Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

Нафиса Хаджи

Сладкая горечь слез

Очень динамичная история и яркие характеры, серьезные вопросы и глубокие размышления. Рекомендую этот роман всем, кто ищет в книгах нечто большее, чем развлечение, кто пытается понять мир во всей его сложности.

Мощная семейная драма, в которой сплелись тайна происхождения, религия, национальные и культурные различия, предательство и покаяние. История рассказана с разных точек зрения и очень полно иллюстрирует, сколь сложен и хрупок наш мир.

Такая горькая и такая светлая история об утраченной и обретенной любви, о предательстве в прошлом и искуплении в настоящем, о поисках своих корней и себя, о том, что любые различия, национальные, культурные, религиозные, отступают перед человеческими отношениями и истинной близостью.

Али и Халилу

Я не променяю печали своего сердца на радость людей и не согласен, чтобы слезы, которые извлекает скорбь из моих недр, превратились в смех. Я мечтаю, чтобы моя жизнь оставалась слезой и улыбкой: слеза очищает сердце и научает тайнам и глубинам жизни, улыбка приближает меня к сынам моей земли и служит символом моего прославления богов; слеза позволяет мне оставаться среди людей с разбитым сердцем, а улыбка знаменует мою радость бытию.

Часть 1

Джо

Сквозь тьму сомнений и печалиВперед стремится пилигрим.

Первое в жизни сомнение я преодолевала, пытаясь через него перелезть. В прямом смысле. Меня учили, что сомнения в душе сеет Сатана и все заканчивается бунтом. Но мои сомнения не имели отношения ни к Богу, ни к Библии. Они поселились в родном доме — хотя и завели довольно далеко от него, протянув через океаны и континенты нити любви и преданности, которые смогли в конце концов вернуть меня назад — к миру в душе и осознанию того, кто я есть. Но тогда, в юности, я изо всех сил пыталась заглушить шипение змея — искушение узнать то, чего знать не желала. Словно можно не верить собственным глазам. Но я прекрасно помнила, чем закончилась история первородного греха, и вовсе не желала быть изгнанной из райского сада.

Весь десятый класс я вела отчаянную борьбу с собой. Сформулировать вопросы — даже мысленно — означало бы даровать им плоть, утвердиться в сомнениях, шагнуть к грехопадению.

Постоянные усилия привели к тому, что слова во мне вовсе иссякли. Это не могло остаться незамеченным.

— Ты какая-то тихая в последнее время, Джо. Что-нибудь случилось? — озабоченно спросила мама за обедом.

А папа тотчас отложил вилку и потянулся пощупать мой лоб, а выяснив, что температура в норме, провел большим пальцем по моему носу и, как обычно шутливо, подергал меня за хвостик.

— Жара нет, — объявил он. — Она помалкивает, только когда жар. В обычном состоянии никому слова не дает вставить. Что ж, Крис, у тебя есть шанс.

Брат пожал плечами, ослепительно улыбнулся, блеснув белоснежными зубами, и все лицо его просияло — Крису, как правило, улыбки вполне достаточно для общения. Как говорила мама, одно его лицо стоит тысячи слов. Папа такой же — не отличается разговорчивостью. Но слух он свой не так бережет — великодушно предоставлял его в мое распоряжение, когда маленькой девчушкой я лепетала без умолку дни напролет.

Мама, конечно, тоже слушала внимательно, но частенько снисходительно перебивала мои монологи собственными взволнованными наставлениями. Она всегда пристально изучала проблемы, которые, по ее мнению, помогала мне разрешать своими молитвами, но при этом относилась к ним без особого уважения. Наши с ней беседы были утомительны. Для нее, думаю, — из-за чрезмерной эмоциональности по поводу событий моей жизни, моих успехов и неудач. Ее страстность была настолько заразительна, что и я порой уставала и хотела бы скрыть от нее многое, дабы не волновать лишний раз. Впрочем, никогда этого не делала. Вплоть до нынешнего времени.

— Проблемы в школе? — не унималась мама, оставив папины слова без внимания. — Ты всегда можешь вернуться в Христианскую академию. Мне никогда не нравилась идея перехода в Гарден-Хилл, ты же знаешь.

Свои возражения мама выплеснула летом, накануне моего выпускного класса. Ей хотелось, чтобы я, как и Крис, осталась в Христианской академии, где мы с ним учились с первых лет.

— Все в порядке, мам. Школа отличная.

Так оно и было. Хотя и я до сих пор не была уверена, что поступила правильно, перейдя туда.

Я чувствовала пристальный папин взгляд, но старательно делала вид, будто ничего не замечаю, — точно так же весь минувший год я пыталась открыто смотреть в глаза маме и Крису, но получалось смотреть лишь на глаза, а не в них. Будто на стекло, а не сквозь.

Вплоть до начала лета я не в силах была признаться в терзавших меня сомнениях даже самой себе. Все изменил лагерь. Летний молодежный лагерь «Путь пилигрима», мама основала его, когда мне было восемь лет.

Лагерь, который мой братец сокращенно называл «Пу-Пи», — это исключительно мамин проект. В рекламном проспекте, который мы с Крисом помогали рассылать по всем церковным приходам Южной Калифорнии, написано, что это «экспериментальная летняя обучающая программа для детей из христианских семей, опирающаяся на учение Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа».

Распространение Благой вести — традиция, поддерживаемая вот уже четвертым поколением нашей семьи, и я искренне предполагала ее продолжить.

Мой прадедушка — преподобный Пол Пелтон. Тот самый. Если вы имеете хотя бы приблизительное представление о евангелической церкви, то наверняка слышали о нем. Сын проповедника из Оклахомы, родившийся сразу после Первой мировой войны, он объехал весь земной шар в качестве миссионера сразу после Второй, и жена следовала за ним по пятам. Их единственная дочь, Фэйт Пелтон, — моя бабушка по матери — родилась в Китае. Когда ей исполнилось десять, родители впервые привезли Бабушку Фэйт в Штаты.

Они прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть Элвиса Пресли в «Шоу Эда Салливана» — одно из первых его появлений на ТВ, еще до того, как его бедра начали вырезать из кадра. Именно тогда, шокированный увиденным (Элвис своим голосом приводил в возбуждение кучку визжащих девиц, вертясь и извиваясь так, что это напоминало дикий, совершенно немиссионерский секс), прадедушка решил остаться в Штатах, осознав, что, пока он распространял Слово Божье среди несчастных заблудших племен, христианская нация, которую он считал своей, земля пуритан, его предков, погрязла в грехе.

Через два года после этого знаменательного решения вышла в свет книга прадедушки Пелтона «Эволюция». Книга стала бестселлером, а прадедушка — героем консервативных христиан страны. Много лет спустя слава Пелтона помогла его внуку сделать карьеру в том самом средстве массовой информации, которое так ужаснуло прадедушку по возвращении в Штаты. Дядя Рон, мамин брат, переехал на сотню километров к северу от родного Гарден-Хилл в пригород Лос-Анджелеса, чтобы стать самым молодым в истории телепроповедником, ведущим еженедельного телешоу. Он утверждал, что его миссия — превратить Голливуд в подлинно священное место[1].

Мама тоже продолжила семейную традицию, но в более мягком варианте. Она сосредоточилась на детях. На мне и моем брате. На наших кузенах и всех остальных детишках из конгрегации. Ее лагерь «Пу-Пи» с самого начала был семейным предприятием. Будучи директором лагеря, на те две недели, что мы проводили в горах Южной Калифорнии, она практически становилась родной матерью каждому, зорко следила, чтобы все были накормлены, причесаны, всегда заняты делом, намазаны «бактином»[2] и вовремя заклеены пластырем. Бабушка Фэйт большую часть года проводила в медицинских миссиях по всему свету — в качестве сестры милосердия, но между своими вояжами на очередной край света она тоже присоединялась к нам. И дядя Рон появлялся в нашем лагере, однажды даже вел телетрансляцию прямо оттуда. Папа отвечал за закручивание гаек — в прямом смысле. Он был плотником и мастером на все руки, именно он готовил все развлечения. Сооруженная под маминым руководством замысловатая полоса препятствий — полностью его детище. Полоса препятствий меня и доконала.

Каждый день после завтрака мы бегали, скакали по автомобильным покрышкам, пытались не увязнуть в Трясине Уныния — жидкой грязи, которую специально регулярно поливали; если выпустишь из рук Нить Веры, обязательно изваляешься в дерьме. Мы бегали по лесу, карабкались на скалы, преодолевали Долины Унижения и Печали. Большая часть препятствий представляла собой Путь Христианина, позаимствованный из книги «Путь пилигрима» Джона Беньяна, пуританского классика семнадцатого века, — символические вехи на пути Веры, тщательно обновляемые мамой каждое лето аллегории спасения из любимой ее книги; она говорила, что именно эта книга сделала ее христианкой.