Серебряные орлы - Теодор Парницкий

Аарону незачем было возвращаться в Рим. Была, правда, минута, когда он подумывал, а не место ли его подле Иоанна Фиофилакта, на которого возлагал столько надежд покойный папа. Общими силами оберегали бы они церковь от захлестывающего ее невежества и грубости. Но страх превозмог голоса, наяву и во сне взывающие: "Вернись!" Любимец Сильвестра Второго не мог ожидать от Рима Кресценциев ничего, кроме унижения и преследований. Если бы ему приснился сам Сильвестр Второй с доброй улыбкой в карих глазах, призывающий к тому, чтобы он страданием заплатил за его отцовскую любовь, тут, может быть, Аарон внял бы призыву и отправился, раздираемый страхом, в Рим, но такие сны ему не являлись, поэтому он поехал туда, где неполный год назад его так радушно и дружески принимали, — к ученикам Герберта.

И он не ошибся в своих ожиданиях. На Сене, Марне, в Мозеле, Маасе и Рейне его встречали с распростертыми объятиями. Вновь оказывали бесчисленные услуги, вновь наперебой старались избавить от всяких забот. Покойный учитель Герберт был предметом еще большего почитания, чем живой. И что уже совсем удивляло и озадачивало Аарона — это ревностное почитание, почти набожное, с которым даже самые рьяные противники учения о безоговорочном верховенстве римского епископа окружали память Сильвестра Второго, именно как епископа Рима, как Петрова наместника.

— Да, это был единственный человек, устами которого святой дух и ключарь небес говорили бы охотнее, чем многоустым голосом синода, — восклицали с жаром Герард, епископ камбрейский, Бруно Лангрский и родич короля Роберта Ингон, аббат монастыря святого Германа. — Но коли уж предвечная мудрость, — тут же добавляли они, — решила призвать к себе самого достойного из своих любимцев, пусть никто и не удивляется и не огорчается, что ни один из истинных пастырей стада Христова не унизит себя, прислушиваясь к бормотанию, которое царит теперь в приказах христианскому миру, исходящих от разнузданной невежественности, захватившей папский престол.

Только клюнийские монастыри не переставали утверждать, что святой дух и ключарь небес неизменно говорят устами епископа Рима, невзирая на то, кто является этим епископом. Но и клюнийцы не скрывали огорчения и ужаса от того, что наследие Григория Пятого и Сильвестра Второго стало игрушкой в руках Кресценциев. Все чаще раздавались среди них голоса, что Петрова столица тогда лишь восстанет полностью из унижения, когда взойдет на престол человек, чья святость, мудрость и неустрашимость явятся результатом воспитания, полученного в лоне суровой клюнийской конгрегации. Не раньше.

Шли годы. Аарон путешествовал от одной епископской столицы к другой, от монастыря к монастырю. Всюду он был желанным гостем благодаря своей учености, всюду просили его учить грамматике, просили читать и растолковывать древних поэтов. Фульбер, шартрский епископ, о школе которого все больше начинали говорить, что она сравнялась со школой Герберта в Реймсе, пригласил Аарона к себе на длительное время. Он поделился с ним своим замыслом, покамест еще тайным: он хотел бы возобновить в Западной Франконии после двухвекового перерыва практику чтения и комментирования древнегреческих авторов. И спросил Аарона, не остался ли бы он навсегда в Шартре в качестве первого греческого грамматика.

Аарон был страшно польщен предложением Фульбера, но сказал, что должен хорошо подумать над ответом. Долго и строго вникал он в себя — и пришел к выводу, что слишком мало знает, чтобы принять столь лестное приглашение. Если бы он имел еще возможность подучить греческую грамматику, послушать лекции какого-нибудь знаменитого учителя, усовершенствоваться в разговоре и чтении, тогда бы он не колебался ни минуты. И не мог сейчас не пожалеть, что в Кордове пренебрег возможностью пополнить свои познания в области языка и разумения греческих авторов.

Из Шартра он отправился в Сен, где должен был составить для архиепископа Лиутериха историю пребывания Герберта в Равенне и в Риме. Но в первую же ночь пребывания здесь ему явился во сне Сильвестр Второй, грозно посмотрел на любимца и гневно воскликнул: "Я послал тебя к неверным, чтобы ты творил дело милосердия. Вот как ты увернулся от возложенного на тебя задания?" Аарон пробудился в слезах, дрожа от стыда и страха. Рассказал свой сон архиепископу Лиутериху. Тот выслушал внимательно и приветливо, дал Аарону письмо к королю Роберту.

— Только поклялись мне, — сказал он на прощание, — что тех, кого ты вызволишь, отдашь на прокормление мне. Я хотел бы совершить какое-нибудь благое дело во имя господне.

Король Роберт также был некогда учеником Герберта. Он радушно встретил молодого монаха, о котором архиепископ Лиутерих писал, что он много лет был ближе всех к особе святейшего отца. О короле говорили, что одно его прикосновение исцеляет немощных. Однако Аарон, хоть и провел в парижском замке полгода, не имел случая лично убедиться, правда ли это, что говорят придворные. Зато он убедился, что еще не доводилось ему встречать человека, который расточал бы вокруг себя столько доброты. С сожалением подумал он, что вот воплощение христианской любви получило королевское помазание, а не священническое. Правда, Аарон с удивлением заметил, что в королевской Франции, да и в соседней Бургундии даже очень ученые епископы и аббаты не очень-то отделяют королевское звание от священнического. Встретил даже ученого монаха, который доказывал, что королевское помазание дает силу отпускать грехи. Разумеется, подобные утверждения бурно опровергали клюнийцы, но, сильные в Бургундии, они мало что значили в королевской Франции.

Король Роберт совещался со своими исповедниками, с казначеем, потом с евреями — совещания длились месяцами, и наконец Аарону сообщили, что он может отправляться в дорогу. Он страшно радовался, что не навлечет на себя гнев покойного папы. Не меньше радовался тому, что сможет в Кордове углубиться в изучение греческих авторов.

Вновь из-за войны, бушующей на границах Каталонии, пришлось выбрать дорогу через графство Каррион. Аарон содрогался при одной мысли о новой встрече с графом. Но ничего страшного или хотя бы неприятного не произошло. С облегчением Аарон узнал, что племянница графа родила двух мальчиков, а не щенков, так что не была сожжена на медленном огне. Близнецы воспитывались вместе с детьми графа от законной жены, самой красивой женщины, какую Аарон видел в жизни. Разговаривая как-то с нею, он, опустив глаза, спросил ее, не доставляет ли ей огорчения и досады, что супруг ее не сохраняет ей верности. Она никак не могла понять, что он имеет в виду.

Каррион тех дней напоминал Аарону замок Патерн семь лет назад. Тут находился знатный изгнанник, повелитель испанских арабов халиф Абд ар-Рахман, четвертый халиф с этим именем, прозванный христианами Санчолом. Было даже куда больше оснований сравнивать Санчола с покинутым и преданным подданными Оттоном. Женщина, родившая халифа, была дочерью христианского владыки готской крови. Как Оттон, будучи греком и германцем сразу, не был ни германцем, ни греком, — так и Абд ар-Рахмана Четвертого и арабы и христиане готского происхождения считали чужим. Бунт, который изгнал его из Кордовы, никогда бы не набрал такой силы, если бы дедом халифа не был христианский владыка. Аарону даже показалось, что Санчол и видом своим и всем поведением очень напоминает Оттона Третьего. У него были черные глаза арабских предков и светлые волосы готских. И точно так же, как Оттон, он мечтал о блистательных триумфах и страшной мести в момент поражения и унижения. Граф Карриона советовал халифу остаться в его замке.

— Мой дом — твой дом, — говорил он, преклоняя колени перед Санчолом.

Но изгнаннику поскорее хотелось вернуться: он верил, что, как только очутится среди своих подданных, все бунтовщики падут ниц перед своим повелителем.

— Ты идешь, чтобы погибнуть, — сквозь зубы процедил властитель Карриона, — но уж коли ты идешь, то я последую за своим повелителем.

Аарона поразила эта верность христианского графа повелителю неверных. Он никак не думал, что ленное право может связывать христианина с некрещенным: поскольку графу не грозит господний гнев за нарушение ленного права, то почему он идет на неизбежную смерть? А может быть, и на вечное проклятие: Аарону служение владыке неверных казалось очень тяжким грехом.

Евреи, как всегда надежные в этих делах, доставили Аарона в Кордову, так что он даже не заметил, что в халифате творится что-то необычное. Он возобновил старые знакомства и связи — все арабские сановники, которых он когда-то знал, по-прежнему находились в полном здравии и покое; угощая приятного им чужеземца изысканными кушаньями и беззаботной беседой о греческих поэтах и философах, они ни словом не обмолвились о каких-либо бунтах и смутах. Но в субботу шестого марта богатый еврей, у которого жил Аарон, вбежал в комнату гостя, бурля от волнения, забыв, что нарушает правила праздничного дня. Срывающимся голосом рассказал, что Санчол и граф Каррионский погибли, что бывшего халифа заставили целовать копыто коня одного из предводителей бунта, а потом жестоко, вместе с графом, казнили.