Сила, которая защищает - Стивен Дональдсон

А потом, мерцая и мелодично позванивая, умчались прочь.

Глава 14

Только тот, кто ненавидит

Прошла ночь, за ней день, прежде чем Кавенант проснулся. Его мучила жажда, и, сев на постели, он обнаружил на полке рядом с собой кувшин с водой. Жадно напившись, он заметил чашу с хлебом и алиантой. Съев все, что было, он снова напился и уснул, растянувшись на ложе из теплых сухих листьев. Когда он открыл глаза в следующий раз, дневной свет почти угас и темноту пещеры разгоняли лишь светящиеся переплетенные корни. Оглядевшись, он заметил завешенный мхом вход, который все еще пропускал немного света. Он понятия не имел, где находится, каким образом здесь оказался и как долго спал. Но это ничуть не огорчило и не испугало его – им овладела странная уверенность, что ему нечего опасаться.

Больше он ничего не чувствовал. Он был спокоен и странно пуст внутри – пуст и поэтому безмятежен, – как будто вместе со страхом исчезли все чувства. Он даже не помнил, что прежде испытывал; между ним сегодняшним и прежним, как ему казалось, не было ничего, кроме долгого сна и выжженной пустыни необъяснимого страха.

Потом он ощутил в воздухе слабый запах смерти. Принюхавшись, чтобы убедиться, не почудилось ли ему, он потянулся; мышцы одеревенели за время долгого сна, и он с удовольствием почувствовал, как они оживают. Кто бы ни принес его сюда, это, по-видимому, случилось так давно, что даже тело ничего об этом не помнило. И все же явное выздоровление не вызвало в его душе слишком бурной радости, как этого можно было бы ожидать. Он воспринял его как нечто само собой разумеющееся – почему, он и сам не понимал.

Он сел, свесив с постели ноги. И сразу же увидел старую женщину, которая, скрючившись, лежала на полу. Она была мертва; рот ее был искривлен и раскрыт в безмолвном крике, в широко распахнутых карих глазах застыло выражение ужаса и гнева. В тусклом, призрачном сумраке пещеры она выглядела точно невысокий земляной холмик. Он не знал, кто она такая, не мог даже сказать, видел ли ее прежде; однако у него возникло смутное ощущение, что он каким-то образом причастен к ее смерти.

"Хватит, – мрачно сказал он сам себе, отгоняя прочь другие воспоминания, которые начали всплывать на поверхность его сознания, точно мертвые водоросли и обломки крушения, которое претерпела его жизнь. – Это не должно больше повториться”.

Отодвинув в сторону белый плащ, которым был укрыт, он решил посмотреть, как обстоят дела с раненой ногой.

"Здесь же была раздроблена кость!” – с тупым удивлением подумал он, разглядывая лодыжку. Он прекрасно помнил, как и когда это произошло; помнил, как дрался с Пьеттеном, как упал, сломав ногу, как потом использовал копье Пьеттена, опираясь на него при ходьбе, и как мерзла и болела раненая нога. И все же сейчас она выглядела так, как будто ничего подобного не было. Он постучал ногой по полу, в глубине души ожидая, что это всего лишь очередная иллюзия, которая тут же исчезнет. Встал, попрыгал то на одной ноге, то на другой и сел снова.

– Черт возьми, черт возьми… – растерянно забубнил он себе под нос и впервые за много дней решил обследовать, в каком состоянии находится его тело.

Выяснилось, что он был более здоров, чем мог себе даже вообразить. Раны исчезли. Пальцы легко гнулись, хотя и заметно исхудали, так что кольцо свободно болталось на одном из них. Внутренние ощущения вполне соответствовали внешним впечатлениям – каждой клеточкой своего тела он чувствовал энергию и тепло, пронизывающие их.

Однако кое-что осталось. Через лоб тянулся рубец плохо зажившего шрама, чувствительного даже к легкому прикосновению, как будто рана затянулась только сверху, а внутри, под кожей, воспаление осталось. И его главная болезнь никуда не делась; более того, онемение продолжало распространяться. Пальцы потеряли чувствительность до самых ладоней, а на ногах лишь кончики пальцев и пятки еще ощущали прикосновение. Проказа по-прежнему гнездилась внутри его тела, точно навечно врезанная холодным резцом смерти.

Еще и по этой причине он остался почти равнодушен к заживлению ран.

Теперь, глядя на мертвую женщину, он вспомнил, что делал, когда зима сбила его с пути; он шел к Яслям Фоула. У него была одна цель – месть, и владело им одно чувство – ненависть. Как он мог настолько потерять разум, чтобы отправиться в этот поход в одиночку и к тому же воображать, будто он способен бросить вызов Презирающему? Весь пройденный им путь был усыпан трупами, жертвами того, кто подтолкнул его к этому безумному решению – Лорда Фоула, который сделал все, чтобы Кавенант совершил свою последнюю, фатальную ошибку. И результатом этой ошибки была бы полная и окончательная победа Презирающего.

Теперь он все понимал гораздо лучше – может быть, лежащая рядом женщина передала ему некоторую долю своей мудрости? Он не мог бросить вызов Презирающему по той же причине, по которой не мог в одиночку пробиться сквозь суровую зиму, охватившую Страну: это была совершенно невыполнимая задача, а смертные человеческие существа, которые берутся за невыполнимые задачи, всегда неизбежно погибают. Его конец был не за горами – как всякий прокаженный, он отдавал себе в этом отчет. Он лишь ускорил бы его приближение, взявшись за то, что сделать невозможно. И тогда Страна погибла бы окончательно.

Потом он осознал, что неспособность вспомнить то, что привело его в это место и что произошло здесь, была великим благом, своего рода проявлением милосердия. Эта мысль ошеломила его. Он понял также, по крайней мере отчасти, почему Триок говорил ему о милосердии и почему сам Триок отказался присоединиться к нему.

Отбросив всякие мысли о продолжении пути, он поискал взглядом свою одежду. Она грудой лежала около стены, но он тут же решил, что не станет ее надевать. Казалось, она олицетворяла для него то, с чем он не хотел больше иметь дела. Белый плащ… Подарок, который сделала ему умершая женщина – часть того, чем она пожертвовала ради него. Он взял этот дар со спокойной, грустной, тихой благодарностью.

Надевая сандалии, он внезапно остро почувствовал запах болезни, пропитавший собой каждую пору. Сама мысль о том, чтобы и дальше носить их, вызвала у него отвращение. Он отшвырнул сандалии. Он пришел босиком в этот свой мираж – видение? сон? – и должен выйти из него точно так же и с такими же разбитыми ступнями. Несмотря на вновь проснувшуюся в нем осторожность, он решил, что нет смысла тревожиться о ногах.

Запах смерти, по-прежнему витавший в воздухе, напомнил ему о том, что не следует задерживаться в пещере. Поплотнее завернувшись в плащ, он вышел наружу, оглядываясь и пытаясь понять, где находится.

Вид Леса вызвал в его душе еще одну волну удивления. Это был Мшистый Лес, он узнал его; он уже бывал тут прежде. Как ни смутно он знал географию Страны, в самых общих чертах представлял, где оказался, но по-прежнему не мог вспомнить, как попал сюда. Последнее, что сохранилось в памяти, было то, как он медленно погибал от холода и голода.