имя и, главное, — являлся автором замечательной трагедии и получил уже согласие директора театра на ее постановку, а посему возлагал большие надежды на доходы от сборов, которые она мне принесет. Но арифметика молодости опрометчива. В наши юные годы нам почему-то кажется, что на сто фунтов можно существовать, а тысяча — это целое состояние. Как отважился я бросить вызов судьбе при столь малых шансах? Помнится, мне удалось усыпить тревоги добряка генерала, и он отплыл за море в полной уверенности, что у его зятя на первое время имеется на расходы тысячи две фунтов, если не больше. У них с Молли поначалу и того не было, однако провидение никогда не оставляло их без куска хлеба. А чувствительные женские души в разговорах о бедности находят даже известную усладу, и тетушка Ламберт, например, считала противным религии сомневаться в том, что бог позаботится о ее детях. Разве праведный был когда-нибудь покинут в несчастье? Разве нравственность и честность ходили когда-нибудь с протянутой рукой? Нет, никогда она такому не поверит.

— Да, мои дорогие! Уж этого я ни капельки не боюсь. Вот у вас живой пример перед глазами — мы с генералом!

Тео верила каждому моему слову, всему, во что мне так хотелось верить самому. Итак, ми вступили в жизнь с капиталом в Пять Актов и около трехсот фунтов стерлингов наличными.

Тем временем день постановки знаменитой трагедии приближался, и мои друзья рыскали но всему городу, стараясь заручиться благожелательными зрителями на премьеру. Заискивать перед вышестоящими не в моем характере, то все же когда лорд Рогем прибыл в Лондон, я под руку с Тео отправился засвидетельствовать ему свое почтение. Он принял нас очень милостиво из уважения к своему старому другу генералу Ламберту, но при этом добродушно погрозил мне сальцем (тут моя жена смущенно поникла головой) за то, что я так провел добряка генерала. Тем не менее он готов был сделать все, что в его силах, для дочери своего друга, он слышал добрые отзывы о моей пьесе, уже заказал несколько билетов для себя и своих друзей и надеется, что мое творение будет иметь успех. Итак, я заручился его поддержкой, но других покровителей у меня не нашлось.

— Ну, что ты, mon cher {Мой милый (франц.).}, в моем-то возрасте! сказала баронесса. — Да я умру со скуки на любой трагедии. Однако я помогу тебе, чем могу. Куплю места в ложах для всех моих слуг. Почему бы нет? Кейз в своем черном костюме выглядит совсем как дворянин, а Бретт в одном из моих платьев даже foux air de moi {Немножко похожа на меня (франц.).}. Пусть оставят на мое имя два места в передней ложе. До свидания, мой мальчик. Bonne chance {Желаю удачи (франц.).}.

Вдовствующая графиня послала мне свои поздравления (на тыльной стороне девятки треф): у них в этот день играют в карты, и она крайне сожалеет, что они с Фанни не могут послушать мою трагедию. Ну, а о моем дядюшке и о леди Уориягтон же могло, разумеется, быть и речи. После моей встречи с портшезом ее милости я мог бы с таким же успехом пригласить в "Друри-Лейж" королеву Елизавету. Этим исчерпывался список моих аристократических друзей, которыми так хвастался бедняга Сэмпсон и в расчете на которых, как он сам признался, директор театра предоставил мистеру Хэгану его ангажемент.

— А где же лорд Бьют? Вы как будто обещали, что его милость будет в театре? — брюзгливо спросил директор, беря понюшку табака. (Как непохож был этот господин на веселого, обходительного, удачливого директора, который так любезно принимал меня полгода назад!)

— Разве я обещал вам, что лорд Бьют будет в театре?

— Да, обещали, — говорит мистер Гаррик, — и что ее высочество принцесса Уэльская прибудет, и его величество тоже.

Тут бедняга Сэмпсон признался, что, окрыленный несбыточными надеждами, он и правда пообещал, что все эти августейшие особы посетят премьеру.

На следующий день на репетиции дела обстояли еще хуже, и директор был в ярости.

— Боже милостивый, — сказал он мне, — в хорошенькую guet-a-pens {Западню (франц.).} вы меня заманили, сэр! Прочтите-ка это письмо, сэр, прочтите его! — И он протянул мне листок.

"Милостивый государь, — говорилось в письме, — я видел милорда и передал ему просьбу мистера Уорингтона почтить своим присутствием премьеру его трагедии "Покахонтас". Его милость — покровитель драмы и бесценный друг всех изящных искусств, но он просит меня сообщить вам, что не может позволить себе, а тем паче просить его величество, посетить спектакль, главная роль в котором поручена актеру, заключившему тайный брак с дочерью одного из высокородных дворян, приближенных к особе его величества.

Ваш доброжелатель

Сондерс Мак-Дуфф.

Мистеру Д. Гаррику

В Королевский театр

на Друри-Лейн".

Бедняжка Тео приготовила славный ужин к моему возвращению с репетиции. Я не решился сообщить ей столь ужасную весть, а в объяснение своей необычной бледности сослался на усталость.

Глава LXXX

"Покахонтас"

Зная, что английская публика не столь хорошо знакома с историей Покахонтас, как мы, виргинцы, и поныне чтящие память этого бесхитростного и доброго создания, мистер Уорингтон по совету своих друзей сочинил небольшую балладу об этой индейской принцессе и напечатал ее в журналах за несколько дней до премьеры трагедии. Мы с Сэмпсоном считали, что это чрезвычайно ловкий и хитроумный шаг.

— Это послужит хорошей приманкой, сэр, — говорил мой пылкий друг-священник. — Вы увидите, сколько рыбешки приплывет к нам в сети в великий день премьеры! — И он и Спенсер утверждали, что оба они слышали, как обсуждались мои стихи в различных кофейнях и какие им воздавались хвалы, авторство же их приписывалось и мистеру Мезону, и мистеру Кауперу, и даже знаменитому мистеру Грею. Боюсь, что бедный Сэм сам распускал все эти слухи, и вздумай кто-нибудь назвать автором трагедии Шекспира, священник без сомнений стал бы утверждать, что "Покахонтас" — лучшее из всех творений великого барда. С историей капитана Смита я познакомился еще мальчишкой в библиотеке моего деда, и сейчас мне часто вспоминается, как я сидел возле доброго старика с моей любимой книгой в руках и с увлечением читал о подвигах нашего виргинского героя. Я любил читать о путешествиях Смита, о страданиях, пережитых им в плену, о его побегах и о жизни его не только в Америке, но и в Европе. И теперь, в Англии, стоит мне взять с полки знакомый том, я снова как бы становлюсь ребенком и меня обступают воспоминания далеких дней детства. Дед часто рисовал для меня сценки: Смит бьется с турками на Дунае; дикари-индейцы ведут Смита на казнь. А сколь ужасна была схватка Смита с тремя турецкими вождями, и какой восторг вызывало во мне описание его поединка с Бонни Мольгро — с последним и самым страшным из всех трех. Какое это было грозное имя — Бонни Мольгро, и каким рисовался он нашему воображению — в огромном тюрбане, с бородой и с ятаганом в руке! После того как Смит победил двух первых своих врагов и снес им головы с плеч, он встретился в поединке с Бонни Мольгро и (так говорилось в моей любимой старой книге) "остриями своих алебард они разили друг друга с такой силой, что оба едва держались в седле: тут туго пришлось христианину, получившему столь тяжелую рану, что алебарда выпала у него из рук, а из-за земляного вала крепости уже доносились приветственные клики в честь будто бы одержавшего победу турка. Однако христианин был ловок и увертлив, а конь его проворен, и удары турка не попадали в цель, а христианин извлек свой меч и ударил турка под ребра, проткнув его насквозь, и тот хотя и спешился, но стоять уже не мог и тут же лишился головы, как в все прочие. В награду за это славное деяние герцог Сигизмунд пожаловал Смиту щит с гербом, а в гербе были головы трех турок, и еще положил ему ежегодную пенсию в триста дукатов". Изменив время и место (такая вольность — привилегия поэта), я заставил капитана Смита совершать в моей трагедии подобные же подвиги на берегах нашего Потомака и Джеймса. Моя "баллада-приманка" выглядела так: