Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

Наутро, спозаранку, Джо, неуверенный, измученный и полубезумный от шума в ушах, вернулся в «Пьер» и провел тщательный обыск танцевального зала. На следующей неделе он несколько раз звонил в больницу «Гора Синай», а также связывался с бюро находок.

Позднее, когда мир уже порвался напополам, и Удивительного Кавалери вместе с его синим смокингом можно было найти только на позолоченных по краям страницах первоклассных фотоальбомов на кофейных столиках в верхнем Вест-Сайде, Джо порой неожиданно для себя понимал, что думает о том бледно-голубом конверте из Праги. Он пытался представить себе его содержимое, прикидывая, какие новости, сантименты или инструкции могли там находиться. И только тогда, после всех лет учения и выступлений, подвигов, удивлений и чудес, Джо начал понимать истинную природу магии. Фокусник словно бы обещал, что порванное на кусочки можно восстановить без всяких швов, что исчезнувшее может опять появиться, что жалкую кучку пыли и обломков на ладони можно воссоединить при помощи слова, что бумажная роза, пожранная огнем, может снова расцвести из горки пепла. Но все знали, что это всего лишь иллюзия. Подлинная магия этого изломанного мира лежала в способности вещей, которые он в себе содержит, исчезать так бесследно, как будто они там вообще никогда не существовали.

7

Одно из самых железных правил учения о человеческой иллюзии состоит в том, что золотой век либо уже прошел, либо еще только ожидается. Однако те месяцы, что предшествовали японской атаке на Пёрл-Харбор, представляют собой редкое исключение из этой аксиомы. В течение 1941 года, в кильватере взрыва яркой надежды под названием Всемирная ярмарка, немалое число граждан Нью-Йорка пережило странный опыт ощущения времени, в котором им довелось жить, того самого момента, в котором они существовали, той странной смеси оптимизма и ностальгии, которая является обычным отличительным знаком этат-ауреатной иллюзии. Весь остальной мир страна за страной был занят отправкой себя в печь, но тогда как городские газеты и сводки новостей «Транс-Люкса» были полны тревог, дурных предзнаменований, вестей о поражениях и жестокостях, общая ментальность ньюйоркцев характеризовалась не ощущением осады, паникой или угрюмым примирением с судьбой, а скорее беззаботным довольством женщины, что свернулась на диванчике у камина, читая книгу и потягивая чай, пока холодный дождь барабанит по стеклам. Экономика испытывала не только общие ощущения, но и вполне различимые движения в конечностях, Джо ди Маджио исправно набирал очки в пятидесяти шести играх подряд, а великие биг-бэнды достигли в танцевальных залах отелей и летних павильонах Америки вкрадчиво-экстатической вершины своего развития.

Учитывая обычное стремление тех, кто считает, что пережил золотой век, впоследствии бесконечно на эту тему распространяться, весьма иронично, что Сэмми тот апрельский вечер, в который он сильнее всего ощутил весь блеск своего существования — тот момент, когда он впервые в жизни целиком и полностью почувствовал себя счастливым, — вообще никогда и ни с кем не обсуждал.

Была среда, час ночи, и Сэмми один-одинешенек стоял на самой верхотуре Нью-Йорка, вглядываясь в скапливающиеся к востоку грозовые тучи — одновременно и буквальные и фигуральные. Прежде чем в десять вечера заступить на свою смену, он принял душ к грубой кабинке, которую Эл Смит распорядился установить на восемьдесят первом этаже, в помещении для наблюдателей. Затем Сэмми переоделся в просторные твидовые брюки и выцветшую синюю рубашку. Эту одежду он держал в своем шкафчике и носил три ночи в неделю на протяжении всей войны, забирая ее домой в пятницу, чтобы к понедельнику вовремя постирать. Приличия ради на время быстрого подъема до обсерватории Сэмми снова обулся. Однако, оказываясь на месте, ботинки он всякий раз снимал. Что ж, такова была его привычка, причуда, дарившая ему странный комфорт, — обшаривать небо над Манхэттеном на предмет вражеских бомбардировщиков и воздушных диверсантов в одних чулках. Совершая свои регулярные круги по восемьдесят шестому этажу с планшетом в руке и тяжелым армейским биноклем на шее, Сэмми, сам того не сознавая, насвистывал себе под нос мотив одновременно сложный и немелодичный.

Смена обещала стать привычно тихой и мирной. Ночные полеты уполномоченного характера были редки даже в хорошую погоду, а сегодня ночью, учитывая предупреждения о грозовых бурях на подходе, самолетов в небе ожидалось еще меньше обычного. К планшету в руках Сэмми, как всегда, был прикреплен список из Армейского корпуса перехватчиков, куда он записался добровольцем, из семи самолетов, получивших разрешение на пролет той ночью по воздушному пространству над Нью-Йорком. Все самолеты, кроме двух, были военными, и к одиннадцати тридцати Сэмми, в полном соответствии с графиком, уже шесть из семи засек, а также сделал об этом соответствующие записи в журнале. Седьмой ожидался не раньше половины шестого, уже в самом конце его смены, а потому Сэмми решил спуститься обратно в помещение для наблюдателей, намереваясь перед началом своего трудового дня в «Эмпайр Комикс» пару-другую часиков прикорнуть.

Однако сперва Сэмми сделал еще один круг по длинному хромированному протяжению ресторана на обзорной площадке, первоначально построенной как багажно-кассовый пункт всемирной службы дирижаблей, в свое время планировавшейся, но так никогда и не материализованной. Два последних года «сухого закона» здесь была чайная. Проход через бар был единственной реальной пертурбацией, какую Сэмми испытывал за всю свою карьеру наблюдателя за самолетами, ибо искушение сияющими кранами, кофейниками, а также аккуратными рядами чашек и стаканов следовало уравновесить вечной результирующей потребностью. В общем, то ли утолить жажду, то ли пойти помочиться. Сэмми не сомневался, что если смертоносный строй черных «юнкерсов» все же когда-либо появится в небе над Бруклином, это, несомненно, произойдет в тот самый момент, когда он будет с наслаждением отливать в ресторанном туалете. Уже почти было собравшись утешить себя несколькими дюймами сельтерской из сложного хромированного крана под неоновой вывеской «Руппертс», Сэмми внезапно услышал мрачный рокот. На мгновение ему показалось, что это рокочет приближающаяся гроза, но затем, уже задним числом, он разобрал там также металлический свист. Сэмми быстро поставил стакан на стойку и побежал к ряду окон по другую сторону помещения. Даже в такой поздний час мрак манхэттенской ночи был далек от абсолютного, и лучистый ковер улиц, тянущийся аж до самого Вестчестера, Лонг-Айленда и пустошей Нью-Джерси, обеспечивал подсветку столь яркую, что даже самый скрытный и коварный агрессор, летящий без опознавательных огней, вряд ли укрылся бы от бдительного взора Сэмми, даже без бинокля. Однако, не считая громадного светового облака, в небе ничего не просматривалось.

Рокот становился все громче и несколько ровнее, а свист перешел в негромкое гудение. Из центра здания слышалось слабое пощелкивание шестеренок и кулачков — наверх шел лифт. В такое время и в этом месте звук поднимающегося лифта был для Сэмми в высшей степени непривычен. Парень, который обычно сменял его в шесть утра, американский легионер и бывший ловец устриц по имени Билл Маквильямс, всегда шел по лестнице от помещения на восемьдесят первом этаже. Сэмми направился к блоку лифтов, прикидывая, не следует ли ему взять трубку телефона и связаться с конторой Армейского корпуса перехватчиков, размещенной в здании телефонной компании на Кортландт-стрит. На страницах «Радиокомикса» фундамент для вторжения в Нью-Йорк можно было заложить всего лишь на нескольких панелях. Одна из этих панелей, несомненно, ярко продемонстрировала бы то, как несчастному наблюдателю за самолетами вышибает мозги закованный в перчатку кулак гнусного фашистского диверсанта. Из этого кулака также вполне могла бы торчать славная дубинка. Сэмми ясно видел неровную звезду как результат удара, прыгающие буквы «ТР-РАХ!», а также словесное облачко с последними словами бедного губошлепа: «Эй, вам сюда нельзя… ох-х!»

Это был один из экспресс-лифтов прямиком из вестибюля. Сэмми еще раз сверился с планшетом. Если ожидался чей-то приход — его непосредственного начальника или какого-то другого военного, скажем, полковника из корпуса перехватчиков, пожелавшего нагрянуть с инспекцией, — в ночных распоряжениях это непременно должно было быть отмечено. Однако, как Сэмми прекрасно знал, там имелся только список из семи самолетов и полетные планы, а также краткое замечание о грядущей непогоде. Возможно, это была внезапная инспекция. Но стоило только Сэмми опустить взгляд на свои ступни в одних чулках, пошевелить преступно необутыми пальцами, как его мысли тут же приняли другой оборот: возможно, об этом визите не было заранее объявлено, потому что случилось нечто непредвиденное. Может статься, кто-то шел сообщить Сэмми, что Соединенные Штаты отныне находятся в состоянии войны с гитлеровской Германией; или, наоборот, что война в Европе невесть каким макаром закончилась и что Сэмми пора отправляться домой.