Третья истина - Лина ТриЭС

…Саша едва успевала увертываться от тычков и подзатыльников, которыми ее пытались наградить со всех сторон.

— Как вам не стыдно! — вопила она хрипловатым мальчишеским голосом. — Все на одного? Это честно? И еще здоровые такие?

— Еще разговаривает, стервец!

— Что за дети пошли?

— Да что говорить. Сплошная беспризорщина!

— Какая тут беспризорщина, вон как выряжен!

Ее, всей небольшой толпой, довели до какой-то двери и втолкнули в комнату, где за столом сидел седоусый рябоватый мужчина в шапке и пальто. В комнате было ничуть не теплее, чем на улице.

— Вот, товарищ Петраков, — предъявили ее седоусому, — на паровозе поймали чертенка. Брешет, что поглядеть лазил. Знаю я ихнее «поглядеть». Заяц, либо углем разжиться вздумал!

— Не собирался я поживиться ничем! Впервые вижу такую машину и заполучил возможность осмотреть ее как следует! Порассуждайте! Если бы у меня с собой были какие-нибудь пожитки, — значит заяц, вместилище какое-нибудь, — значит, за углем. А у меня вот, — Саша широким жестом раскинула свои честные пустые ладони. — Вдумайтесь же. А то так негодуете, как будто я бомбу туда протащила.

Все дружно открыли рты, внимая Саше, и даже не заметили, судя по всему, непростительной оговорки в конце.

— А ты говорил беспризорник, ишь, чешет как профессор!

— Да с ним, как будто отец, видел его где-то здесь, позвать надо! Моложавый такой…

Саша так и села на табуретку. Она всей душой надеялась обойтись в этом обсуждении без «отца», ставшего в последнее время достаточно непредсказуемым. Она то узнавала в его распоряжениях сухую требовательность и некоторую ворчливость, некогда слышанные ею в общении с братьями. То слегка обижалась на поддразнивания по поводу ее, не всегда ловких, попыток мальчишеской лихости, то таяла от вдруг мелькавшей снисходительной ласки во взгляде, явно ищущем в ее чертах прежнюю девочку, но почему то в давно пережитом малолетнем варианте.

— Да, у отца документ потребовать, а взгреет за самовольство пусть сам.

На столе у человека в шапке непрерывно дребезжал телефон, и он орал в трубку:

— Нет локомотива! Пути забиты. Не пропущу. А ты брось панику сеять! — и так далее.

Саша и компания так расшумелись, что он треснул по столу ладонью:

— Да дайте ему по шее и гоните… Позвали отца? Как фамилия?

— Проверить надо, кто такой? — сказал бдительный машинист. — А ну и впрямь, какую пакость подложил?

Саша осознала всю пучину своей глупости. Есть ли у Виконта документы? И зачем она сама подкинула мысль о бомбе?

— Да вон отец, возле колонки.

Саша поспешно взглянула в окно. Там, на удивление окружающим, Виконт сосредоточенно мыл руки, невзирая на мороз.

— Ну, признавайся лучше добром, отец это? Как звать, говори!

— А кто же еще? — озорство не покинуло Сашу даже в этот напряженный момент. — Отец, разумеется. Не видно, что ли — одно лицо! Александр Шаховской — мое имя. Его — Павел Андреевич Шаховской!

— Сейчас приволоку папашу, — машинист, сказав так, никуда, однако, не пошел, а крикнул в проем двери:

— Гражданин Шаховской!

Саша старалась поймать взгляд округлившихся глаз Виконта. Но он уже вошел в комнату, придав лицу почему-то максимально беспечное, с оттенком рассеянности, выражение. Сашу оттерли в угол. В ответ на требование о документах, Виконт подошел к столу и протянул бумаги, осведомившись:

— Ну, что-нибудь новенькое?

Начальник вернул Шаховскому документы:

— Да сын ваш нашкодил.

— Сын? Нашкодил? Беда с этими сыновьями, распустились. Который мой? Где он?

— Да Александр, их, что у вас, много?

Виконт поперхнулся:

— Как? Ах, Александр… Ну этот! Нет, удивительно, казалось, самый воспитанный из всех!

— Вот полюбуйтесь, а вернее, надавайте по шее, на паровоз лазил без спросу!

— Да-а-а. Создал мальчишку на свою голову. Вы не находите, — обратился он к окружающим, — что мне было бы спокойнее с дочерью?

Саша оценила угрозу. Неужели только что изведанные прелести и свободы мальчишеской жизни опять станут заповедными? Никуда не лазить, не шуметь, не бегать, а посиживать, скрестив ноги русалочкой? И это в охватившем ее буйном упоении жизнью? Виконт произнес свой вопрос с такой угрожающе комической интонацией, что присутствующие рассмеялись. Начальник в шапке прогудел, не отрываясь от телефона:

— Да уж. Не переделаешь. Жалобно как глядит на батьку. С испугом, как положено. Уже получал, похоже. Но все равно, накостылять не помешает!

Виконт улыбнулся мужчинам и доверительно поведал:

— Я, знаете, могу и за вихры его. Привык.

Он захватил Сашины кудри в кулак и покачал ее голову из стороны в сторону. Все опять засмеялись, а он под шумок, вывел ее из комнаты. Отойдя на несколько шагов, прислонился к стене, поставил ее перед собой и спросил:

— Что еще натворила? — Продолжил, загибая пальцы: — На прошлом разъезде племянник Александр дразнил девочку и чуть не висел на бороде у возмутившегося папаши, в поезде пытался сыграть в «ножички» с компанией сорванцов-ровесников… Добрались до станции, сын Александр вообще допрыгался до каталажки.

— А что это такое, «каталажка»? Пошла мирно осмотреть паровоз изнутри. А потом убегала, когда они хотели меня поймать. Вот и все! Всего-навсего!

В душе она все же надеялась, что ему все ее мальчишеские эскапады нравятся, для привлечения его внимания они, в принципе, и были предназначены.

— Значит, ты его не угоняла? Паровоз имею в виду. И на том спасибо. А я шел с хорошими новостями, — вздохнул он. — Нашему прозябанию — конец. Мы едем.

— Что, поезд будет? И пропуск есть?

Виконт жестом иллюзиониста вытащил из кармана розовую бумажку.

— Я — уполномоченный по охране спецгруза. Ты — неизвестно кто. Придумаем. Конечно, в идеале я должен бы знать, что за груз я охраняю, но жизнь не роман. Она далека от идеалов.

— Я ничего не понимаю. Кто это вас взял на такую работу?

— Взяли те самые трое, которые поджидали истинного уполномоченного. Без него их не выпускали. Я оказался резвее. Вернее, ближе.

— А нас не поймают?

— Поймать при желании можно кого угодно. Нас за что, собственно? Ты собираешься халатно охранять вверенный тебе груз?

— А что такое каталажка? Вы не объяснили.

— Происхождение слова — от искаженного «такелаж», чулан на корабле для снастей. А употребляется как милое название тюрьмы или ее преддверия, — как-то особо охотно объяснил Виконт.

— А за то, что вы задумали, туда не…?

— Неизвестно… — с преувеличенной артикуляцией отозвался Виконт. Он, по всей видимости, был радостно возбужден возможностью покинуть эту станцию, а Саша, та самая, боящаяся грозы, темноты и пьяных, понимающая опасность ситуации, Саша, абсолютно поддавалась его настроению. Под влиянием его бесшабашного веселья, в которое он впадал в случае опасности не впервые, она чувствовала себя совершенно уверенной. Тем более что и собственное ее настроение было радужным, как никогда. Энергия в последнее время била в ней ключом. Все мучительные думы и сомнения, посещавшие ее так недавно, впечатления от драматических, казалось бы, перевернувших все ее существо, событий последних дней в Раздольном, куда-то отступили. Даже желание завести с Виконтом долгие, все проясняющие, разговоры не одолевало ее теперь. Зачем? Когда так чудесно, так волшебно осуществились самые смелые мечты? Виконт с ней постоянно. И разговор идет… Один большой, непрерывно возобновляющийся и продолжающийся. И ни братья, ни Петр, ни кто другой, этому теперь помешать не могут.

Оказалось, что состав с их вагоном отправляется уже через два часа. На этой станции пришлось проторчать три дня. Даже углы сарая, именуемого здесь «зал ожидания», казались Саше привычными, как розовая комната в Раздольном, а женщины и мужчины — старыми знакомыми. Вот, хотя бы дядька, сидящий неподалеку, — он шикал на нее утром за беготню и шум.

В ожидании поезда они нашли себе местечко на грубо сколоченной деревянной скамейке. Виконт устроился на ней вальяжно — небрежно, как будто сидел на роскошном диване: нога на ногу, одна рука — на колене, другая — свободно расположилась на спинке, обозначая для Саши «их» территорию. Он тут же пустился в шутливое обсуждение ситуации, уснащая его такими комическими подробностями, что у слушательницы от смеха начались колики в животе. С головы свалилась шапка. Саша в изнеможении сложилась пополам и ткнулась в его лежащий на колене полусжатый кулак, который некоторое мгновение не отказывался служить ее щеке опорой. Но вскоре несколько мягких толчков костяшками пальцев и легкое подергивание свободной рукой за волосы побудили ее от этой опоры оторваться. Виконт вдруг спросил, понизив голос: