Богиня песков - Екатерина Смирнова

Когда-нибудь я все-таки должен перестать умирать.

Волны подкатывались все ближе. Поэт лежал и слушал приближающийся шум.

По песку зашелестели шаги.

– Смотрите, тут человек! – крикнул кто-то голосом, похожим на голос моря.

– Человек… Человек… подхватили остальные, и поэт опять закрыл глаза, растворяясь в звуке.

– Перережьте мне горло. Мне нужно попасть обратно… – хотел сказать он, но гомон и звук шагов заглушили его слова. Где-то над небом, таким синим, какого не бывает нигде, кричали птицы, которых он никогда не видел. – Перережьте мне горло…

Потом, там, куда его принесли, его спросили:

– Как тебя зовут?

Он хотел опять сказать «Четвертый», но в горле пересохло, и получилось только: «Чет»…

– Запиши – Чет – повторил кто-то. – А теперь отстань от него, потом поговорите. Ему плохо.

Когда Чет пришел в себя, с ним действительно поговорили.

В этот раз мир был благосклоннее к нему, чем когда бы то ни было.

Необычный вид был тому причиной или он говорил убедительно – но никто не усомнился. Его посчитали не бездумным болтуном, несущим невесть что, а путешественником, в самом деле прибывшим из-за моря. В сокрытой стране такого прежде не было, но теперь колдуны говорили – не дайте ему пропасть.

Как только он встал с кровати, в сопровождении взрослых и детей Чет отправился по ухоженным белым улицам прямиком к важным людям города, проявившим недюжинный интерес. Вокруг сновали люди, как снуют чайки вокруг разбитого корабля.

Его приняли в городском совете, расспросили, что и как, а после этого отвели к врачу, который засвидетельствовал, что здоровье его в порядке – и душевное, и телесное. Здешние люди были совсем не похожи на тех, с родной стороны моря.

Жить он теперь должен был в каком-то доме без окон, в самой середине дома – помещения окнами наружу были кухней, гостиной, как у высокородных, но только не спальней. Даже мылись эти удивительные люди во дворе, подставляя лицо и тело струям бьющей из гибких трубок воды, и мылись все вместе, к чему он не скоро привык. Его смуглая кожа с пепельным оттенком вызывала общее удивление.

Жили они в разных домах, невысоких, в два-три этажа, но жили так, как будто были одной семьей – подолгу болтали на улице, встречались каждый день и вместе куда-то ходили – покупали странные плоды и зелень, светящиеся изнутри круглые ягоды, варили пиво и работали в мастерских, которые тоже примыкали к дому. Не было ни испуганных взглядов, ни тысячи правил, ни поклонов, ни разделения между ремесленниками и прочими – как будто все эти люди были одного рода.

В мастерских были такие же большие окна, как и во всех помещениях для работы, и ему тоже полагалась мастерская, но он решил в ней только рисовать – было бы очень неприятно, если бы кто-то, как здесь было принято, наблюдал за его работой через открытое окно.

Он пристрастился к рисованию, потому что здесь было что рисовать. Как ни странно, за это платили деньги. Его рисунки пользовались успехом: особенно рисунки не четвероногих зверей и птиц и изображения машин, работавших в башне учителя. Не раз он добрым словом вспоминал учителя, а когда рассказывал о том, что ему довелось пережить, эти люди жалели его. Жалость их была совсем необременительна – так говорят друг с другом равные, готовые помочь и поддержать.

В ходу были какие-то странные, солнечные деньги, которые были и не деньгами вовсе – берешь их в руку, а они излучают тепло. Одного такого листка хватало на утро и немного даже на вечер – хлеб, мясо – и обед в полдень, а потом он испарялся. Ему дали пачку таких листков и объяснили, что это не магия, а еще что-то, но он не разобрался. Наверное, опять молнии, подумал он. Только какие-то теплые, прирученные молнии. Может быть, тут приручают солнечные лучи.

Все здесь было пропитано солнечным светом.

Он видел, как старик, застыв посредине улицы в полдень, ловил лучи открытым ртом, а на плечах у него сидели голуби. Это были странные птицы, у них не было зубов, но вместо этого – сильные крылья с хорошо развитым оперением. Они не были хищниками, насколько он понимал.

На носу у старика были стекла для четкого видения – очки. Учитель носил такие, но нечасто, да и то потому, что раньше приходилось работать в полутьме. Чет представил, как это – носить на глазах линзы и не погубить глаза, и подумал, что здешние жители, должно быть, совсем накоротке с солнечным светом.

Здесь говорили – когда-то эта страна восстала против тех, кто притеснял мастеров и поэтов. Мало кто задумывался о том, что бывает на той стороне моря. Мало кто мог попасть сюда, укрощая воду и ветер. Ни у кого нет ключей от ветра и воды. Поэтому здесь – сокрытая страна.

Поэт пробовал обратиться к богу, но голос бога, если это был он, был почти не слышен – приглушенное громовое ворчание, почти добродушный звук, похожий на мурлыканье гигантской кошки.

Кошки, здешние четвероногие, были вторым его открытием после чаек. Они бродили вокруг, ложились на ступени и мурлыкали, когда их гладили. Это были маленькие, полосатые, толстые, гладкошерстные звери солнечных цветов – рыжего и белого. Они ловили таких же гротескно маленьких насекомых. Пчелы, носившие мед, были покрыты коротенькой полосатой черно-белой шерстью.

Он первый раз видел кошек и радовался им, потому что вообще чему-то мог радоваться.

У каждого дома на треножниках стояли железные цветы, раскрывавшие лепестки в ясную погоду. Так же, как башни копили силу молний, эти цветы накапливали солнечный свет и отдавали его любому, кто хотел работать в мастерской или зажечь в темной комнате светящийся шар – такой шар был у каждого в доме.

Он не мог дать определения здешним высокородным: невозможно было определить, кланяться ли, убегать ли. Подумав, Чет решил не делать ничего. Ведь если тебя убивают десять раз подряд, ты окончательно забываешь, кому нужно кланяться.

«Удивительнейшая жизнь» – думал поэт и шел на крышу, слушать звук, отраженный от неба.

Чет каждый день смотрел, как прибывают в порт корабли, и слышал их песни.

Здесь, в прозрачной атмосфере солнечного шара, хрустального шара, пронизанного лучами, все корабли – пели.

Он слышал и множество других звуков, отраженных от хрустального свода – и песни далеких птиц, и песни ветра высоко над облаками – и веселые моряки, которые тянули канаты и обиходили снасть, не гнали его прочь, только улыбались ему, когда он бродил в порту.

Каждый день он записывал свои наблюдения, прижав листки камнем, чтобы не растрепало, а потом оставлял их где-нибудь в порту, выбирая и унося с собой только самое лучшее. Он не говорил ни с кем. Он не знал, что его записи читают моряки, которые понимают, кто он такой – огромное зеркало неба приносило ему звуки их голосов, искаженные расстоянием, похожие на пронзительные крики птиц, спор морских чаек.

Теперь он мог услышать все то, что хотел услышать.

Что-то расправлялось в нем, как цветок, от этой спокойной, тихой и немудреной жизни.

Просыпаясь, Чет долго лежал в кровати, улыбаясь неизвестно чему, ждал, пока пройдут воспоминания. Порой они наплывали по утрам, как волна, и было спокойно, а иногда приходили, как разъяренная толпа, не давая поднять головы: удар – смерть друга, удар – лихорадочная бойня в башне, удар – горы и красные скалы… Он клал голову на плоскую подушку и ждал, когда это закончится.

Память смертей отходила в прошлое, и он завтракал, забивался в дальний угол мастерской или шел на плоскую крышу, рисовать и смотреть на море.

Сидеть и смотреть он мог бесконечно, пока солнце и ветер не напоминали ему, что пора прятаться в темную комнату, где нужно перебирать листы, отсеивая неважное, а утром… Утром – вставай и начинай все сначала.

По ночам это очень прозрачный и очень печальный город, думал он в сумеречные утренние часы, глядя на спящие дома – город из тех, откуда не возвращаются.

_

Канаты сплетены.

Паруса подняты.

Корабль отпущен на волю ветра.

Не эта ли воля приведет его обратно, к берегам, уроженцы которых оставили его посреди неподвижного зеркала моря?

Он бы остался там, но подул особенный ветер, и корабль запел.

Запел всеми снастями, взял курс домой…

Иногда корабли – как птицы. У них есть компас.

Корабли без команды неуклюжи, их настигает паралич, шторм рвет паруса, снасти обращаются в истрепанные веревки, и в порт входит величественный, серый, как туман, призрак с обросшим ракушками дном; а люди неспособны отличить чудо от ужаса и могут расстрелять его из пушек.

Именно поэтому такие корабли никогда не возвращаются домой.

Они находят себе острова, где живут улыбчивые чужие люди, почитающие каждый такой корабль великим даром. Люди чистят им дно, приносят новые веревки, сплетенные из кокосового волокна, и их аутригеры сопровождают величественный фрегат или маленькую шхуну, как глубинную смерть или подводную птицу сопровождают полосатые рыбы-лоцманы.