Третья истина - Лина ТриЭС

— Да иди, ничего! Я же сижу на месте, люди вокруг!

— Во! Я мигом смотанусь! Нога тута — другая тама. А коли, кто подойдет, отымать чего станет, ты сразу: Леха, братан мой, как придет, врежет, до конца деньков не очухаешься! Понял — нет, как гадам каким острастку дать?

Он ушел. Мимо окон прошли неправдоподобно правильным строем немцы в шапках с остриями. В который раз за сегодняшний день Саша слушала звук кованых сапог. Похоже, именно в эти дни немцы входили в Балаклею. У нее от клацающего звука поползли мурашки по телу.

… — А где мой суп? — весело спросил Виконт, войдя и усевшись верхом на стул.

— Сейчас вдругорядь кухаря встряхну, может, еще пару мисочек подсыпет, — прогудел пришедший вместе с Виконтом Леха, очень довольный, очевидно, тем, что все сошлось, и не надо держать ответ за отклонение от инструкций,

— Ему надо заплатить, мы уже две миски съели, — заставила себя произнести Саша.

— Ну, разумеется, я заплачу, что за разговор? — Виконт кивнул хозяину, который после некоторых колебаний приблизился к их столу с тарелками. Леха не отказал себе в удовольствии пугнуть его, двинув челюстью.

— Так, — не отреагировав на его тихое хулиганство, сказал Виконт. — Друзья мои, очевидно, уже вечером мы покинем прелестную Балаклею. Кстати, вы куда держите путь, Алеша?

— Как это? С вами держу, куда ж еще? Надо же тому вязы свернуть…

— Вы уверены, что это — конечная цель моего путешествия?

— А то нет?

— Пойдемте отсюда, что мы тут сидим? — чуть не со слезами в голосе сказала Саша.

— Куда, Сашенька? Погрейся, здесь тепло.

— Ты не видал, Викентий, чего он тута вытворял, чуть с ходуль не сковырнулся. Эт я только оттого и нарушил, по обстоятельствам мыслил, значит, как ты наставлял в прошлый раз! Че он такой хилый? Из буржуёв, не иначе. Я слыхал, таких несваренным мясом кровавым пичкать надо…

Виконт положил руку Саше на лоб:

— Нездоровится, Саша?

Она капризно ответила:

— Куда мы опять? Куда едем вечером? Я не хочу. Я шубу хочу снять, наконец. Она такая тяжелая. Сколько можно ее таскать? Да нет. Как хотите! Пусть поедем, мне все равно.

— Не понимаю, ты заболела или просто хандришь? Впрочем, так или иначе. Тебе надо полежать, отдохнуть. Отложим отъезд.

— Во! Из-за Сашки завязли. Ни тпру, ни ну!!!! Чего? Под его дудку? Не помрет, не сахарный. Поехали!

— Я знаю, что делаю, — отрезал Виконт.

— Оно, конечно, коли ты. Тута я кляпиком заткнулся. А че! Отдыхнем. Не уйдет, гад! А? Верно говорю?

— Надо искать пристанище. Квартиру, иными словами.

— Это я мигом.

— Почему вы так уверены в успехе этого предприятия, Алексей?

— Вам что в мыслю впало? Я немчуру напугался? Они тута в каждый дом на постой, чаи гонять, а мне — без места? Я че — хуже их? А тем более ты, Викентий! Ну и Сашок тож… Они ж нам в подметки не годятся. Да пущай эти чертовы балаклейцы попробуют меня в ихнюю лучшую залу не запустить, когда я за друзей хлопочу!

— Очевидно, это вашему отсутствию в Киеве в нужный момент, Украина обязана союзу с Германией. У вас что, Леша, личные счеты с этой державой?

— А че приперлись… А че лезут? Че им у себя не сиделось? Че у нас, своих не хватало? А…

— Не будем разбирать причины их вторжения. Отложим до лучших времен. Германия, между прочим, прекрасная страна. Я там бывал и неоднократно. — Виконт говорил, поглядывая на Сашу. Она ответила мрачным взглядом:

— А я их тоже видеть не хочу. Меня их присутствие просто давит. И как это мы к ним угодили! Вокруг — как часовой механизм. Везде металл. Везде серое, все движется, как заведенное, раз и навсегда…

— Ты че, за меня иль не за меня? Викентий, че это он несет, ты уразумел?

— Алеша, вы начали с приятных слов, что квартира — мигом. Так идите же!

Леха закрыл рот, подумал и, махнув рукой, поднялся.

— Да, кстати, не побейте там кого-нибудь в хлопотах. Вам сколько лет, Алеша, я все хочу спросить?

— Так чего ж стеснялися? — расплылся Леха. — Девятнадцать стукануло в темечко! А вам?

— Девятнадцать? Il est encore jeune[55] да, Саша?

— Ну и что же? Какая разница? — безразлично спросила она.

Виконт вздохнул и снова повернулся к Лехе.

— Мне порядочно. Тридцать.

— Двадцать девять ему, — ворчливо вмешалась Саша. Даже если бы она умирала от слабости, и то вступила бы в торг по поводу его возраста. Каждый год разницы казался ей дополнительным барьером между ними. — Или двадцать шесть, или еще меньше.

— Остановись, мой милый, пока не поздно, а то выяснится, что я самый юный и, следовательно, самый неразумный в нашей компании. Алеша! Вы что, уже вернулись?

— Ну да, скажете! Я ж слушаю, как умные люди говорят, шутют, жалко переть недослушавши…

— Я обещаю, что без вас мы не пророним ни одного умного слова.

Леха, очевидно, удовлетворенный обещанием, удалился. Виконт немедленно пересел на сундук, исполнявший у хозяина роль лавки, и оказался прямо напротив пригорюнившейся Саши.

— Вообще-то нам, мужчинам, положено в помещении шапки снимать, рискуешь прослыть невежей, а я — никчемным отцом.

Несмотря на удовольствие от звука его ласкового голоса, Саша продолжила свое сердитое выступление:

— Вы не похожи ни на какого отца!

— Что так категорично? Во-первых, похож, на своего собственного. Во-вторых, живи мы в петровские времена, вполне тянул бы на твоего, сынок, — он стянул с запарившейся Саши меховую ушанку и стал пальцем тщательно, чуть-чуть хмурясь, поправлять колечки ее вспотевших волос.

Саше стало легче и лучше, она потянула с себя и полушубок. Виконт помог избавиться от него, потом приблизил к ней лампу, изучил лицо и продолжил тем же тихим, мягким, чуть хрипловатым голосом:

— Тени как интересно ложатся… Я все понял. Ты истосковалась по духовной пище. Я расскажу тебе сегодня о Караваджо. Неестественно, что тебе, в твоем возрасте приходится столько сил отдавать заботам о куске хлеба, о ночлеге… Книги! Я сам стосковался. Кажется, даже Надсона, и того взял бы в руки без омерзения… А уж Чехова, Куприна! А-ах! В Петрограде, у Семена неплохая библиотека. Разговеемся. Много моих. Шиллер, Гете, Мольер, Бомарше, Мериме. Произносить приятно. Великолепные издания. У меня есть флорентийское издание Леонардо «Tutti gli scritti»[56].

— Нет, нет. Вы как следует… вечером, подробно. — Саша разом преобразилась. Она почти физически чувствовала, как усталость сползает с нее. — Нет, и сейчас немного расскажите. И вечером, когда никто не будет мешать… Нет, лучше сейчас не надо. А то скажете: «Разве я тебе уже не рассказал?»

— Какое коварство! Я на него не способен.

— Вы не способны? Вы сто раз так делали!

— Ах, так? — «ледяным» тоном произнес Виконт, скрестив руки на груди.

— Это я не ворчу, вы не думайте.

— А что это за выпад в таком случае, объясни мне?

— Это совсем не он, а обыкновенная справедливость, и потому что боюсь, что вы так сделаете, ведь на самом деле!

— Самое плохое, настолько привык к твоему языку, что не обращаю внимания на ошибки. А тебе природное упрямство не дает перенимать правильную речь. Мою. Что за фразу ты сейчас произнесла? Откуда взялась эта нелепая конструкция? Как тебя люди-то слушают?

— А Леха еще хуже говорит. Почему вы на него не кричите?

— Я не кричу. Я даже голоса не повысил, я почти прошептал! А разницу между собой и Алексеем ты признавать отказываешься?

— Ну почему? Я — девочка, он — мальчик. Виконт! И стихи мне вечером тоже! Когда Леша спать пойдет. А я буду следить за своей речью. Что я там такое сказала, скажите, я исправлю. Вы просто мало разговариваете со мной последнее время… Я обещаю в будущем внимательно следить за построением фраз.

— Так. Теперь пошла цитата из грамматики Кирпичникова.

— Не вы ли ворчите, Виконт?

— Я, я ворчу. Знаешь, тымне почитаешь стихи. Мне тоже нужна духовная пища. Я люблю слушать, когда ты читаешь. Сегодня Беранже или Готье.

— Хорошо, хотите «L’Art» par Gautier?[57] А может «Art poétique» par Verlaine?[58] Только, Виконт, давайте, не только на французском! И русские. Ведь стихи — самая правильная, красивая речь. Вот и потренируюсь под вашим присмотром. Хотите Тютчева или Фета? Или вы все-таки не любите Фета?

— Не люблю. Знаешь, Сашенька, почитаешь Пушкина. Ты замечала, что французские поэты поверхностны рядом с ним. Их стихи прозрачны, изящны. Но они, как узор на стекле, за которым — жизнь.

— Просто, Пушкин наш. Ваш и мой. А вы подумали когда-нибудь, что у меня с ним одно имя? Хорошо, верно?

— Верно.

На них давно уже поглядывала какая-то женщина, видимо, имевшая отношение к хозяину. Саша, увлеченная разговором, только краем глаза отмечала ее настойчивое присутствие где-то неподалеку. Наконец, женщина решительно подошла к их столику. Улыбаясь, присела на тот же сундук, где сидел Виконт, и заговорила, с мягким украинским придыханием: