Крепость - Петр Алешковский

– Вам в подарочную бумажку завернуть, бантик синий или розовый? – угодливо спросила продавщица.

– Не надо в подарочную, спасибо, как-нибудь без бантиков обойдемся, – буркнул Мальцов, сгреб простыню, сунул ее к памперсам в большой пакет.

Времени оставалось много – целый час. Больницу построили на излете советского времени на самой окраине. Он пошел пешком через весь город. По Большой Ямской, по Водовозной, на которой стояло здание музея – бывшая городская гимназия. У входа висел плакат с пузатой купчихой у самовара, посетителей зазывали на открытие выставки «Русская масленица». Что они туда спешно натолкали? Зная фонды, Мальцов понимал, что выставка – обман, сродни ряженым казакам и телевизионным шоу: городской костюм и так был представлен в соответствующих залах. Рюмочки-стаканчики, самовар и соусники? Наверняка соорудили убранство городского трактира или комнату «простого горожанина», на что еще могло хватить их скудной фантазии? Маничкин, слепив выставку, показывал властям, что музей работает, идет в ногу со временем, отмечая возвращенные народу старинные праздники. С досады Мальцов перешел на другую сторону улицы, отвернулся, чтобы случайно не заметили бывшие сослуживцы.

Водовозная поднялась в гору, где начинались уже ранние советские кварталы с коробками желтых сталинских пятиэтажек со сдвоенными колонками у входов, с крепкими двустворчатыми дверями и выделенными кладкой наличниками на окнах – рудиментарными остатками дореволюционного имперского стиля. Здесь начиналось царство Пролетарских улиц с первой по седьмую, втекающих в основную – улицу Урицкого, что продолжала линию Водовозной (ранее – Энгельса). Тротуары тут совсем не убирались, по проезжей части утром проехал грейдер, но вскоре машины снова перемесили снег, промяли колдобины и ехали не сильно быстрее пешеходов, оберегая подвеску: асфальт в Деревске меняли редко, да и то только у горсовета и на выезде-въезде на Московский тракт.

В какой-то незримый момент город еще раз изменился: остался за спиной красный кирпич, потянулись силикатные хрущевские пятиэтажки, грязные и бомжеватые, с мелкими окошками и избитыми ногами картонными дверями, порой замененными на вскладчину купленными железными китайскими с кодовыми замками. Крыши этих коробок были утыканы дореформенными, покосившимися в разные стороны телевизионными антеннами, напоминая прическу «я у мамы дурочка», как говаривали они еще в школе. Балконы пятиэтажек уже при новой власти увесили тарелками «Триколора», фасады походили на хаотический лес из сюрреалистических ушей, прислушивающихся по вечерам к отблескам недоступной заграничной жизни с ее стрелялками, дешевыми сериалами и рассказами о дикой природе, населенной причудливыми бородавочниками, китами, гориллами и трогательно заботящимися о своем потомстве сурикатами. Стены со стороны улицы в этих жилых ульях традиционно мазали гудроном в местах соединения бетонных плит – Мальцову всегда казалось, что строй хрущевок одет в стандартные отстиранные наматрасники, как в некий камуфляж, дабы уравнять их перед обязательной ночной поверкой. Кое-где в линии домов попадались старые деревянные домики с печным отоплением и остатками резных наличников на окнах – выстоявшие чудом кусочки поглощенной городом деревни. Новая элита здесь не селилась: на горе большую часть года гуляли злые ветры. Советская слобода затаилась, замерзшая и неприбранная, как куча отбросов во дворе, похоронившая давно не чищенные зеленые баки. По этой куче, не успевшей еще превратиться в культурный слой, важно расхаживали вороны, метя пухлый ночной снежок цепочками следов, похожих на перевернутые хипповские значки. Ларьки и редкие продуктовые магазинчики – всё было серое или темно-зеленое, даже вывески на них подсвечивались не броским, как в центре, неоном, а шестидесятиваттными лампочками, соответствующими скромному стилю здешней жизни.

Около одного из ларьков стоял задумчивый мальчуган лет пяти в кроличьей шубке и сосал чупа-чупс. Увидев Мальцова, он вынул леденец изо рта и сурово поинтересовался:

– Куда идешь, дядь?

– В больницу.

– Ты что, заболел?

– Нет, иду проведать больного.

– Я вот заболел, бабушка в садик не пускает, видишь, гуляю.

– Молодец, не боишься один?

– Ты что, я ж богатырь! – Он вдруг резко развернулся и побежал от Мальцова к ближайшему дому, смешно семеня ногами, – видимо, всё-таки в последний момент испугался.

Удивительно, но кроме мальчишки с чупа-чупсом, пройдя километра четыре, он почти не встретил людей; единичные прохожие брели, утопая в снегу, и сосредоточенно смотрели под ноги, так что лиц было не разглядеть. Зато на улице бегало много собак – больших, ободранных, в ошейниках и без, кучерявых и каких-то совсем уж кабыздохов; те, наоборот, были деловиты, трусили по своим делам и Мальцова вовсе не замечали.

Дома́ сменились колониями гаражей. На одном кто-то начертал красной краской из баллончика: «Голосуй за КПСС!», озорной оппонент перечеркнул воззвание жирной черной чертой и намалевал еще более крупными буквами: «Голосуй за писю!» За линией гаражей доживал век автобусный парк, за ним – тарный цех № 1, далее по ходу показались навеки распахнутые железные ворота без вывески, за ними в глубине сгрудились закрытые складские ангары. Людей в промзоне тоже не было, лишь кое-где вились дымки из труб бытовок – значит, они всё-таки тут присутствовали, но почему-то прятались, наверное, от мороза, решил Мальцов.

Улица закончилась автобусным кругом. Мальцов вышел на простор. Когда-то, еще лет двадцать назад, здесь начинались поля пригородного совхоза. Хозяйство давно разорилось, поговаривали, что Бортников скупил его земли за бесценок. Поля почивали под снегом, в разные стороны от города тянулись лыжни и скрывались в чахлом лесочке: школьников приводили сюда заниматься физкультурой. Остановка на кругу была разрисована граффити, мусорная урна забита под завязку алюминиевыми банками и бумажно-целлофановым хламом. Дальше начиналась аллея, обсаженная кремлевскими елочками, – подъездная дорога к корпусу ЦРБ. Здесь, наоборот, было людно, около здания стояли машины, водители, сбившись в кучки, курили, рядом с ними терлись больные в серых распахнутых пальтишках, накинутых прямо на застиранные пижамы, стреляли сигаретки, травили анекдоты, выпивали наспех доставленные корешами фанфурики, в затоптанном снегу валялось множество опустошенных аптечных пузырьков с перечной настойкой. Мальцов прошел сквозь это гомонящее полчище к главному входу, протиснулся сквозь стаю молодых гогочущих парней с повязками под вправленными носами, таких называли здесь «буратинами», обогнул сходку мужиков постарше с заплывшими глазами и загипсованными руками, особо стараясь не задеть костыльных, машущих руками или просто стоящих одиноко от общей толпы и отрешенно взирающих на небеса. Эти постояльцы травматологии были тут не впервой, чувствовали себя как рыба в воде, стоически сносили побои и увечья, терпели боль и неудобства, зная, что заживет, пройдет, забудется, а там хоть трава не расти. В холле тоже было оживленно. Толкались в общем потоке пенсионеры, сидели со скорбными лицами тетеньки и старушки, ожидая очередь в приемный покой, охали скрюченные от боли или развалившиеся в креслах пострадавшие с белыми обескровленными лицами, кемарили поджидающие выписывающихся с шубами на коленях мужья, с обязательными цветами или со сложенными в трубку газетами, что успели прочитать от корки до корки. Воздух тут был спертый, со специфической примесью едких больничных запахов, задерживаться в этом отстойнике не хотелось. Мальцов принялся выискивать глазами санитарку, чтобы спросить, где здесь родильное отделение, но не успел, к нему подлетел Димка.

– Иван Сергеевич, я вас дожидаюсь. Тут такое дело, Нину выписали немного раньше, они полчаса как уехали домой. Я сказал, что вы приедете встречать, но они ждать не смогли, сами понимаете, такое дело.

Мальцов кашлянул в кулак, посмотрел Димке в глаза.

– Спасибо, что дождался. Я понимаю, ребенка надо поскорей отвезти домой. Ты вот передай, – протянул ему пакет, – там памперсы, пригодятся.

– Конечно, Иван Сергеевич, но, может, всё-таки сами зайдете? Девочка такая малюсенькая, Павлой назвали!

– Павлой… мы вроде договаривались назвать Лизой, если будет девочка.

– Так Нина сказала, по святцам вышла Павла.

– Не замечал раньше, чтобы Нина святцы в руки брала. Имя, конечно, красивое, почти Паола, модное, не знаешь? Нет, сегодня не зайду, у меня дела, надо успеть всё сделать, в другой раз зайду.

Понимая, что выглядит полным идиотом, развернулся и пошел к выходу и очень был благодарен парню, что тот не стал его догонять. Сел на кругу на автолайн, доехал до центра. Автобус в деревню отправлялся через три с половиной часа. Чтобы убить время, перешел мост, завернул по набережной к бортниковской гостинице, там в баре всегда наливали. Взял сто грамм и салат оливье, но чуял, одной дозой дело не ограничится. Спас его неожиданно возникший рядом со столиком бортниковский заместитель Николай.