Сила, которая защищает - Стивен Дональдсон

Кроме очага, имелся и горшок с гравием. Устало положив Кавенанта на постель, женщина открыл горшок и немного поколдовала над ним; огненные камни засветились. Потом она опустилась прямо на пол и надолго уснула.

День был уже в разгаре, когда она со стоном поднялась, чтобы приготовить себе горячую еду. Пока она готовила и ела, взгляд ее ни разу не обратился в сторону Кавенанта. Еда была ей необходима в связи с делом, которое ей предстояло выполнить. У нее почти не осталось запасов для врачевания, она истратила их уже давно, когда еще не была старухой. По этой причине она тогда и оставила свое занятия – может, сорок, может, пятьдесят лет назад – и с тех пор просто доживала дни во Мшистом Лесу, погрузившись в его молчаливое спокойствие и не замечая быстро сменяющих друг друга времен года. Все это время она думала, что тяжкие испытания, выпавшие на ее долю, остались позади.

А теперь сам Мшистый Лес заставлял ее вновь заняться своим делом. Для этого требовались силы, вот почему она съела большой кусок мяса и снова уснула.

Однако, проснувшись в следующий раз, она поняла, что откладывать больше нельзя. Она поставила горшок со светящимся гравием на полку, которая была в углублении в стене – так, чтобы свет падал прямо на лицо Кавенанта. Он все еще спал; это облегчало ее задачу – ей не хотелось иметь дело ни с безумными бреднями, ни с возможным сопротивлением. Больше всего ее пугало то, что у него было ТАК много ран. Кроме того, в нем сидело нечто такое, чего она не знала и не понимала. Что-то напоминающее давно забытые ночные кошмары, в которых она, к своему ужасу, пыталась исцелить Презирающего.

Сломанная лодыжка, торчащие в ране кости были ей понятны; она умела лечить обмороженные и разбитые руки и ноги – она даже была уверена, что они зажили бы и сами, если бы на это хватило времени; его щеки, и нос, и уши, и запекшиеся губы со свежим шрамом с одной стороны, дурно залеченный лоб – все это было ей вполне по силам. Но последствия аманибхавама – это другое дело. Он спал, но белки его глаз под закрытыми веками так и ходили ходуном, брови хмурились от злости или боли, кулаки были так крепко сжаты, что, даже если бы она осмелилась попытаться прикоснуться к его кольцу, это ей вряд ли бы удалось. Но главная его болезнь была не от ран. Ей показалось, что каким-то образом болезнь связана с его безумием. Ей страшно было коснуться ее своей силой.

Чтобы успокоиться, она негромко затянула древнюю песнь.

Подбадривая себя таким образом, чтобы справиться с собственным малодушием, она делала необходимые приготовления. Сварила питье, бросив в горячую воду специальный порошок, который достала из кожаного мешка. Напоила им Кавенанта, не разбудив его, отчего его сон стал настолько глубок, что он не проснулся бы, даже если бы речь шла о спасении собственной жизни. Потом она начала его раздевать.

Не торопясь, чтобы оттянуть таким образом наступление решительного момента, она сняла с него всю одежду и вымыла кожу с ног до головы. Очистив тело от паутины, грязи, застарелого пота и засохшей крови, она мягко обследовала его руками, чтобы не оставить без внимания ни одного поврежденного места. Это заняло много времени, но ей показалось, что она сделала все слишком быстро; у нее не хватало мужества перейти к главному.

Все еще не решаясь начать, они достала одну из своих немногих ценностей – длинный, искусно сшитый из кусков тонкой, но плотной материи белый плащ, легкий и очень теплый. Десятки лет назад ей подарила его одна знаменитая ткачиха настволья Парящего – за то, что Целительница спасла ей жизнь, заплатив за это, как всегда, неимоверно высокую цену. От этого воспоминания стало теплее на сердце, и она долго держала плащ в своих старчески подрагивающих руках. Но теперь, когда она стала стара – стара и одинока, – ей ни к чему этот пышный наряд. Ей вполне хватало ветхой накидки, которую она носила в любое время года. Не сводя взгляда с дорогой ей вещи, она бережно укутала белым плащом Кавенанта, бормоча по стариковской привычке себе под нос:

– Ах, милость Божья, милость Божья! Эта работа для молодого.., для молодого. Мне что отдыхай, что не отдыхай, все равно моложе не станешь. Ладно, хватит об этом. Я ушла в Лес не потому, что надеялась найти здесь молодость. Я ушла, потому что потеряла мужество, без которого невозможно делать мое дело. Выходит, я так и не нашла его – за все это время? Ах, что время… Оно не Целитель. Тело стареет… А теперь еще эта жестокая зима… Нет, мужество не восстанавливается. Милость Божья, милость Божья! Мужество есть у молодых, а я старая.., старая… Надвигаются великие события.., великие и ужасные. Белое Золото! Именем Семи! Белое Золото, надо же… А эта зима – дело рук Презирающего, хотя Мшистый Лес и сопротивляется изо всех сил. Ах, какое тяжелое дело мне предстоит! Переложить на себя ношу этого человека… Я не могу… Нужно отказаться… Нет, отказаться я тоже не могу. Будь милостив. Создатель, я так боюсь! Я старая… Хотя чего мне бояться? Ведь не смерти же? Боли – вот чего, боли. Создатель, будь ко мне милостив! Я утратила мужество, как мне без него справиться с этим делом?

Однако Кавенант по-прежнему недвижимо лежал на постели, нуждаясь в помощи, и после по крайней мере еще десятка кратких перерывов она наконец сумела взять себя в руки.

– Ладно, хватит ныть. Жалобой не излечишь. Хватит ныть – и за дело.

Решительно поднявшись на ноги, она заковыляла в дальний угол пещеры, туда, где хранились дрова. В глубине души даже сейчас у нее теплилась надежда, что дров не хватит, придется идти в Лес за хворостом и тем самым удастся отложить выполнение основной задачи. Но куча дров оказалась достаточно велика и оттянуть время под этим предлогом оказалось невозможно. Она подтащила сухие ветки к очагу и разожгла огонь посильнее.

Сняв горшок с гравием с полки, она поставила его прямо в центр пылающего в очаге огня. Потом, трепеща от одной мысли о том, что ей предстоит, стала подкармливать пламя самыми сухими ветками, пока оно не начало лизать потолок, а по ее старческому лицу не потекли капли пота. Тогда она взяла мешочек с порошком, из которого готовила отвар для Кавенанта. Засунув в него руку и зажав порошок в кулаке, она внезапно замерла – это был последний момент, когда она еще могла отказаться от своего намерения совершить непоправимое.

– Ах, милость Божья… – снова запричитала она. – Я совсем одна. Кроме меня, о нем некому позаботиться.., да и обо мне самой тоже. Я должна работать за двоих. Нет, отшельник не может быть Целителем… Но хватит, пора делать дело.

Дрожа от страха перед собственной дерзостью, она бросила в разгоревшееся пламя немного порошка, и оно тотчас же начало меняться. Языки его заметно уменьшились – энергия пламени перешла в другую, невидимую форму. Цвет тоже переменился, из оранжево-красного в желто-коричневый, потом коричневый, словно глина. Как только огонь потемнел, по пещере распространился густой аромат. Целительнице он казался похожим на запах свежевскопанной земли, готовой принять зерна; он олицетворял собой все свежее, молодое, готовые раскрыться почки и саму весну. Этот аромат затуманил ей голову так сильно, что она едва не забыла и о зиме Лорда Фоула, и о лежащем рядом человеке, и всех его болезнях. Запах был ей необыкновенно приятен, но он же и напомнил ей о Кавенанте. Она подошла к постели, чтобы окончательно решить, что именно нужно делать.