Виргинцы (книга 2) - Уильям Теккерей

Должен признаться, что доведенный до бешенства и отчаяния разлукой с моей любимой, я не ограничился посланием к госпоже Эсмонд, но отправил исполненные ядовитейшего сарказма письма дядюшке Уорингтону, тетушке де Бернштейн и не то лорду, не то леди Каслвуд (не припомню сейчас, кому именно из них); я выражал им всем признательность за то, что они взяли на себя труд помешать моему счастью и навсегда испортить мне жизнь, и заверял их, что облагодетельствованный ими родственник не останется перед ними в долгу. Дела заставили нашего обходительного баронета несколько ранее обычного возвратиться в Лондон, а госпожа де Бернштейн всегда испытывала тягу к своему карточному столу на Кларджес-стрит. Я побывал у них. Они нашли, что я выгляжу превосходно. Оба считали, что помолвка расторгнута, и я не почел нужным рассеивать их заблуждения. Баронесса похвалила меня за бодрость духа, отпустила несколько лукавых шуток, сопоставив мои романтические взгляды с проявленным мною благоразумием в житейских делах. Она, как всегда, горела желанием найти для меня богатую невесту, и боюсь, что, будучи у нее в гостях, я расточал немало комплиментов молоденькой дочке богатого мыловара из Майл-Энда, которую достойная баронесса задумала бросить в мои объятия.

— Мой дорогой, ухаживая за ней, вы блистали умом и esprit {Остроумием (франц.).}, — сказала очень довольная мною баронесса, — но, к сожалению, она не поняла и половины того, что вы говорили, а вторая половина, скорее, должна была ее испугать. Ваша ton de persiflage {Насмешливо-ироническая манера (франц.).} очень хороша в светском кругу, но не тратьте ее понапрасну на этих roturiers {Выходцев из низов (франц.).}.

Мисс Бейдж вышла замуж за отпрыска обнищавшего королевского рода с соседнего острова, и мне хочется верить, что, став миссис Макшейн, она простила мне мою ветреность. Кроме вышеупомянутой мисс Бейдж, я встречал там еще одну особу, так же мало понимавшую мое persiflage, как и она; особа эта видела еще правление Иакова II и теперь, при короле Георге, все еще не потеряла своей живости и светских интересов. Я любил бывать в ее обществе. Если бы наши дети не имели доступа к моей рукописи, я мог бы заполнить эти страницы сотнями рассказов о великих и достославных мужах, которых эта дама знавала в то достославное старое время: о Георге I и его дамах, о Сент-Джоне и Мальборо, о его королевском величестве и о покойном принце Уэльском, а также о причине ссоры между ними, но моя скромная муза поет для отроков и девственниц. Мой сын Майлз не интересуется придворными анекдотами, а если бы и интересовался, то в Карлтон-Хаусе он может услышать самые свежие и притом ничуть не менее соленые, чем те, что слышал я от старой баронессы. Нет, нет, моя дорогая женушка, напрасно ты качаешь своими напудренными локонами! В намерения твоего муженька не входит ошеломить нашу детскую старыми великосветскими сплетнями, и наш честный кусок хлеба с маслом не застрянет в нашем целомудренном горле.

Но одну скандальную сплетню я все же не могу вам не рассказать. Тетушка всегда рассказывала ее с большим смаком, ибо, надо отдать ей справедливость, она от всей души ненавидела показную добродетель и получала огромное удовольствие, подмечая и высмеивая проступки самозванных праведников. Сама она, — во всяком случае, в последние годы своей жизни, — не была лицемеркой, и в этом смысле я ставлю ее выше многих наших остепенившихся… Впрочем, продолжу лучше свой рассказ. Леди Уорингтон, одна из самых добродетельных представительниц своего пола, чьи уста не уставали произносить слова благочестия, а очи всегда были устремлены к небу, как у героини скучной трагедии мистера Аддисона (удержавшейся на подмостках, в то время как некоторые другие произведения, называть кои я не стану, давно канули в прошлое), умела при всем том очень зорко видеть и все мирские дела и весьма ловко их устраивать. Что, как вы думаете, предприняла она, прослышав, что моя помолвка с некой особой расторгнута? Ни больше ни меньше, как сделала попытку поймать меня в те же сети, которые с таким плачевным результатом расставлялись моему бедному Гарри, и, разумеется, потерпела такое же фиаско. Впрочем, на сей раз не красавице (мисс Флора предназначалась другому повелителю, и какому! Я снимаю шляпу при одной мысли о возможности породниться с таким высоким лицом!), а Музе, сиречь мисс Доре, вменялось в обязанность бросать на меня томные взгляды, выражать мне сочувствие, утешать меня и даже читать мою нечестивую трагедию и хвалить ее. А чему же тем временем посвящала себя Красавица? Трудно поверить, но моя сурово-благочестивая тетушка устроила пышный прием для леди Ярмут, представила ей своего сына Майлза и испросила для этого бедняжки ее августейшего покровительства. Факт сей достоверен, но возможно ли, что она к тому же отправила свою дочь погостить у этой дамы, чей дом ежедневно посещал наш милостивый монарх, и сделала это с той самой целью, которую приписывала ей госпожа де Бернштейн?

— Если бы не апоплексический удар, мой дорогой, — говорила баронесса, то ваша тетушка добилась бы своего и род Уорингтонов обогатился бы настоящей, наследственной графиней {* Сравните с письмами Уолпола, вышедшими в роскошном новом издании мистера Каннингема. Ознакомьтесь с описанием ужина в доме N, наглядно показывающим, на что способны большие вельможи ради любовницы короля, а также — с весьма забавной оценкой ожидания выхода принца Уэльского из Холланд-Хауса. — Примечание издателя.}.

Соседка моя и родственница леди Клейпул уже давно сошла в могилу. Цветите пышней, белые маргаритки, на могиле Флоры! Я вижу моего славного Майлза в парадном мундире Норфолкского ополчения, — родительница подводит его к даме, осчастливленной благосклонностью короля, и старая Иезавель кладет руку на курчавую головку мальчика. Меня обвиняют в недостаточно горячей преданности короне, однако не возбраняется же мне сравнить те давно прошедшие времена с нашими и отметить разницу между покойным монархом и ныне здравствующим, который как прирожденный британец может для каждой семьи в нашей стране служить примером благопристойной и добродетельной жизни {* Рукопись мистера Уорингтона датирована 1793 годом.}.

Итак, дни мои протекали в приятнейших из всех возможных занятий, и, будучи счастлив, я готов был в этом блаженном состоянии примириться с теми, кто, в конечном счете, не причинил мне вреда, а лишь сделал мое ощущение счастья еще более острым, воздвигнув на моем пути временные преграды. Мы с Тео не строили твердых планов, но оба знали, что придет день, когда нам не нужно будет расставаться. Настанет ли этот день через год или через десять лет — мы готовы были терпеливо ждать, а пока что делились своими планами с нашей верной наперсницей Этти. Во время прогулок в экипаже мы присмотрели несколько хорошеньких домиков, которые, как нам казалось, могли бы подойти молодой паре, не располагающей большими средствами; мы изобретали всевозможные ребяческие способы, как навести экономию. О да, конечно, мы были как Стрефон и Хлоя. Хижина и краюшка черного хлеба — вот и все, что нам было нужно! Гамбо и Молли будут прислуживать нам (что они, между прочим, продолжают делать и по сей день). Кто в двадцать лет боится бедности? Испытания только укрепят нашу преданность друг другу. "Сладкая печаль" ежедневных разлук делала лишь упоительнее завтрашнюю встречу, а расставшись, мы бежали домой и принимались писать друг другу те незабвенные письма, которые пишут в подобных обстоятельствах все молодые люди и девушки. И хотя моя жена бережно хранит их все в большой жестяной коробке из-под сахара, которая стоит в ее спальне в шкафу, и я, признаться, как-то раз заглянул в них и даже нашел, что некоторые написаны довольно мило, тем не менее я сим выражаю свое желание и изъявляю свою волю наследникам моим и душеприказчикам — сжечь все эти письма, не читая, после нашей с супругой кончины, выполнить же этот долг повелеваю сыну моему капитану (для которого, как мне хорошо известно, чтение моей рукописи не представляет интереса). Эти тайные признания, доверявшиеся почте, а иной раз — верной Молли или Гамбо, предназначались только для нас двоих, а отнюдь не для наших потомков.

Из нескольких коротких писем, прибывших к нам одно за другим, мы узнали, что после смерти прославленного полководца наш дорогой Гарри был оставлен адъютантом ври новом командующем — генерале Амхерсте. В середине октября поступило известие о капитуляции Монреаля, а затем и всей Канады, и в коротенькой приписке к тому же письму Гаррн сообщал, что теперь он думает попроситься в отпуск и поехать домой проведать матушку, которая — сообщал капитан Уорингтон, — судя по ее письмам, стала "злющая, как медведица".

Что послужило причиной этой злобы, мне нетрудно догадаться, хотя ее когти и не могли дотянуться до меня. Я "писал брату очень подробно все, что произошло со мной в Англии.