Богиня песков - Екатерина Смирнова

Да! Великое наслаждение… Но, неспешно подумав, он выбрал сразиться, а не соединиться в любви. И все-таки что-то было не так. Он по-прежнему не мог выпустить меч.

Под левой рукой, прижатой к груди, что-то зашуршало, запросилось наружу из-под пробитого доспеха. Он ухватил это, шуршащее, мешающее, и поднес к глазам. Это был обрывок письма, испачканный обрывок.

Он не помнил, что такое письмо, но остатки человеческой памяти подсказали ему: важно. Прежде чем начать путь к великой войне и великому единению сил, нужно понять, почему тот, кем он был раньше, сунул под доспех этот листок.

Он рассмотрел обрывок. Строки… Буквы… Непонятные, чужие буквы. И тогда он проник глубже. Память бумаги хранила голоса, искры, какие-то прикосновения, тишину и тепло. Он с удивлением следил за движениями собственных рук, гладивших ненужный кусок тончайшей бумаги.

Это живет внутри меня? Это часть меня?

Нет.

«Кто это?» спросил голос в его голове. «Скажи, кто это?»

И тот же голос ответил, неуверенно, как отвечал оруженосец:

«Это я»…

Время пришло к нему все, целиком, и уместилось в нем до конца. Он понял.

Он широко раскинул руки, озирая мертвое поле.

Мертвых заносило песком, и он видел, как их тела иссохли, превращаясь в песок, а глаза превратились в драгоценные камни, блестящие в лунном свете. Струны мира проходили насквозь, задевая их хрупкие ребра. Их скелеты заносило светом, и жалобные голоса мертвых исчезали высоко вверху, там, где была луна.

И пустыня стала по-настоящему пустой, и далеко-далеко впереди, за тысячу великанских шагов, он увидел маленький черный силуэт Эммале – она шла к нему, поддерживая большой живот, и за ней оставались две цепочки маленьких, черных следов – ее и ее ребенка.

В волосах мертвых шелестел ветер.

Он запрокинул голову и закричал, опять становясь собой;

– Мир не смеет постичь меня! Мир не смеет постичь меня-а!

55

Сэхра опять ходил по пустыне один и рассказывал племенам истории, увиденные во сне. А когда он пришел, лицо его почернело, щеки ввалились, и ногу старик приволакивал, все не мог поднять ее до конца.

Но он по-прежнему смеялся, встречая бегущих детей, обнимал каждого, кто хотел его приветствовать, а потом сел у большого костра и начал загадывать загадки.

Куклы принесли ему воды и вина.

Воспитанники поддержали его, пришли и сели рядом – кто в броне, кто с копьем или ружьем, кто в балахоне строителя, уставшие после дневных забот. Пахло огнем и сонными людьми, и печеными клубнями, и сотом. Пламя плясало, выхватывая жадными искрами куски глубокого, темного, синего неба с желтыми звездами, вышитыми на изнанке.

Сэиланн запомнила четкий, с резкими тенями, профиль девушки, державшей на коленях ружье. Она пересказывала одну из историй старика, подчеркивая речь подходящими жестами, а он смотрел и кивал головой, одобряя.

– Один мудрец, проживший долгую жизнь, упорно старался прославиться, но у него не получалось. А ведь он был настоящий мудрец. И его бог сказал ему: «Не при жизни». Вот так! Не при жизни, мудрец!

Девушка замолкла, ожидая вопроса.

– А что сделал мудрец?

– Он был очень упрямый. Он сказал: «Ах, так?..» и никогда не умер.

– Вот так никогда?

– А что? Упорство есть упорство… Жаль, никто уже не помнил, как его зовут, когда его наконец признали истинным мудрецом. Но славу он получил, хоть и безымянную.

Таи, здорово вытянувшийся за то время, пока отлучался наставник, повел речи в свой черед:

– А… А еще один мудрец с детских лет задавал вопросы: почему небо голубое, вода прозрачная, трава зеленая, а дураки глупые? Когда он подрос и его перестали колотить за любопытство, он взял большую кисть и выкрасил всех дураков в зеленый цвет. Так-то оно так, но дураков оказалось слишком много. Так люди посчитали, что он просто не различает цветов.

Воспитанники расхохотались.

– А вот два мудреца решили проверить, у кого и чего не бывает мало – отозвался кто-то из младших. – Принесли домой всего и побольше. А только оказалось, что мало не бывает у кого? У соседа!

Дети сидели у костра, смеясь и подкидывая в огонь щепки.

– Это не смешное, но я тоже расскажу – сказала Эн, как всегда, невпопад. Но ее тоже подтолкнули – ты рассказывай. Она вышла вперед. – И-ти снилось и говорило мне, что до начала нынешнего века время было у каждого свое. А теперь можно каждое событие пометить точно, как будто время стало аб. абсолютное. И, значит, видя сон из другого времени, ты можешь увидеть эту точку, и чем больше ты их видишь, тем полнее твоя карта абсолютного времени…

– Эй, а не наоборот? – возмущенно крикнула первая девушка, откладывая ружье. – У тебя время познается задом наперед! Ты правильно поняла свой сон?

Все покатились со смеху – не потому, что что-то понимали о времени и могли понять слишком мудреные слова, а потому, что спорщицы выглядели точь-в-точь как два мудреца из бесконечных историй. Эн в смущении спряталась за спины друзей.

– А ко мне тоже пришло И-ти – сказал вдруг Сэхра, ни к кому не обращаясь. Пришло и говорит – я понимаю тебя. У меня вышло тебе солгать. Отчаявшийся – выживет, если сможет побороть отчаяние. Только предавший себя не выживает. Хорошо, что ты сам себе не предатель.

Сэиланн думала о Сэхра.

Когда он первый раз привел ей своих учеников и остался жить при колодце у замка, было похоже, что он смеется над ней. Он не уважал ее, в грош не ставил ее ум, ее решения и ее положение – и из-за чего? Из-за того, что дети тогда ее боялись! Смешно. Ее тогда боялись все дети, которых она видела. Кроме учениц. С ученицами она разговаривала.

Сейчас он был не таким злым. А ведь злой, злой! Сэиланн запрыгала на одной ноге. Злой! То ехидное слово ей скажет, то посмотрит тяжело. Как будто она нанесла ему тяжкую обиду, а потом заснула и забыла.

Или, может быть, это сделал кто-то другой? Он говорит с ней так, как будто за ее спиной кто-то стоит. А она за них за всех отвечает… Ох… Тяжелый. Тяжелый… Тяжелый камень у него на сердце!

Если так, то можно успокоиться. И Сэиланн успокоилась, потому что вспомнила, сколько раз ей причиняли зло другие люди. Если уж так думать, как иногда говорит ей Сэхра, то нужно жечь всех, кто движется. Просто потому, что они люди.

А вечером Сэхра спросил Сэиланн:

– Можешь ли ты представить себе море?

– Что такое море? – удивилась богиня.

– Ммм… Пространство, которое может вместить многое. Вода, которой нет края. То, что невозможно скрутить или сломать.

– Тогда пустыня – это море. Только не вода. И я – это море. А все остальное – можно! – сказала Сэиланн.

Он посмотрел на нее и засмеялся.

И она проникла в его мысли и поняла, что на нее сэх не держит зла. Но что за глупые бывают загадки! Несмешные загадки.

Тяжелый камень, который не в силах поднять богиня, обнаружился там, где меньше всего ждали.

Камень лежал, заметенный песком, среди желтоватых стен. Он был хорошо виден, но никому не давался в руки.

Он говорил, но говорил с одной Сэиланн, язвительно и непокорно, и был чем-то похож на Сэхра. В ее снах он был даже больше ее.

Надо будет учиться у него, думала она. Надо будет еще и у Сэхра опять учиться.

56

Поэт пришел в себя у самой соленой воды.

Он лежал на песке, закинув руки за голову, и не торопился открыть глаза. Первым просыпается слух, затем – осязание, затем – зрение, но первым, как это ни печально, просыпается тот компас, который помогает птицам найти гнездо. И еще слова.

«Са-ма-я со-ле-на-я во-да…»

Ты еще не ожил, а уже складываешь буквы в слова – шепнул насмешливый голос. «Весточка от твоего нелюбимого бога?»

Голова отчаянно кружилась, как будто он падал с большой высоты. Мир постепенно прояснялся – вот восход, вот закат, а где же полночь и полдень?

Значит, я перелетел море, как странствующий ветер?

Одежда на нем была та же, и море запахло кровью.

Накатила память, и он захлебнулся, пережидая.

Все ясно. Они убили его, его и меня. Я не смог отомстить. Я поминал белую богиню, золотую богиню, ту, о которой ему писали. И я о ней писал. Как всегда бывает с книгочеями, нас погубила политика. Благодарю вас, дорогой друг, моей жизни вы придавали смысл… Смысла стало слишком много. Благодарю вас.

Хотелось снова оказаться там же, успеть, хотя бы подставить ногу убийце, выбить из рук проклятый бокал…

Благодарю вас.

Песок под ним был теплым, а там, где отпечатался оплавленный след от руки, образовался небольшой кратер, в котором блестели белые песчинки. Каждая из них впитывала свет.

Может быть, если я буду долго лежать – думал он, – меня унесет прилив, и я приплыву обратно. Приплыву через десять лет, скелетом, привязанным какими-то шутниками к верхнему плавнику Глубинной Смерти. Когда она войдет в пролив и просунет свою зубастую пасть в ворота бухты, начнется паника, стрельба и толкотня, и погибнут невинные, но я уже этого не увижу. Какие, однако, глупые фантазии у меня, дорогой покойный друг.