Крепость - Петр Алешковский

– Я просто боюсь возвращаться в город, – признался вслух, пытаясь успокоиться.

Но дурацкие мысли не оставляли, неотступно пролезали в голову, стало страшно и жалко себя одновременно. Кружок, шахматы, кому он там нужен? Мгновенно представил себе, как умрет в городе, позабытый и позаброшенный, зажмурился, сморгнул навернувшиеся слёзы – пришлось вытирать глаза рукавом рубашки, носовых платков ведь так и не купил. Сложил кукиш и ткнул им в сторону темного окна.

– Как же, не дождетесь! – прошептал в темноту, встал и вышел на крыльцо. Ночной ветер остудил его и быстро прочистил зачумленную в перетопленной избе голову.

33

На следующее утро взял себя в руки и сел к столу, постановив первую половину дня работать над книгой, а по вечерам решать шахматные задачки, штудируя учебники Ласкера, Капабланки и Авербаха. За неделю перечитал любимые книги: «Систему» Нимцовича, «Шахматные лекции» Алехина, «Избранные партии» Смыслова, учебник по композиции Каспаряна, «Эпизоды шахматных баталий» Ботвинника. Дед и отец любили шахматы, играть начали один – в лагерях, другой – на войне. Они постигали игру по наитию, не учились записывать партию по памяти, просто передвигали фигуры, играя, как говаривал дед, «со своим удовольствием». Мальцов оказался способным учеником, очень скоро стал их обыгрывать, и тогда отец отвел его в кружок.

В доме нашлись две шахматные доски – обычная и дорожная, Мальцов расставлял на них комбинации. Завел тетрадь, записал в нее конспекты первых двадцати уроков и простенькие партии, что должны были пригодиться при работе с начинающими.

Стоило только вновь прикоснуться к игре, как память ожила, игра снова перекроила его сознание, как было, когда он занимался в кружке, но восстанавливать забытое оказалось непросто – ему не хватало суток, пришлось пока отложить работу над книгой. Привычная жизнь разом изменилась, бескрайняя Вселенная вымысла укрыла его от повседневных забот, и он выныривал из нее с явной неохотой, прерывая занятия на еду, сон и короткие прогулки. Мальцов разбирал этюды, всевозможные дебюты, сложные размены фигур, лишь на первый взгляд рискованные ходы. Риск оказывался на поверку всегда просчитанным и оправданным, как и незаметно построенная оборона, втягивающая противника в коварную ловушку. Стоило в нее попасть, и противник незамедлительно переходил в сокрушительную атаку. Вариантов развития одной партии было слишком много, чтобы он смог удержать их в голове, для этого требовался высший, гроссмейстерский уровень, но разум ликовал от скитаний по хитрым лабиринтам умопостроений, и озарения, подсказывающие удачный выход из неминуемого тупика, приносили неописуемый кайф. Умственная работа способствовала активации нейронов головного мозга, включила уснувшие за время бездействия и лени связи, очистившаяся от застоявшейся шелухи голова заработала четко и настойчиво требовала теперь постоянных упражнений. Казалось, сама душа воспаряла, отправляясь в путешествия по маршрутам великих предшественников, проделавших эти трипы задолго до него. Если бы его попросили охарактеризовать свои чувства одним словом, он бы произнес слово «счастье».

Впрочем, как и любая творческая работа ума, игра не только дарила энергию, но и буквально сжирала ее. Устав от нервного напряжения, он отрывался от доски, закрывал глаза и грезил. Косые перелеты слонов представлялись стремительными фланговыми атаками конницы, спешные рокировки преображались в сдвоенные ряды повозок, выстроенных в цепь вокруг шатров ставки. Ощетинившееся смертоносными иглами стрел, это древнейшее оборонительное сооружение защищало сердце битвы подобно свернувшемуся в клубок огромному ежу. Тяжеловесные ладьи, приняв горизонтальное положение, мгновенно обрастали лафетами и колесами, становясь чугунными бомбардами; выкаченные на редуты, они простреливали целые сектора, грозя наступающей вражеской пехоте всепожирающим прицельным огнем. Строй вставших клином пешек перерождался в идущих локоть к локтю пеших воев, острые наконечники копий протыкали пространство, шаг за шагом наращивая отвоеванное тактическое преимущество. В такие минуты он снова проживал наступление Тимурова войска, завершающую атаку левофланговой конницы, хаотичное бегство отрядов Тохтамыша. Очевидные сравнения игры с жизнью напрашивались сами собой, сравнения с поганой жизнью, в которой законы диктовались пещерным насилием – основополагающим принципом ее устройства. В жизни наступательные ходы повторялись от раза к разу – топориком по беззащитному лбу, когда никто не видит, ударом исподтишка, плетением закулисных интриг, выстрелом из кустов – дебютным ходом, предшествующим беспощадному рейдерскому захвату. Шахматное поле было территорией свободы, что достигается только на уровне индивидуального сознания. На этом ристалище тоже допускались и приветствовались любые уловки, но победа и полный разгром противника были бескровны, ничто не мешало проигравшему расставить фигуры по новой и начать следующую партию за преимущество, которое нельзя было взвесить на весах, измерить в принятых миром эквивалентах богатства и власти. Чистая игра ума. Мальцов задумался: главное слово здесь было «чистая» или всё же «игра»? Так он отдыхал, чтобы снова вернуться к доске, начать поиск оптимальных решений, переживая и сражаясь за обоих противников одновременно.

Мальцов теперь не зашторивал окна, просыпался с солнцем, быстро завтракал, садился к столу и вставал из-за него, когда чувствовал, что начинает витать в облаках, теряя нить рассуждений. Выходил на улицу продышаться, но дальше крыльца не ступал – кругом текли ручьи, клочья грязного снега лежали то тут, то там, а оживающая от спячки земля стала жирной и топкой, отмывать резиновые галоши после прогулки было лень. Лес утратил зимнюю суровость, почки на тополе около дома набухли, готовые вот-вот раскрыться и осыпать округу чешуйками с желтым липучим соком. Птицы на разные голоса перекликались в тополиных ветвях, обживая скворечники и строя гнезда. Где-то на Ленином участке барабанил по сухому стволу большой дятел желна. Пение талой воды – постоянная последовательность весело журчащих нот – вплеталось фоном в сольные птичьи партии, звучало бэк-вокалом, вытягивающим на заднем плане музыкальную идею этого животворящего произведения. Мальцов прочищал легкие чистым воздухом, предвкушая, как станет рассказывать об игре начинающим, вкладывая в слова всю силу собственных эмоций, сладко зевал от переизбытка кислорода и с радостью покидал улицу, спеша затвориться в тишине, склонившись над клетчатой доской.

Телефон всё не звонил, но теперь, вооруженному мечтой, ему всё было нипочем: игра была неисчерпаема, энергия партий-схваток яростна и неумолима, как восходы солнца, как сила воды, сметающей на своем пути остатки зимы. Ручеек несся по уличной колее вниз, в оживающее болото, туда, где скоро должна была зародиться новая жизнь, – у него на столе она рождалась каждый раз, стоило только расставить фигуры и продвинуть первую фигуру.

Лена и Сталёк остались в прошлом. Он попытался заинтересовать Сталька, показав ему самые простые комбинации, но услышал в ответ: «Я б лучше сыграл в петуха или в секу, там хоть поржать можно». Лена приняла его новое увлечение, как принимала всё вокруг, если это не меняло привычного ей распорядка жизни. Он теперь здоровался с ними на улице, но в гости больше не заходил, отделился окончательно. Они тоже перестали заходить к нему в избу.

В один из дней в Василёво занесло Валерика. Убивец притопал в деревню собственной персоной, лично принес Стальку водки, чтобы завести только что выходившегося бедолагу: пора было строить заново сгоревший при пожаре дровяной сарай. Бутлегер прошел мимо стоявшего на крыльце Мальцова, поздоровался как ни в чем не бывало, Мальцов посмотрел сквозь него веселым и беспощадным взглядом. Рожа у Валерика сразу же перекосилась от злости, но Мальцов сделал вид, что не заметил его реакции, хотя втайне почувствовал странное удовлетворение. На следующий день Сталёк потащился в Котово с рюкзаком, набитым инструментами, столкнулся с Мальцовым, несущим на коромысле воду. Сказал сам, как извинения попросил, хотя никто его за язык не тянул:

– Валерик – инвалид, один не справится, в деревне живем, надо помогать. – Мальцов пропустил его слова мимо ушей. Сталёк сразу как-то сгорбился, отвернулся, пошел месить глину на дороге, а Мальцов долго провожал взглядом его черную шатающуюся фигуру, пока она не скрылась из глаз.

Уазик пришел неожиданно, Николай позвонил за час до прибытия. Мальцов наспех собрался, покидал пожитки и оставшуюся провизию в кабину, обнял Лену. Сталёк пропадал в Котове на строительстве.

– Спасибо, Лена, за всё, не поминай лихом.

– Ты нас не забывай, Иван Сергеевич, приезжай, без тебя тут теперь пустыня.

– Приеду, если смогу.